— Она позвонит. Позже.
—Мы вам не мешаем? — спросила Женя, утомленная беседой, в которой не принимает участия, языком, в котором и слова не разберешь.
—Прости, — улыбнулся виновато. — Мужчины всегда найдут тему для разговора, но эти темы утомительны и малоинтересны для женщин.
—Не меньше, чем ужин, за которым чувствуешь себя мебелью.
— Обещаю позже компенсировать свою неуклюжесть, — шепнул ей на ушко. Женя покраснела и отодвинулась, почувствовав неловкость: Хамат действовал на нее неотразимо и возбуждал даже голосом – некстати, учитывая присутствие едва знакомого девушке человека, что то и дело внимательно поглядывал на нее. И ей очень не хотелось, чтоб он думал гадости о ней, судил потом о других по одному человеку, как порой она судила.
— Я, кажется, смутил тебя? — спросил Хамат.
— Некрасиво шептаться при гостях.
— Да, ты права.
— Женщины заскучали, — улыбнулся Самшат. — Надежда плохо кушает. Вам не нравится?
— Что вы, очень, но я сыта.
Ужин закончился пустыми разговорами. Сафар не проявлял особого внимания к Надежде и вообще был немногословен, и девушка успокоилась. Братья остались, чтоб продолжить мужской разговор, а подруги ушли к себе.
— Что-то ты нервничала за столом, — заметила Женя, проходя в свои покои.
— Сафар насторожил, — поделилась волнением Надежда. — Неоднозначное семейство.
— По-моему, нормальное.
— Еще бы! — плюхнулась на диван. — Родичи Хамата!
— Надя, ты опять? — предостерегающе покосилась на нее девушка.
— Молчу, — заверила та и вздохнула. — Плохо мне, Женечка, на душе неспокойно.
Подруга присела к ней:
— Почему?
— Не знаю. Тревожно и все тут.
— Устала.
— Может быть. Домой бы быстрее.
— Здрасте! А кто о солнце мечтал, шоколадном загаре? Сама сюда рвалась, меня за собой потащила, а сейчас быстрей бы домой.
— Меньше. Завтра, а послезавтра вечером уже улетим.
— Да-а, все хорошее быстро проходит, — загрустила Женя. — Но у нас еще достаточно времени, чтоб ты приобрела желанный шоколадный цвет кожи. Завтра весь день проведем у бассейна. Сфотографируемся… Кстати, где мой цифровик? — нахмурилась, пытаясь вспомнить, куда дела фотоаппарат.
— Вот уж не знаю, — развела руками.
Женя задумалась, пошла искать его в свою комнату, перерыла сумки и вспомнила:
— Сусанна его брала!
— Точно, — села Надежда. — Она вас с Хаматом снимала. А что тебе сейчас-то вспомнилось про фотоаппарат?
— Снимки скинуть на ящик хочу, пока время есть.
— А-а, на память о жарких объятьях? — усмехнулась.
— Ну, тебя, хватит зудеть. Скажи лучше, где Сусанну найти?
— В доме, — заверила.
— Новость! Где конкретно?
— У милого спроси или у Самшата.
— Заняты они, о своем о мужском судачат. А телефон? — озарило Женю.
— Сусанна его с собой носит? — скривилась Надежда.
— Не на улице же оставляет, — Женя нашла свой телефон и набрала номер подруги. — Привет. Не спишь еще? Мой цифровик не у тебя случайно?... Нет? А где? Ты же с ним последняя носилась, фоторепортера изображала! А-а… Точно? Ладно, извини, — отключила связь и на подругу посмотрела. — У Хамата.
— Почему меня это не удивляет?
— До чего же ты ехидная стала, — качнула головой Женя, поморщившись. — Чем тебе Хамат не нравится?
— Тем, что тебе слишком нравится. Ты ж ни на одного так не западала, Женя.
Девушка попыталась найти для подруги аргументы своему увлечению и поняла, что не может объяснить его внятно даже себе.
— Новые впечатления, переизбыток адреналина – в голову ударило, — буркнула. И отмахнулась: что это она оправдывается? В чем, перед кем? — Как можно увлечения объяснить? Ты сама-то можешь внятно и четко сказать, почему ты к Заманкину неровно дышишь, а к тому же Саше Даверу – лояльна? — Выкрутилась.
— Заманкин мой и ни чьим больше не будет. Да, неказист, но тем и привлекателен. Живет на соседней улице, проблемы у нас с ним одни и взгляды на жизнь, и мнения и мысли. Он ласковый, вменяемый, не жадный, не особо одарен, но и не дебил. Хитрить опять же не умеет – все на лице написано. Ножа за пазухой нет. Голова и руки на месте, функционируют. На ногах стоит твердо, хоть звезды на карьерном небе ему не светят. А твой? Километр подружек до, километр после. Виллы, фирмы, антиквариат. Просто так ничего не делает, успевает и синицу в руке удержать, и журавля в небе поймать. Говорит одно, думает другое. Смотрит как король на слуг. Живет по принципу: все для себя любимого.
— Портрет с пристрастием? Мне без разницы, мы встретились и разбежались, — отвернулась Женя, почувствовав грусть от этой мысли.
— Угу. Рядовой курортный романчик? Дай Бог, — протянула Надежда, не скрывая неверия.
— Что, собственно, еще? — попыталась придать беззаботности голосу Женя, но он подвел, выдал и печаль, и неуверенность.
— Вот-вот, — покосилась на нее подруга со значением. — Еще не уехали, уже в печали. Дальше что будет? Дубль Сусанны? Стопки салфеток, дежурство у телефона и вояжи Россия – Сирия, Сирия – Россия?
— Я не Сусанна, — вздохнула девушка, усаживаясь на палас.
— Так и Хамат не Самшат.
— Ну, что ты к нему прицепилась, Надя? Намеки какие-то. На что? Такое чувство, что он преступник, ты опознала его и мучаешься: что же делать? В полицию идти, промолчать, анонимно настучать?
— Не нравится он мне. И ты рядом с ним, и ситуация в целом! И перспективы ее развития тоже!
— Да, ничего не будет. Вернусь домой. Папа, мама. Редакция. Великие тайны местного макаронного производства и незатейливые интриги: кого послать на репортаж о прорыве канализации. Опять рутина, толкотня в транспорте, мамино ворчание, папино брюзжание и вечерние посиделки с тобой. По выходным выезд в свет – шопинг в рядах местного бомонда по местам славы продуктовых и вещевых рынков.
— Реплика Му-му перед утоплением. Если б та могла говорить, у нее бы столько же уныния в голосе было. Раньше тебе наш город нравился, и жизнь сносной казалась.
— И сейчас нравится. Сносная. Серая только.
— Ну-у! После акварели Хамата, коне-ечно! Такую экспрессию развил – Пикассо обзавидовался! Чем тебе Валентин не нравился? Нет, скажи, чем этот араб лучше Вали? Ведь мужик – за километр виден. Стена! Самое то в мужья-то! А этот? Афганская борзая!
— Ой, оставь, пожалуйста, — поморщилась. — Качок обыкновенный, твой Валентин. Накачен даже головной мозг, причем не знаниями, а анаболиками. Хамат другой, он утончен, умен, нежен, галантен. У него тонкий вкус, развитое чувство прекрасного. Он антиквариат коллекционирует…
— У меня б деньги были, я, может, дворцы бы коллекционировала, — фыркнула Надя, глядя в потолок. — Удивляюсь я тебе, Борисова, и что ни день, то сильнее. ‘Чувство прекрасного’!
— Да! Он весь прекрасен от мыслей и до пят! Ты руки его видела? Произведение искусства! А глаза? Сколько оттенков эмоций в них! Ярких, неподдельных. А какая у него походка! Па-де-де. Голос? Магомаев! Да только от его бархатного баритона умереть можно! А как он смотрит, улыбается? Целуется, наконец! Он не целует – он горит и нежит, он не ласкает, он боготворит…
— Все, поехали в главы Кама-сутры, — поморщилась Надя. — Крыша у тебя, Борисова, съехала от жарких ночей в объятьях дикого араба…
— Сама ты дикая! Ханжа! — сверкнула глазами Женя.
— Давай поругаемся, — согласилась Надя. — Мы с тобой за всю жизнь столько не цапались, сколько пока здесь отдыхаем. Не кажется странным?
— Не лезь под кожу.
— Куда уж мне! И там уже твоим Хаматом место занято. Всю тебя к рукам прибрал, утонченный персидский коллекционер, как статуэтку антикварную. Будешь главным шедевром в его коллекции. Похвастается потом, как он дурочку заезжую окрутил.
— Глупостей не говори. Он благородный и порядочный человек…
— Из знатной фамилии…
— Из прекрасной семьи. Воспитанный и интеллигентный.
— Жень, — повернулась к ней Надя, облокотилась на подушку. — Ты если меня слушать не хочешь, себя послушай, а? Для разнообразия. Ты ж столько дифирамбов скакуну своему напела, что мне в пору влюбиться, в идеалы его зачислив.
— Я констатирую факты, которые ты упрямо избегаешь.
— Не-а, я просто другие факты вижу.
— Например?
— Пожалуйста! Он хитрый и продуманный человек, властный, гордый, самолюбивый, пылкий. Это же не букет, это гремучая смесь. В тебя влюблен? Не спорю, невооруженным глазом видно, но это-то и настораживает! Он же не влюблен, не увлечен, а безумен в своей страсти. Глаз с тебя не сводит, из рук не выпускает. И что человек, темпераментный, настойчивый, отягощенный умом, властью и богатством, имеющий большие возможности и ничем не ограниченный, в подобном состоянии может натворить? Страшно подумать, Женя. С тобой ясно – дома разберемся. Очнешься, потом еще стыдно будет. Если очнешься. А он? Думаешь, в покое тебя оставит? Ты б со стороны посмотрела, как он глядит на тебя – как на собственность! Как он на нас с Сусанной смотрит, когда мы рядом, разговариваем с тобой? Ревниво!
— На что намекаешь? Задушит меня перед отбытием в аэропорт, как Отелло? — улыбнулась Евгения. Надя нахмурилась, пожала плечами отворачиваясь.
— Ерунда, сама поняла.
— Ерунда или нет, в самолете обсудим. И мысль что он что-нибудь натворит, я спокойно допускаю, другое дело, что задушит, конечно, вряд ли. Другое придумает. Но на криминал он способен.
— С чего взяла?
— Жесткий он.
— Отца своего вспомни. Он жесткий, а Хамат, — рукой махнула, отворачиваясь. — Это у тебя стереотипы в голове бродят, ярлыки.
— Тебе он безобидным кажется, потому что ласков с тобой, так и стелется персидским паласом. Я же с объективной позиции сужу, со стороны наблюдателя.
— Ты предвзята. Беспокоишься за меня? Спасибо, но зря. Я не наивная девочка и оцениваю Хамата реально…
— Женя, ты себя реально не оцениваешь, не то, что его! Вспомни, что ты мне говорила, как только сюда приехали, и что сейчас говоришь? Сравни свое поведение.
— А ты свое сравниваешь? Ворчишь и зудишь с утра до вечера как мама родная. Просто настоятельница монастыря! — разозлилась девушка. — Что ты хочешь? Что б мы разбежались? Разбежимся через два дня без твоих усилий. Настроение портишь? Молодец! Получается.
— Не по себе мне…
— Это я заметила. Раз тебе неуютно, надо, чтоб и другим с комфортом душевным не повезло, да? Нет, я все понимаю, Надя, но твои нравоучения надоели уже, сил нет. Об одном и том же каждый день!
— Я о тебе беспокоюсь!
— Не надо обо мне беспокоиться, побеспокойся лучше об отдыхе, а меня оставь в покое! — прошла к себе Женя. Начала переодеваться.
— Ладно. Хорошо! — крикнула Надя в сторону не закрытой подругой двери. — Делай, что хочешь, слушай арии своего Хамата! Только потом не говори мне, что я тебя не предупреждала!
— О чем?! Нет, скажи конкретно, о чем ты меня предупреждаешь?! И без фантастики, пожалуйста! — выглянула, стягивая брюки.
— Элементарно, о СПИДе!
— О чем?! — Женю передернуло. — Ты в своем уме, Рыжова?! Инжира переела?!
— Ой, не делай возмущенную мину! Ты прекрасно поняла, о чем я говорю. Ведешь себя, как Джульетта: о, мой Ромео - Хамат. А твой Хамат, наверное, пол Сирии со своими достоинствами познакомил! Жен, наверняка, не меряно по всему шарику земному! Соловьем залился, перья свои павлиньи расправил, а ты растаяла: ах, ах, ах! У него на лице написано, что видел он настолько широкий ассортимент женщин, что ты и представить себе не можешь! Знает он как любую взять!
Надя била по больному, не подозревая о том. И Женя не на шутку разозлилась на нее за интуитивную меткость, на себя, за чувствительность, отсутствие должного равнодушия к ее словам и глупую ревность, которая вопреки трезвым доводам дает о себе знать. Разобраться – какое Жене дело до романов и романчиков Хамата, до тех девиц, что были с ним и будут? Она уедет через два дня, испарится в салоне авиалайнера, помахав ему крылом. У него своя жизнь, у нее своя. Но почему же так плохо, больно, жалко до слез?! Хамат тоже хорош! Зачем он приручал ее, приучал к себе, учил тому, без чего, не зная жить можно, а зная, уже сложно? Специально? Издевался?
— Спасибо, подруга родная, — поклонилась Надежде с сарказмом, обидевшись на нее разом за всех и за все. — Мало настроение испортила, так еще и весь отдых. Мерси!
И шарахнула дверью, так что косяк затрещал.
Подулась, побродила по комнате, переполненная злостью, обидой и неприязнью к себе за абсурдное увлечение и легкомысленность, и решила развеять мысли о Хамате, смыть мрачное настроение и печаль, прополоскав себя в бассейне. Переоделась и, демонстративно прошествовав мимо насупленной подруги, вышла на террасу в вечернюю полумглу южной ночи. Плюхнулась в прохладную воду и сделала хороший заплыв, надеясь избавиться от раздражения и ненужных мыслей. Куда там – главная причина ее расстройства появилась у бассейна.
Хамат с улыбкой глядя на Женю, разделся донага и бесшумно нырнул в воду. Подплыл к девушке и попытался обнять. Но та была не в настроении и не скрывала этого – оттолкнула его:
— Оставь меня в покое! — прошипела зло. Парень насторожился:
— Что-то случилось?
— Да! Хочу побыть одна!
— Я мешаю?
— Очень.
Хамату не нравился ее тон, не нравилась враждебность ее взгляда. Что могло случиться с Женей за те пару часов, что он провел с братом, вдали от нее?
— Тебя кто-то расстроил? — спросил, вновь попытавшись обнять. На этот раз девушка не только оттолкнула его, но и отплыла на приличное расстояние.
— В чем дело, Женя?
— Какая тебе разница?
Откуда столько агрессивности в голосе и взгляде? — нахмурился Хамат.
— Большая. Я хозяин этого дома, ты моя гостья. Если обидели тебя – обидели меня. Ты расстроена – расстроен я. Согласись, хочется узнать, чем, еще лучше – кто тебя потревожил.
— Ты!
— Когда же я успел, Женечка? — Уточнил, внимательно глядя на нее.
— Только что! — разозлилась сильней, чувствуя влечение к Хамату. — Ныряешь тут голышом! А может, у тебя СПИД, заразишь воду, — поспешила вылезти из бассейна, сбегая от соблазна.
— Что у меня? — удивился настолько, что брови вверх ушли.
— СПИД! — буркнула, проходя мимо него к полотенцу.
— А почему только СПИД? — улыбнулся, перехватив Женю за ногу. Девушка остановилась, глядя на него сверху вниз.
— Может и не только. И отпусти сейчас же! Мулаток хватай да жен своих.
Хамат усмехнулся, сообразив откуда ветер дует: подруженька.
— Жены из той же версии, что и СПИД? Ничего добавить не хочешь?
— Отпусти говорю, террорист! — прошипела без особой злости. Лицо и тело парня привлекали, а глаза убивали всякое раздражение на него. Хамат тихо рассмеялся и, потянув Женю к краю бассейна, вернул ее в воду. Та плюхнулась, поднимая фонтан брызг.
— Хулиган! — хлопнула его по груди, отфыркиваясь.
— Да, — заверил, глядя ей в глаза и крепко обнимая.
— Озабоченный!
— Да.
— Маньяк…
— Сексуальный, — улыбнулся ей в лицо, развязывая тесемки лифчика. Ненужная деталь улетела в заросли.
— Ты что делаешь? — прошептала Женя, не в силах больше ни сердиться на него, ни противиться.
— Маньячу, — доверительно прошептал ей на ухо. И приник к губам, а руки, лаская тело девушки, избавили ее от последней детали туалета.
— Перестань, увидит кто-нибудь, — сказала, озираясь, но из объятий не выскользнула.
— Кто? Слуги? Они без зова не являться. Твоя подруга? Она тебя расстроила?
Женя нахмурилась, покосившись в сторону дверей и окон гостиной, подтверждая догадку Хамата: Надежда активно работает против него. Зря, глупо и бесперспективно.
— Какая разница? — опять помрачнела Женя.
— Никакой, — согласился, принялся ласкать настойчивее, превращая купание в заманчивую игру. Девушка от него, он за ней. Жаркий поцелуй, вольные ласки и тело, словно не в воде, а в невесомости, и все же не выскользнешь из сильных рук, не полетишь без их нежности. И то, что кто-то может появиться, больше не отталкивало, а наоборот, привлекало, придавая особую пикантность ситуации. Женя перестала сопротивляться и отдалась во власть Хамата, наслаждаясь каждой секундой близости. Ее глаза блестели ярче звезд на ночном небе, а сердце билось в унисон сердцу парня.