Я не останавливался, хотя он положил твердую ладонь мне на плечо.
— Иду в собор, чтобы поблагодарить Господа. Куда же еще?
Я шел так быстро, как только мог, не сбиваясь на бег. Но внезапно братья-доминиканцы окружили меня, а вместе с ними и множество горожан разбойничьего вида, смотревших на меня с любопытством и подозрением.
— Думаешь укрыться там! — воскликнул брат Антуан. — Не выйдет.
Мы были у подножия холма, когда он резко развернул меня и ткнул пальцем мне в лицо.
— Да кто ты такой, брат Тоби? Ты явился сюда, чтобы помешать нам. Ты привез из Парижа девочку, которая вовсе не та, за кого себя выдает.
— Вы слышали решение епископа, — ответил я.
— Да, и оно останется в силе, и все будет хорошо. Но кто ты такой и откуда явился?
Я уже видел величественный фасад собора и двигался по улицам в его сторону.
Внезапно брат Антуан рванул меня к себе, но я высвободился из его хватки.
— Никто о тебе не слышал, — сказал один из доминиканцев. — Ни один из наших братьев в Париже, ни один из наших братьев в Риме, ни один из наших братьев в Лондоне. Мы написали достаточно писем и в Лондон, и в Рим, чтобы понять — ты не из нашего ордена!
— Никто, — заявил брат Антуан, — ничего о тебе не знает, странствующий ученый!
Я продолжал идти вперед, слышал за спиной топот их ног, и думал про себя: «Я увожу их от Флурии и Меира, как Крысолов из Гамельна».
Наконец я добрался до площади перед собором, и тут двое монахов вцепились в меня.
— Ты не войдешь в собор, пока не дашь нам ответ. Ты не из наших. Кто послал тебя сюда, чтобы ты изображал доминиканца? Кто послал тебя в Париж за этой девчонкой, выдавшей себя за собственную сестру?
Со всех сторон меня окружили крепко сбитые молодые люди. В толпе опять появились женщины и дети, опять зажглись факелы, рассеивая сумрак короткого зимнего дня.
Я попытался освободиться, но это привело лишь к тому, что меня схватили и держали еще крепче. Кто-то сорвал у меня с плеча кожаный мешок.
— Посмотрим, какие там у тебя рекомендательные письма! — произнес один монах и вытряхнул мешок.
Оттуда выпали серебряные и золотые монеты, раскатившиеся повсюду.
В толпе раздались крики.
— Тебе нечего сказать? — спросил брат Антуан. — Признаешь, что ты обманщик? Что мы преследовали не того мошенника? Мы знаем о тебе только одно — ты не наш брат, ты не доминиканец!
Я яростно пнул его, оттолкнул назад и повернулся к дверям собора. Бросился бежать к храму, но какой-то молодой мужчина перехватил меня и ударил спиной о каменную стену так, что все померкло у меня перед глазами.
О, это могло бы длиться вечно. Но я не захотел. Я открыл глаза и увидел, что священники пытаются сдержать озверевшую толпу. Брат Антуан кричал, что они сами разберутся с этим делом, а люди должны успокоиться. Однако толпа успокаиваться не собиралась.
Люди схватили меня за рясу и сорвали ее. Кто-то дернул мою правую руку, и я ощутил, как резкая боль растеклась по плечу. Меня снова ударили о стену.
Я видел толпу короткими вспышками, как будто сознание включалось и отключалось, включалось и отключалось. Медленно-медленно прорисовывалась жуткая картина.
Священников оттеснили назад. Теперь меня окружали самые злобные горожане и горожанки.
— Не священник, не монах, обманщик! — неслись крики.
Они били меня, пинали и стаскивали с меня одежду, а за этой колышущейся массой я смутно различал иные фигуры. Я узнавал их — силуэты тех, кого я убил.
Ближе всех ко мне — погруженный в молчание, отделенный от людской свалки, невидимый для негодяев, вымещавших на мне свою злобу, — стоял тот самый мужчина, которого я убил последним в гостинице «Миссион-инн». Рядом с ним была юная девушка со светлыми волосами — много лет назад я застрелил ее в борделе Алонсо. Они смотрели на меня, и на их лицах я видел не осуждение, не ликование, а лишь тихую печаль и изумление.
Кто-то схватил меня за голову. Меня били головой о камни, и я чувствовал, как кровь струится по шее, стекает по спине. В какой-то миг я перестал что-либо видеть.
Со странной отрешенностью я размышлял над вопросом, который задавал Малхии, но не получил ответа: «Могу ли я умереть в этом времени? Возможно ли такое?» Но я не стал звать его.
Падая все ниже под градом ударов, пока кожаные башмаки пинали меня по ребрам и по животу, пока дыхание и зрение покидали меня, пока боль пронизывала мою голову и мои конечности, я молился: «Милостивый Боже, прости меня за то, что я отдалился от Тебя».
16
ОГРОМНЫЙ МИР И ВРЕМЯ
Спать. Снова слышать это пение, похожее на звон вибрирующего гонга. Но звук ускользал по мере того, как я приходил в себя. Звезды исчезали, бескрайняя чернота небосклона выцветала.
Я медленно открыл глаза.
У меня ничего не болело.
Я лежал на кровати с пологом в гостинице «Миссион-инн». В знакомой обстановке, среди знакомых предметов.
Один долгий миг я рассматривал пестрый шелковый полог, а затем понял, заставил себя понять, что я снова в своем собственном времени и у меня ничего не болит.
Я медленно сел.
— Малхия! — позвал я.
Нет ответа.
— Малхия, где ты?
Тишина.
Я чувствовал, что во мне вот-вот что-то лопнет, и это меня пугало. Я еще раз прошептал его имя, почти не ожидая ответа.
Кое-что я знал наверняка. Я знал, что Меир, Флурия, Эли, Роза, Годуин и граф благополучно покинули Норвич. В этом я был уверен. Где-то в глубине моего помраченного сознания осталась картинка: повозка, окруженная солдатами, благополучно катится по дороге, ведущей в Лондон.
Эта картинка была столь же реальной, как предметы в комнате, а комната, безусловно, была вполне реальной и материальной.
Я оглядел себя и увидел, что я порядком измят.
Однако на мне была моя собственная одежда: куртка защитного цвета, такие же штаны, белая рубашка, расстегнутая на груди. Самая обычная одежда.
Я сунул руку в карман и обнаружил там свои документы. Не на имя Тоби О'Дара, разумеется, а на то имя, каким я пользовался, отправляясь куда-либо без маскировки.
Я сунул водительские права обратно в карман, встал с кровати, прошел в ванную и уставился в зеркало. Никаких синяков, никаких отметин.
Тем не менее мне показалось, что впервые за долгие годы я вижу в зеркале собственное лицо. Я видел Тоби О'Дара, двадцати восьми лет от роду, и он глядел на меня в ответ.
Почему я решил, что должны остаться синяки и шрамы?
Я не мог поверить, что до сих пор жив. У входа в собор я пережил то, что представлялось мне смертью, и я заслужил такую смерть.
И если бы этот мир не казался таким же живым, как тот, я решил бы, что это сон.
Я в задумчивости прошелся по комнате. Посмотрел на свой кожаный рюкзак и понял, что он очень похож на тот мешок, с которым я путешествовал по тринадцатому столетию. Компьютер тоже стоял на месте — лэптоп, которым я пользовался только для личных дел.
Как эти вещи попали сюда? Как я сам здесь оказался? Компьютер, лэптоп «Макинтош», был открыт и подключен к сети, словно я недавно сидел за ним.
Мне впервые пришло в голову, что все случившееся могло быть сном, игрой воображения. Загвоздка лишь в том, что я не мог сам этого придумать. Я не смог бы вообразить Флурию, или Годуина, или старого еврея Эли, в решающий момент переломившего ход процесса в свою пользу.
Я открыл дверь и вышел на вымощенную плитками веранду. Синело ясное небо, солнце припекало, и после грязных снеговых туч, которые я созерцал последние несколько недель, это было блаженное ощущение.
Я присел за чугунный стол, и меня овеял легкий ветерок, спасавший от чрезмерной жары — знакомая прохлада, вечно витающая в воздухе южной Калифорнии.
Я положил локти на стол, склонил голову и уронил ее на руки. И заплакал. Я плакал горько, всхлипывая и рыдая.
Я чувствовал такую ужасную боль, что не мог описать ее даже самому себе.
Мимо меня проходили люди, но мне было безразлично, что они видят и что думают. В какой-то миг ко мне подошла незнакомая женщина и положила руку мне на плечо.
— Могу я вам чем-то помочь? — шепотом спросила она.
— Нет, — ответил я. — Никто не может. Все кончено.
Я поблагодарил ее, пожал ее руку и сказал, что она очень добра. Женщина улыбнулась, кивнула и ушла вместе с группой других туристов. Они спустились по ступеням ротонды и исчезли из виду.
Я сунул руку в карман, нашел в бумажнике парковочный талон и зашагал по лестнице вниз. Прошел через фойе и под аркой кампанарио, отдал талон парковщику вместе с двадцатидолларовой купюрой, а потом замер, потрясенный, словно никогда не видел этого раньше: кампанарио с многочисленными колоколами, цветущие циннии вдоль парковых дорожек, высоченные стройные пальмы, возносящиеся вверх, в безупречно голубые небеса.
Парковщик подошел ко мне.
— У вас все в порядке, сэр? — спросил он.
Я осознал, что до сих пор плачу. Тогда я вынул из кармана льняной платок и высморкался.
— Да, все в порядке, — ответил я. — Просто я недавно потерял нескольких близких друзей. Но я их не заслуживал.
Он не знал, что ответить.
Я сел за руль и на пределе разрешенной скорости поехал в сторону Сан-Хуан-Капистрано.
Все случившееся широкой лентой разворачивалось перед моим мысленным взором, и я не видел ни встречных холмов, ни шоссе, ни знаков. Всей душой я оставался в прошлом, а в настоящем вел машину, положившись на рефлексы.
Я добрался до миссии, безнадежно огляделся по сторонам и в очередной раз позвал шепотом:
— Малхия!
Ответа не было, как не было и никого, кто хотя бы отдаленно напоминал серафима. Как обычно, семейства прогуливались между цветочными клумбами.
Я сразу же направился к Серра-Чапел.
По счастью, народу в церкви оказалось мало. Все немногочисленные прихожане молились.
Я прошел по проходу, не сводя глаз с табернакля слева, залитого священным светом. Мне отчаянно хотелось ничком упасть на пол церкви, раскинуть руки и молиться. Но я понимал: если сделать так, ко мне сейчас же кто-нибудь подойдет.
Я решился лишь опуститься на колени у передней скамьи и произнести ту молитву, какую я повторял, когда меня терзала толпа.
— Господь, — сказал я. — Я не знаю, что это было, сон или реальность. Я знаю одно: теперь я Твой. Я не хочу быть нигде, только с Тобой.
Потом я сел на скамью и целый час тихо плакал. Я не шумел, чтобы не тревожить других прихожан. Когда кто-нибудь приближался, я опускал голову и закрывал глаза, и люди проходили мимо, чтобы помолиться или поставить свечку.
Я посмотрел на табернакль, мое сознание прояснилось, и множество мыслей пришло мне в голову.
Самой душераздирающей была мысль о том, что я один на свете. Все, кого я знал и любил, отделены от меня непреодолимым расстоянием.
Я никогда больше не увижу Годуина и Розу. Я никогда больше не увижу Флурию и Меира. Я понимал это.
Еще я понимал, что никого, кроме этих людей, я не знал и не любил в своей жизни. И я больше никогда не увижу их. Они ушли от меня, они отделены от меня веками, я ничего не могу с этим поделать. Теперь меня мучил вопрос: увижу я ли когда-нибудь Малхию?
Не знаю, долго ли я просидел там.
В какой-то момент я осознал, что наступает вечер.
Я обращался к Господу и сокрушался обо всем зле, какое я совершил. Может быть, это ангелы создали иллюзию, чтобы показать мне мои грехи, или же я действительно побывал в Норвиче и Париже — так или иначе, но я не заслуживал проявленного милосердия.
Наконец, я вышел из церкви и поехал обратно к гостинице «Миссион-инн».
Уже стемнело, поскольку весенние сумерки сгущались быстро. Я вошел в люкс «Амистад» и сел за компьютер.
Мне не составило труда отыскать фотографии Норвича, изображения замка и собора. Замок совсем не походил на ту древнюю нормандскую постройку, которую я видел. Что касается собора, он очень разросся со времени моего посещения.
Я набрал в строке поиска «евреи Норвича» и со смутным ужасом прочитал целиком жуткую историю мученичества маленького святого Уильяма.
Неожиданно для себя я дрожащими руками набрал имя Меира из Норвича. К моему изумлению, ему был посвящен не один сайт. Меир, поэт из Норвича, существовал на самом деле.
Я откинулся на спинку стула, потрясенный, и довольно долго не мог прийти в себя. Затем прочитал коротенькие заметки о том, что Меир известен благодаря манускрипту с собранием стихов на иврите, подписанному его именем. Этот манускрипт хранится в музее Ватикана.
Затем я набирал множество разных имен, но так и не нашел решительно ничего, ни единого подтверждения истории, в которой сам принял участие. Никаких упоминаний о волнениях из-за еще одного страшного обвинения в адрес евреев.
Однако история евреев средневековой Англии внезапно завершилась в 1290 году, когда все иудеи были изгнаны с острова.
Я снова откинулся на спинку стула.
Мои поиски закончились — я точно выяснил, что случай с маленьким святым Уильямом был первым случаем приписанного евреям ритуального убийства. С этим кровавым наветом они сталкивались снова и снова на протяжении Средних веков и позже. Англия стала первой страной, откуда изгнали евреев. До того случались изгнания из городов или с каких-то территорий, но первой страной была Англия.
Остальное я помнил. Несколько веков спустя евреям разрешил вернуться в Англию Оливер Кромвель. Он верил, что скоро настанет конец света и обращение евреев должно сыграть в этом свою роль.
Я оторвался от компьютера со слезящимися глазами, упал на кровать и проспал несколько часов.
Проснулся я очень рано. Будильник рядом с кроватью показывал три часа ночи. Значит, в Нью-Йорке сейчас шесть утра и Хороший Парень у себя в кабинете.
Я взял сотовый, убедился, что он с заранее оплаченной карточкой, такой я использую постоянно, и набрал номер шефа.
Услышал его голос и сказал:
— Знаете, я больше никого не буду убивать. И никому не причиню никакого вреда, если это возможно. Я больше не ваш снайпер со шприцем. Все кончено.
— Мне бы хотелось, чтобы ты приехал ко мне, сынок, — сказал он.
— Чтобы вы меня убили?
— Счастливчик, ну как ты мог такое подумать? — произнес шеф. Он говорил совершенно искренним и несколько оскорбленным тоном. — Сынок, я беспокоюсь, как бы ты чего-нибудь над собой не учинил. Меня это всегда тревожило.
— Что ж, вам не придется об этом беспокоиться, — сказал я. — У меня есть чем заняться.
— Чем же?
— Напишу книгу о том, что случилось со мной. О, не волнуйтесь, это не имеет отношения ни к вам, ни к вашим поручениям. Я не выдам ваши тайны, как всегда. Можно сказать, я следую совету отца Гамлета. Предоставляю вас небесам.
— Счастливчик, ты сошел с ума.
— Нет, я в порядке, — возразил я.
— Сынок, сколько раз я пытался тебе объяснить, что ты работаешь на Хороших Парней? Мне что, повторить по буквам? Ты работал на благо своей страны.
— Это ничего не меняет, — ответил я. — Желаю счастья. Кстати, о счастье: мне бы хотелось назвать вам свое настоящее имя. Я Тоби О'Дар, родом из Нового Орлеана.
— Что с тобой случилось, сынок?
— Вы знали мое настоящее имя?
— Нет. Мы не смогли проследить твой путь дальше связей с твоими нью-йоркскими друзьями. Ты не был обязан сообщать мне это. Но я никому ничего не скажу. Это организация, из которой ты можешь уволиться, сынок. Ты можешь уйти. Я только хочу быть уверен, что ты знаешь, куда идешь.
Я засмеялся.
В первый раз после своего возвращения я засмеялся.
— Я люблю тебя, сынок, — сказал шеф.
— Да, я знаю. Между прочим, я тоже вас люблю. Вот ведь чудо. Но я больше не гожусь для того, что вам нужно. Я собираюсь сделать в этой жизни хоть что-то стоящее — хотя бы книгу.
— Ты будешь мне звонить иногда?
— Сомневаюсь. Но вы можете поглядывать на прилавки книжных магазинов, шеф. Кто знает, вдруг в один прекрасный день вы увидите мое имя на обложке. А сейчас мне пора. Я хотел сказать… в том, кем я стал, вашей вины нет. Это я сам. Вы в каком-то смысле спасли меня, шеф. Кто-нибудь более ужасный мог возникнуть на моем пути, и все было бы еще хуже, чем есть. Удачи вам, шеф.