Так две беды в один год, а тут и третья пришла. Пора в армию. Володя уверял меня, что в армии служить не сможет и покончит с собой, если я не освобожу его. Я уговаривала его, как могла, говорила, что, отказавшись от армии, он испортит себе всю жизнь и будет потом каяться. Володю никогда бы не взяли на строевую службу. По зрению он годился только для нестроевой службы, физкультурой он никогда не занимался. На занятия физкультуры пришла однажды директор школы и сказала школьному врачу, что это больной человек, и его освободили от физкультуры, придумав какой-то диагноз. Он не мог ни разу подтянуться на перекладине, не мог залезть на канат, боялся перепрыгнуть через козёл, а когда попробовал перекувырнуться через голову, чуть не сломал шею. С такой характеристикой на тяжёлых физических работах в нестроевой его бы не стали использовать. Имея успехи по музыке, он, вероятно, играл бы в ансамбле или, будучи очень грамотным, занимался бы с документацией. Но и от такой службы он категорически отказался, умоляя освободить его совсем.
Действительно, армию бы он не выдержал, так как не мог находиться в одной комнате даже с одним мальчиком. Я пошла в военкомат и рассказала о нём всю правду, начиная с детства. После обследования в психиатрической больнице, ему поставили в военном билете статью Љ4 с исключением с воинского учёта "шизофрения", то есть безнадёжен навсегда. Вот и произошло то, чего я всегда боялась. Я предполагала, что в военном билете будет другая статья, хотя бы "патологическое развитие личности", то есть "психопатия" – статья Љ5. Мне было очень плохо, но от депрессии меня спас мой второй ребёнок – мой сад, для которого я не жалела физических сил, увлечённая работой на земле. Физические нагрузки были лучшим лекарством от стрессов.
Врач-психиатр Юлия Ивановна Чабанова тут же назначила лечение, и очень удивилась, что я, будучи врачом, не понимаю, что Владимир нуждается в лечении. Он принимал амитриптилин целый месяц, и я заметила, что его руки начали трястись. Я знала, что это от лекарства, которое подрывало физическое здоровье, разрушало печень и было бесполезным в лечении таких больных. Письма Марии Павловны о лечении таких больных ‹http:atheist4.narod.rusvf14.htm› были передо мною. Большие дозы лекарств и электрошоки не сделали Лёню здоровым, а только пришибленным и примитивным. Один старый психиатр сказал как-то мне, что психиатры никого не вылечили от шизофрении, а снимали только психотическую симптоматику. Ну, раз не вылечили, то и я отменила лечение. В ту же ночь раздался страшный душераздирающий крик из Вовиной комнаты. Перепугались и сбежались соседи. Утром Вова не помнил, что с ним было. Мне стало страшно, что же это за лекарства такие, если при отмене их возникает ужас? Наверное, под их воздействием происходят какие-то существенные изменения в организме, он привыкает к ним и не может уже существовать без них, то есть придётся принимать их до конца дней.
Владимир мог бы поступить в любой престижный ВУЗ, но с белым билетом туда не брали. Он не поступил бы и во Фрязинский техникум электронных приборов, если бы не его халатность по отношению к своим вещам. Воры в Москве украли его чемодан со всеми документами, а в Кинешме ему выдали временный документ, заменяющий военный билет, и почему-то не указали статью Љ4. В техникум он поступил без труда. Все свои ошибки Владимир делал только по одному разу, и поэтому в техникуме он учился только на отлично, поражая педагогов отличными знаниями физики и математики. В Заречный к любимой девушке он больше не ездил, так как жена Тоня жила вместе с ним на частной квартире в Подмосковье. Он тратил пять часов на дорогу. В 1989 году у них родился сын, и им дали комнату в общежитии. Постоянные конфликты с женой гнали его из дома. Он сидел или в ленинской библиотеке или шатался по старому Арбату, где ему было очень интересно, где его уже многие знали. Его привлекли баптисты в свою религиозную организацию. Он с увлечением читал Библию и, благодаря хорошей памяти, стал знать её близко к тексту, уверовал в Бога. Он сделал свою радиостанцию и проводил по радио душеспасательные беседы для студентов общежития.
Дипломная работа перестала его интересовать. Наверное, он надеялся на свои способности, уверенный, что такой пустяк можно отложить на потом. Поэтому дипломную работу он защитил только на оценку "четыре" и красного диплома не получил. Этому способствовали трагические обстоятельства.
В конце февраля 1990 года он приехал ко мне в Кинешму, пытаясь обратить меня в свою веру, но я не поддавалась и рьяно отстаивала свои атеистические позиции. Очень расстроенный, Владимир поехал в Москву, но сошел с поезда на ближайшей остановке. Он вернулся назад, но не ко мне, а в Заречный, к няне и бабушке. Ему не нравилось то, что они лицемерно веруют в Бога, живут не по заповедям Христа. Некоторые отрывки из Библии он стал понимать буквально. Няня, хотя на словах и соглашалась с ним, но продолжала говорить только о том, что есть, что пить и во что одеться. Няня восхищалась им, а бабушка возражала, и тут вся злоба Вовы перекинулась на бабушку, а няня радовалась, как всегда, когда видела, что Вова ненавидит бабушку или меня. Бабушка не выдержала и уехала ко мне, оставив их вдвоём: пусть воркуют. Вот тут и произошло закономерное явление, как итог совместной работы природы и уродского воспитания. Мария Васильевна своими глазами первая из нашей семьи увидела безумие самого дорогого ей человека. Он перестал спать, есть и пить, стал вычислять с помощью математики формулу Бога, любви и прочего, стал беспокойным, выбегал на улицу, появился бред отношения, бред преследования, страхи Через пять дней Мария Васильевна вызвала скорую помощь, на её глазах (не на моих, Бог пожалел меня) Володе связали верёвкой руки, поместили в машину скорой помощи и повезли в Заволжск. Он был без сознания, врачи решили, что это черепно-мозговая травма, и отвезли в нейрохирургическое отделение города Кинешмы. Там его обследовали и перевезли в психиатрическую больницу, которая стояла рядом с нашим домом и имела тот же адрес: улица Макарова, 41.
О том, что он там находится, я узнала через два дня, потому что, когда Володя смог говорить, он не помнил ни своего имени, ни фамилии, ни домашнего адреса, не знал, какое число, месяц и год, даже в каком веке он живёт. Так как он был привезён из Заволжска, врачи не догадались, что Фомин – это мой сын, пока его не опознала санитарка, живущая в нашем доме. Потом он вспомнил, что он Христос, и когда его привязывали к кровати, он считал, что его привязывали к кресту для распятия. Потом его били больные и санитары по животу. Вскоре он вспомнил, кто он, и где находится, и требовал выписки. Из психотических явлений был бред отношения, фантазии, тревога, галлюцинаций не было. Я несколько дней умоляла главного врача Нину Наумовну Клюшникову выписать Володю, но та считала, что его надо лечить, и, так как это у него впервые, то никак не меньше двух месяцев, но вполне возможно, что шесть месяцев и более. Я только в ногах не валялась, стараясь её переубедить. Я говорила, что из зайца никакими лекарствами не сделаешь лису, потому что его природу не изменишь. Так и шизофреник – он человек другой породы, и лекарствами его не сделаешь другим, лекарства его только искалечат. Она смотрела на меня, как на умалишенную, и не соглашалась. Наконец, я сказала ей, что только социально опасных можно принудительно лечить. Я схитрила и сказала, что дома буду выполнять все её назначения, и написала об этом расписку. И тогда Володю отпустили. Я и не думала его лечить. Я знала, что всё пройдёт без лекарств, нужно только успокоиться, а в больнице успокоиться нельзя, так как там он получал дополнительную психотравму, находясь в наблюдательной палате с 14-ю тяжело больными мужчинами. Я сидела около него дни и ночи, массажировала ноги, так как в них отмечались сильные боли, успокаивала. Всё прошло. Оставалась только растерянность, и я поехала вместе с ним защищать диплом. Он защитил его только на оценку "четыре". Рабочее место ему не было предоставлено, так как началась перестройка, и военные заводы, которым требовались микроэлектронные приборы, были переформированы на производство бытовой техники. А так как подобных техникумов в Москве было девять, то каждый второй человек с подобным дипломом устроиться на работу не мог.
Владимир приехал в Кинешму и долго подыскивал себе подходящую работу. Снова были конфликты с женой. Он чувствовал себя неспокойно, чувствовал возвращение болезни… И тогда мы решили лечиться по методу Юрия Сергеевича Николаева, профессора, психиатра с большим опытом, который понял и доказал, что таких больных надо лечить голодом. У Николаева были отличные результаты лечения и не только психических болезней. К этому времени его метод я уже испробовала на себе, голодая по 19, 10, 14, и 27 дней. Результаты были потрясающие. Врачи, самые компетентные, единогласно решили, что мне необходима операция по поводу удаления быстро растущей опухоли. От таких опухолей уже погибли две двоюродные сестры моей мамы, одна – на шестой день после операции, другая – через полгода. Я была третьей в очереди. После голода опухоль не только перестала расти, но стала уменьшаться, а затем исчезла совсем. Я также избавилась от хронического гайморита, которым страдала много лет, по поводу чего неоднократно лечилась антибиотиками, подвергалась проколам и откачиванию гноя и трижды приняла электро-грязелечение в Евпатории, но не излечилась. Прошла и другая болезнь, о которой, может быть, успею написать ниже.
20-ти и 33-дневный голод помог Володе. Но так как он не послушал меня и вовремя не прекратил голодание, то выход из голодания происходил без меня. (Я уехала на курсы повышения квалификации). А бабушка вселила в него страх. Началась паника, неправильный приём пищи, и произошло второе обострение. Он обозлился на бабушку, что она ничего не понимает, взял шило и сказал: "сейчас прочищу тебе уши". Я сильно испугалась, так как он был очень здоровым, и я с ним могла бы не справиться. Кроме того, до этого он ударил меня Библией по голове. В этот раз он уже считал себя гнилой морковкой, которую я плохо кормила. Тоном, не вызывающим никакого возражения, я произнесла: "А ну, быстро беги в психушку". Он моментально выполнил приказ. Через три дня я взяла его под расписку. Голод помог, обострения больше не повторялись, хотя он остался таким, каким был всегда. Прошло 17 лет с тех пор. Это была наша общая победа. Однако в военном билете пожизненно установлена четвёртая статья: не годен с исключением с воинского учёта – как признание медицины в бесполезности наблюдения и лечения этого контингента людей.
12. Постылая жена.
Живущий в коконе, отгороженный от реальной жизни, Владимир совершенно не интересовался окружающей жизнью, людьми, с которыми встречался, и даже не смотрел телевизор и не ходил в кино. Поэтому он не разбирался в людях и не знал законов реальной жизни. Помочь ему было невозможно, так как никакие советы он не считал нужным слушать, искренне считая, что если он знает математику и физику, то, значит, он умнее всех. Девчонки в Заречном считали его чудаком и от души веселились от его разговоров. Другие, более практичные, считали его дураком и тоже смеялись. Но дружить с ним по серьёзному никто не собирался, и девушки даже боялись пройтись с ним вдвоём, чтобы не быть осмеянными. На этом фоне и появилась Люба, с которой порядочный парень дружить бы побрезговал, зная её поведение. Она не отказалась встречаться с Володей, вызвав в нём сильные, нежные чувства первой любви Но он не знал, что от него требовалось, и Люба оставила его, не получив желаемого. В Кинешме наблюдалась та же картина. Очень умные и развитые девочки его класса не обращали на него никакого внимания. Зато самые распутные двоечницы из восьмого класса приходили прямо на дом, снимали трусики, ложились на кровать, предлагая свои прелести, но он не дотрагивался до них, считая, что они шутят. Приходили воровки, лазили по шкафам, рылись в моём белье, брали то, что им нравится. Володя не видел в этом ничего плохого, так как ему хотелось сделать для них что-то приятное. Однажды пришла с компанией девочка, от которой пахло гонореей, и уселась на Вовину кровать. Позднее её за моральное разложение выгнали из общежития. Однажды к нам пришло совсем непонятное существо. Оно стояло, засунув руки в карманы брюк, расставив руки и слегка выпятив живот. От него несло табачищем. Оно само протянуло ко мне руку и грубым прокуренным голосом сказало: "Тамара". Рукопожатие было крепким. "Может Тамара, а может и Тамар. Если не снять штаны, то и не узнаешь, мальчик это или девочка", – подумала я.
Вова ежедневно знакомился с девушками из общежития ПТУ Красноволжского комбината. Их ежегодно привозили со всех концов Советского Союза. Это были дети из больших семей или из неблагополучных семей, или из сельских районов, где не было возможности устроиться на денежную работу. Им предоставляли бесплатное питание, общежитие. Здесь они получали среднее образование и стипендию. После этого более половины из них сбегали. Эти девушки прославились распутством и поэтому встречались с Володей только по одному разу; не получив от него ничего кроме разговоров, исчезали навсегда из его жизни. Он был рад любой и готов жениться даже на беременной с большим животом.
И тут появляется Тоня, тоже девушка из этого же общежития, получающая профессию ткачихи. В отличие от других она встречалась с Володей тайком от меня на моей квартире уже десять дней подряд и ничего не украла, и не лазила по шкафам. Первый раз я увидела её из окна автобуса, когда она шла с моим сыном. Я не успела ни о чём подумать, как внезапно что-то сильно толкнуло в грудь. Это было мгновенное чувство неприязни. Надо бы поверить этому чувству, но чувствам я никогда не доверяла, а доверяла только своему разуму. Тогда я внутренне пристыдила себя, не видя никаких оснований, не зная человека, испытывать к нему неприязнь. Потом я увидела её у себя дома. Тоня резко отличалась от тех наглых и развязных девушек, прежних подружек Вовы. На их фоне она выглядела смиренным ангелом. Она сидела с нами за столом, не поднимая глаз. Её невозможно было втянуть в беседу. На все вопросы она говорила только три слова: "да", "нет" и "не знаю". Лёгкий стыдливый румянец покрывал щёчки, и стоило ей улыбнуться, как лицо её расцветало обворожительной женственностью. На щёчках появлялись удивительные ямочки, а немного неправильно посаженные мелкие зубки даже придавали ей какое-то необъяснимое очарование. По русскому обычаю я собрала стол и предложила выпить за знакомство, но никакие уговоры не помогли – к рюмке она даже не прикоснулась и не дотронулась до пищи.
Тоня приехала с севера из Коми АССР. Национальность отца – коми, национальность матери – ненка, Тоня – коми. В паспорте стояло место рождения: не город, не посёлок и даже не деревня, а "Большеземельная тундра". Я представила бесконечные снежные равнины, одинокий чум с пасущимися вокруг него оленями. Мне подумалось, что эта северянка ещё нецелованная чистая девушка. Скромность – украшение человека, и застенчивость – не порок. Конечно, мне бы очень хотелось, чтобы моя сноха была образованным развитым человеком, но я ничего не сказала сыну, так как ещё в юности, испытывая страдания от диктата родителей, которые всегда вмешивались в мою жизнь, поклялась, что не буду возражать, кого бы ни избрал мой будущий ребёнок. "Эта хоть избивать меня не будет", – подумала я. У Тони были только два платья, всегда чистые, проглаженные, они были ей очень к лицу. И сама она, очень аккуратная и безо всякой косметики, была очень привлекательной. Вова, переживая, что и эта девушка уйдёт от него, спросил меня о том, как можно удержать её. Я честно ответила ему, что порядочную девушку можно удержать общим ребёнком.
Вова был откровенным со мной, и я знала всё об их отношениях. У Тони был выходной, они уехали в Заречный, и там Тоня предложила ему всю себя, но он возмутился, сказав, что с Любой он целый год проходил, и Люба ни разу не предложила ему этого, а Тоня сделала это уже на тринадцатый день. У него был страх перед сексом. А Тоня обиделась. "Значит, не любишь", – сказала она. У меня появилось подозрение, что Тоня не так уж и невинна, как кажется.
Однажды Тоня засиделась у нас и сказала, что в общежитие её уже не пустят. Я предложила ей на выбор мою или Вовину комнату. Она согласилась спать у Володи. Я расстелила ей отдельную постель, но когда утром пришла разбудить её на работу, то увидела её в постели сына. Толстая, жирная ляжка высовывалась из под одеяла. Мне внезапно стало очень противно, и я удивилась своему чувству: "Уж не ревность ли это, о которой так часто говорят?!" Я рассуждала: "Ну, что же, ему уже 19 лет, его сверстники давно этим занимаются, значит, время пришло. Он не в меня уродился, он в своего отца, значит, ему это необходимо. А я постараюсь полюбить её, и для этого я буду искать в ней хорошие качества".