В память запал один момент из их нескольких совместных дней. После очередных головокружительных кульбитов в постели они оба проголодались и Тома побежала на кухню сообразить чего-нибудь перекусить. Сашка сладко потягивался в кровати, когда из кухни долетел Тамарин голос:
— Владик, тебе бутерброд с колбасой или с сыром? Или оба?
Его комната находилась через стенку от кухни, обе двери были открыты и слуховыми галлюцинациями Санька не страдал. К тому же имена Саша и Владик не имели ничего созвучного, так что он явно не ослышался. Это Тома оговорилась. Почему-то его больно царапнула эта ее оговорка. Но в конце концов, кто он такой, чтобы устраивать ей допрос? Она же не спрашивала его о наличии штампа в паспорте. Да и вообще, между ними как будто установилась негласная договоренность — они вместе временно, у каждого из них своя жизнь и скоро Тамара уедет и все останется позади, как будто ничего и не было…
Санька молча проглотил ее оговорку. За все две недели, проведенные вместе, они так и не удосужились поинтересоваться семейным положением друг друга, узнать хоть какие-то подробности о личной жизни визави. Тогда это казалось абсолютно неважным и даже не совсем тактичным. Сашка не думал, что когда-нибудь вспомнит об этом своем загуле, потому и не задавал никаких вопросов. Они, собственно, почти и не разговаривали — зачем? Разве они залезли под одеяло для разговоров по душам? Обоих интересовал секс в чистом виде и ничего кроме секса.
А спустя пару недель после Тамариного отъезда Сашка и сам точно так же оговорился. Нет, не так же. Он назвал жену Томой во время занятий любовью, в самый пиковый момент, а Тамара вспомнила какого-то Владика, готовя бутерброды. В быту, так сказать. Что это могло означать, Сашка не знал, но понимал, что разница более чем существенная. Где секс, а где бутерброды. Но какая из оговорок обиднее, все никак не мог решить. То казалось, что обиднее было бы услышать имя Владик в постели (не даром же Ольга так вскинулась на чужое имя!). А подумав-поразмышляв, понимал, что бытовая ошибка больнее. Ведь в постели можно кувыркаться с кем угодно, а назавтра даже имя партнера не вспомнить. А вот бутерброды готовят не каждому…
Все это он и выложил докторше. Та не стала объяснять ему разницу между бутербродами и сексом, дабы ненароком не усугубить проблему с эрекцией пациента. Самое главное, что вынес Сашка из этих психологических тренингов, это то, что ему категорически противопоказано вспоминать Тамару. И не дай Бог никаких фантазий! Любые фантазии должны реализовываться с настоящей женщиной, а не с воображаемой подругой. Забыть навсегда о существовании Тамары. Ее нет и никогда не было, а все приключения с фантастическими впечатлениями Сашка попросту придумал, пресытившись обычным сексом. Тамара — не более, чем плод его больного воображения. И точка.
Скольких же баб ему тогда довелось перетрахать, чтобы убедить себя, что Тамары никогда не существовало в природе! Фантазии-то у него возникали постоянно и каждую приходилось воплощать в жизнь наяву (сугубо по совету доктора!). Вот тогда-то ему и подвернулась под горячую руку Юлька. Ах, как она стонала под его умелыми ловкими пальчиками! Как извивалась змеей от возбуждения и удовольствия, какими влюбленными глазами глядела на Сашку. Кто бы мог подумать тогда, что еще во время медового месяца он услышит от нее слова: "Сними себе бабу под любой гостиницей да хоть затрахайся с ней, а меня оставь в покое". У Сашки от таких слов аж дыхание перехватило. Во-первых, как это жена такое мужу говорит. А во-вторых… Все лечение насмарку! "Под любой гостиницей"! Он несколько месяцев упорно вбивал себе в голову, что не было никогда никакой Тамары, а эта зараза, то есть жена, мордой в лужу: "Иди и сними под гостиницей". Гадюка! Разом нахлынули воспоминания. Да уж, Тамара бы никогда до такого не додумалась. И никогда она не прикидывалась в постели, она действительно кричала от наслаждения, уж ей-то было с ним хорошо…
Этот брак закончился очень быстро. Фактически в кабинете доктора-психолога.
Тома
Тамара плакала. Плакала навзрыд, но тихонько, уткнувшись в подушку. Юра не любит, когда она плачет. В такие минуты он становится злой и жесткий, какой-то колючий, как замерзший кактус. Он сердится на себя. Это он виноват, он не смог защитить ее, он плохой помощник для мамы.
Юра, Юрушка, сынок… Глупый малыш. Ты единственный настоящий мужчина в жизни твоей матери. Единственный верный и надежный мужчина. Малыш…
Есть в ее жизни и другой мужчина. Взрослый, сильный, красивый мерзавец. Откуда ты взялся в ее жизни?!
Томе было двадцать лет, когда они с подружкой Людой на выходные поехали на базу отдыха "Бриз". База располагалась на живописном склоне на берегу Амура. Окруженная с трех сторон густым дремучим лесом, четвертой стороной база плавно спускалась к самой воде. Пологие деревянные ступеньки упирались в бетонный причал. Подобраться к базе можно было только со стороны реки. "Ракеты" ходили регулярно, поэтому особой транспортной проблемы не возникало, если, конечно, не укачает на волнах за полтора часа водного путешествия.
Путевка досталась девчонкам от другой подруги, Марины. Та работала на судоремонтном заводе, которому и принадлежала эта база. Сама Марина по какой-то причине в эти выходные поехать не смогла, ну не пропадать же добру — отдала путевку подругам.
Работники завода без проблем могли взять путевку хоть на выходные, хоть на все двадцать четыре отпускных дня. Особой популярностью база у работников не пользовалась, так как домики были довольно старые, одноэтажные, не снабженные ни электричеством, ни, как говорится, излишними удобствами. Электрифицирован был только главный корпус, в котором находились апартаменты директора базы и завхоза, пункт проката и большая столовая с несколькими электроплитами и холодильниками. Конечно, не богато в плане удобств, зато дешево, вернее, даром — для своих работников путевки были бесплатные, а вот невостребованные излишки продавались за полную стоимость. Но и полная стоимость была довольно невысокой, поэтому, несмотря на всю непрезентабельность, домики не пустовали. В основном приезжала молодежь. Им не так много надо, как умудренным жизненным опытом и убеленным благородными сединами зрелым людям. Набрали с собой сухого пайка на пару дней, выпивки, прихватили плавки-купальники и айда на природу.
Тома с Людой приехали сюда впервые. Отметились у завхоза, взяли ключи от так называемого "номера" и пошли устраиваться. А так называемого, потому что номера, как такового, не было. Была маленькая комнатушка в деревянном не то домике, не то сараюшке, а в комнате кроме двух несчастных дореволюционных кроватей ничего и не было, даже какого-никакого стульчика-развалюхи. Побросали сумки прямо на кровати и пошли знакомиться с территорией.
База была довольно просторная. Собственно говоря, ограничена она была только рекой, с остальных же сторон, как уже было сказано, почти вплотную к домишкам подбирался вековой лес. Ограды не было, поэтому более-менее благоустроенная территория базы плавно перетекала в тайгу. Где-то там, среди зарослей, и притаились пресловутые удобства — дощатый, дышащий на ладан, туалет типа "Сортир" с поблекшими желтыми буквами "М" и "Ж". А душевая кабинка находилась на пляже. И даже иногда работала. Вот и все удобства.
В центе базы этаким майданчиком цивилизации высилась огромная деревянная не то веранда, не то беседка. Вечерами там устраивали танцы, а днем выставляли облупленный зеленый стол для пинг-понга. Вот здесь-то и собирались отдыхающие. Кто-то гонял шарик самодельной фанерной ракеткой, кто-то внимательно следил за игрой, кто-то рассказывал анекдоты. Такая себе местная тусовка для тех, кому за двадцать или около того.
Вот и сейчас оттуда доносился цокающий стук теннисного мячика о фанерный стол, хрипел о чем-то жарком Челентано из походного кассетника. Подруги, скромно потупив глазки, прошли мимо, направив стопы на пляж, устланный мелкой галькой. В спину донеслось:
— Ай, какие девочки! Куда же вы, присоединяйтесь к нам!
Но девчонки прошли мимо, даже не оглянувшись на нахалов.
Полежали пару часиков на пляже, позагорали, искупались — ну, а что дальше? Вернулись в свою сараюшку, полежали — а дальше-то что?! Куда себя девать, чем заняться? На улице уж слегка завечерело, из беседки доносилась громкая музыка и еще более громкие взрывы смеха время от времени. Кому-то весело… Плюнув на скромность, наскоро натянув на себя джинсы и плотные рубашки для защиты от наглых комаров, девчонки отправились на танцы.
Стол для пинг-понга сиротливо стоял в углу беседки. В центре же ее толпилось человек двадцать-двадцать пять, смешно подпрыгивая в такт музыке и громко подпевая Юрию Антонову, устало перечисляющему улицы, по которым он еще пройдется. Подойдя поближе, среди общей колышущейся джинсовой массы уже можно было различить отдельных ее представителей обоего пола. Возраст тусующихся был приблизительно одинаков — от восемнадцати до двадцати трех лет. Кто-то прыгал в центре импровизированного зала, кто-то сидел на скамеечках вдоль стен. То тут, то там в густой летней темноте всверкивали светлячками огоньки — курили прямо на площадке, благо, гуляли не в помещении, а на открытом воздухе.
Вновь прибывших приняли благосклонно, все наперебой начали называть свои имена — поди запомни сразу такую прорву народу! Но по крайней мере одного Тамара запомнила сразу — Влад выделялся из толпы высоким, за сто девяносто, ростом и лукавыми серыми глазами с хитрым прищуром. Его нельзя было назвать красавцем, но было в нем нечто такое, мимо чего ни одна женщина не пройдет. Какой-то животный магнетизм самца наряду с бездонным мужским обаянием. Довольно короткая, не по моде, стрижка густых светло-русых волос выделяла его среди заросших сверстников, вместо истрепанных джинсов — черные выглаженные брюки. Сразу чувствовалось, что сливаться с толпой он не привык. А еще буквально бросалась в глаза его избалованность женским полом.
Влад внимательно, словно оценивая, оглядел Тамару, потом перевел пристальный взгляд на Люду. Люда, пышногрудая длинноногая блондинка с длинными волнистыми волосами и огромными, словно нарисованными, голубыми глазами, этакая кукла Барби местного пошиба, привыкла к мужскому вниманию. На наглый взгляд Влада ответила призывным взглядом, томным и многообещающим. Несколько мгновений Влад смотрел в эти, уже торжествующие победу, глаза и вдруг отвернулся — своей откровенной доступностью Люда стала ему неинтересна, словно зачитанная до дыр книга. Он вновь посмотрел на Тому. Маленькая, худенькая, востроносенькая, с непослушными жесткими темными волосами, выбивающимися из хвостика и щенячьими преданными глазками. С этого взгляда впоследствии Тамара и отсчитывала свою трагедию.
Все лето Тамара с Людой и присоединившейся немного позже Мариной на выходные приезжали на базу. Приезжала и вся остальная братия. Время от времени в их ряды вливалось пополнение, некоторые, наоборот, исчезали. Но каждую пятницу после работы все съезжались на речной вокзал и вечерней "Ракетой" добирались на базу. Собирались в столовой, выставляли на стол нехитрые припасы и гуляли до ночи, периодически выбираясь в знакомую беседку поразмять косточки, попрыгать-потанцевать, перекурить и попеть под гитару. Гуляние продолжалось обычно часов до двух ночи, после чего народ разбредался по каморкам. Отсыпались до двух дня, гурьбой шли на пляж, загорали, купались, дурачились. Нагуляв аппетит, снова все вместе собирались в столовой и поздний обед плавно перетекал в ужин, и опять до глубокой ночи.
Влад месяца полтора играл в гляделки с Тамарой, забавляясь с ней, как кот с парализованной от страха мышкой. Смотрел на нее, усмехался лукаво, самодовольно и начинал откровенно заигрывать или с Людкой, или с Маринкой, или еще с кем нибудь, не забывая при этом периодически поглядывать на Тому: ну как, мол, ревнуешь? А Тома снова и снова отводила взгляд от его таких притягательных, таких бесстыжих глаз…
Однажды днем Тома осталась в каморке одна. Покрапывал мелкий дождик, на пляже в такую погоду делать нечего. Пошла было в беседку, да тупо следить за шариком пинг-понга быстро надоело, решила немного поваляться в постели. Как была в джинсах да рубашке, так и прилегла на застеленную кровать. По жестяной крыше ненавязчиво барабанил дождь. Тома обожала засыпать под звук дождя, прикрыла глаза и медленно начала проваливаться в вязкую дремоту. Еще чуть-чуть и она непременно заснула бы, но неожиданно в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, все с той же лукавой полуулыбкой на пороге каморки появился Влад. Комнатка была крошечная, и Тома даже не успела встать с кровати, как он в два шага уже оказался рядом. Присел на краешек кровати, склонился над сжавшейся Тамарой и нежно поцеловал в губы. А потом просто сидел и смотрел на свою жертву. Та попыталась было встать — не тут то было, Влад прижал ее руки к кровати и сидел над ней, изводя пьянящей улыбкой. Тома снова и снова пыталась встать, но он снова и снова прижимал ее руки к кровати. Прекращала вырываться — не держал, но только до следующей ее попытки подняться. И все без единого слова, только улыбаясь. И Тамара прекратила попытки…
Еще несколько томительных минут продолжалась сладкая пытка. Тамара уже давно сгорала от желания — он, опытный ловелас, без труда довел бедную скромную девочку до любовной горячки одними только взглядами. Все долгие недели с момента первой встречи она только и ждала, когда же он сделает, наконец, первый шаг. Ждала, трепетала от нетерпения и от ужаса. Она ужасалась собственных мыслей — ведь в них она уже давно позволила своему искусителю все-все-все! Именно в этом и состоял весь ужас. Как низко она пала, допустив, пусть мысленно, к своему телу постороннего мужчину. До свадьбы!!! Знали бы родители, почему ее так тянет сюда каждые выходные, они бы ее по стенке размазали, и на этом ее самостоятельная жизнь была бы закончена.
Надо сказать, что выросла Тамара в очень строгой, кое в чем даже патриархальной семье. Никогда, даже в раннем детстве маленькая Тома не слышала от родителей ласкового слова в свой адрес. Ни мать, ни отец никогда не целовали ее, не обнимали. В их глазах постоянно жил арктический холод. Каждое движение, каждое слово ребенка отслеживалось стальным суровым взглядом матери. Чрезмерные увлечения играми, веселость в семье не приветствовались. Одно материнское слово сопровождало Тамару на протяжении вот уже двадцати лет: "Сдержаннее, будь сдержаннее!".
Впрочем, надо отдать долг справедливости: все вышеперечисленное познала и Надя, младшая Тамарина сестра. Надя была на восемь лет моложе Томы, сейчас ей было двенадцать и у нее только-только начинался переходный возраст. Ее сверстницы уже вовсю бегали на дискотеки, некоторые уже тесно дружили с мальчиками. Наде же, как и Тамаре в недавнем прошлом, запрещались даже походы в кино без сопровождения матери или отца. Гулять с подружками она имела право до шести часов вечера, позже — только под конвоем родителей, или, на худой конец, Тамары. Самостоятельное нахождение вне дома после шести вечера — аморально. Ни больше, ни меньше. Звонок мальчика по телефону приравнивался к внебрачным плотским утехам, то есть к разврату. Попытки приукрасить себя посредством замысловато уложенных волос или незатейливого самодельного браслетика из подручных материалов карались матерью беспощадно: "Ты ведешь себя, как шлюха! Я не могу быть уверена в твоем приличном поведении и отныне мне придется водить тебя в школу за ручку, как первоклассницу и встречать соответственным образом. Иначе все это плачевно закончится. Сегодня ты начесала челку, завтра ты накрасишь ногти, потом, как последняя шлюха размалюешь лицо косметикой, а через полгода принесешь в подоле! Я не допущу позора в своем доме!".
Надо ли говорить, как страдали дети от подобной родительской опеки. Одноклассники сначала недоумевали по поводу постоянных отказов от участия в коллективных сборищах и посиделках, потом перестали приглашать на подобные мероприятия, а позже начали откровенно смеяться и издеваться над несчастными. Девочки чувствовали себя изгоями, людьми второго, если не третьего, сорта. Да еще и огромная разница в возрасте между ними, из-за которой они не могли быть подругами. Из-за этого все беды каждой пришлось переживать самостоятельно, в одиночку. Тамара с высоты своих двадцати видела и прекрасно понимала страдания сестры, да помочь, увы, ничем не могла. Разве что улыбнуться и ободрить: "Ничего, потерпи еще немножко. Ты скоро вырастешь и станет немного легче".