- Сколько же людей работает здесь? - спросил Пьер.
- Двадцать четыре, по числу часов в сутках.
- И это вся ваша обязательная нагрузка?
- Нет не вся. Ты обратил внимание на отводы от насосных труб? Перед тем как вода поступает в полукольцо, она процеживается через грубые фильтры. Они задерживают крупный и средний планктон, богатый белками, жирами, углеводами, витаминами, и подают прямо отсюда на химико-биологический пищевой завод. Этот завод и есть наша вторая нагрузка. Ну, мы варьируем свою работу по договоренности, как кому удобно. Вот Анна дежурила на пульте ночью, а теперь уже опять здесь. На эти сутки она изменила порядок своих занятий.
- Из-за чего же?
По-видимому не расслышав вопроса, Инесса продолжала:
- Профильтрованная вода идет дальше. Планктон по отводам выдувается сжатым воздухом прямо в заводские лаборатории.
- А микроскопический планктон?
- Здесь пропускать воду через очень тонкие фильтры нет смысла - сильно замедлится ее продвижение. Микропланктон отбирается уже в полярных областях при выходе воды из труб. У них там еще более расширенные устья, и вода проходит через тончайшие фильтры на гораздо более широкой площади, так что циркуляция не замедляется.
- Неужели же Анна остальную часть ночи дежурила на заводе? А потом так скоро опять сюда?
- Ну что ты! В такой перегрузке нет никакой надобности. Завод отнимает часа полтора в сутки. Но нынче ночью Анна занималась совсем другим. Она сама тебе скажет. А теперь не хочешь ли посмотреть завод?
- Нет, спасибо, сейчас не хочется.
Пьер уже был знаком с подобным заводом, на котором работала Ольга. А главное, он чувствовал, что больше не в состоянии смотреть на чужую работу.
Подошла Анна, взяла отца под руку. Ее комната находилась в нескольких сотнях метров. Они молча пошли туда. Анна с трудом согласовала свой шаг с неторопливым, даже вялым шагом отца. Обычно он ходил совсем иначе.
Комната Анны была невелика, ведь в ее распоряжении все общие помещения дома - холлы, гостиная, библиотека, гардеробная, столовая, музыкальный салон, просмотровые телезалы.
В одном углу стоял мультитон.
Пьер с удивлением смотрел на дочь; она продолжала сосредоточенно молчать.
Но, войдя в комнату, выпустила его руку и стремительно бросилась к инструменту. Еще стоя, взяла первые аккорды, а затем села и уже не отрывалась от клавиш.
Изумленно слушал Мерсье.
Углубляются, растут звуки. Это - страстная жажда движения, деятельности. Вперед, вперед, творить, дерзать!
Он слушал. Весь мир исчез, кроме этой музыки.
И вдруг... Препятствие, стена, глухая стена. Сломать ее, уничтожить, победно устремиться дальше!
Но нет, стена неодолима. Звуки бьются об нее, рассыпаются в прах. Так разбивается в пену и брызги морская волна об угрюмый утес.
Куда идти? Назад - нет волне дороги. В стороны - нельзя, там другие, параллельные ей волны. И вперед нет пути!
Недвижим мрачный утес. Вдребезги разбиваются волны. Разбиваются и рыдают в безысходной тоске, в могучем, но бессильном гневе!
И на этом ищущем и не находящем выхода, полном отчаяния аккорде внезапно оборвалась мелодия.
Наступила глубокая, страшная тишина.
Мерсье глядел на дочь и не узнавал ее. Эта озорная, порой взбалмошная девушка, его Анна - настоящий, зрелый композитор. Как незаметно для него она выросла. И как она проникла в самую глубину его переживаний!
Вот сидит перед ним, так похожая на него своей беспокойной душой и на Ольгу - белокурой головой, голубыми глазами, ласковой улыбкой. Но на этот раз на лбу у нее прорезались две вертикальные морщинки - в первый раз, кажется.
Мерсье тихо сказал:
- Я знал тебя как отличную исполнительницу. Но что ты такой композитор...
Анна подошла и взяла его за руку:
- Это только первый набросок. Но может быть, получится стоящая вещь. Над ней надо серьезно поработать.
- Этим ты и занималась ночью?
- Да.
Глава 8
Тягостные встречи
Взбудораженный музыкой, Мерсье решился. Его неукротимая натура требовала действия. Хотя разве можно назвать действием то, что пришло ему в голову? И зачем это нужно? На такой вопрос Пьер вряд ли сумел бы ответить.
Чтобы связаться с любым человеком, надо было, вызвав по приемно-передаточному кольцу Информационный центр, назвать основные сведения об этом человеке. Центр автоматически находил его индекс и производил вызов легким покалыванием пальца.
Мерсье вызвал Центр, назвал Симона Котона и прибавил ряд признаков: место работы - одна из приливных станций, возраст - около сорока лет, средний рост, серые глаза, прямой короткий нос, рыжеватые волосы, голос низкого тона...
Минуты через две раздался знакомый бесцветный голос:
- Слушаю.
- Котон, - сказал Пьер, - это Мерсье. Мне нужно с тобой поговорить.
Короткое молчание, потом ответ, равнодушный, без малейшего признака удивления:
- Ну что же?
- Но я хочу говорить не издали.
Вероятно, Котон все же удивился, но голос его по-прежнему был лишен всякого выражения.
- Хочешь приехать ко мне?
- Да.
- Что же? Хочешь сегодня?
- Если не возражаешь.
- Можно. Через сколько времени?
- Точно не могу рассчитать.
- Ну неважно. Я буду на станции или дома - очень близко отсюда.
Анна изумленно смотрела на отца, с трудом удерживаясь от вопроса - зачем ему это? Вместо того сказала:
- Я тебя доставлю до Новой Гвинеи в микросамолете.
- Время тебе позволяет?
- Позволяет.
Изумление Анны не ускользнуло от отца. И в самом деле, зачем ему Котон? Разве в Котоне дело?
Но все-таки интересно: что за человек? Почему он так враждебен к величайшему предприятию человечества?
Будь Пьер занят хотя бы самым небольшим делом, стал бы он на это тратить время?
Прибыв через час на Новую Гвинею, он должен был прождать около получаса до отправления реактивного самолета в Токио. Затем простился с Анной, и она возвратилась к себе. Пьеру же предстояла еще долгая дорога - к Белому морю.
С воздушного вокзала у Белого моря он позвонил Котону. Тот был дома.
- Что же, - сказал Котон, - приходи. Минут двадцать пешком от вокзала. Или возьми микросамолет.
Мерсье предпочел пройтись пешком. Ему казалось, за это время он соберется с мыслями. Но мысли так и оставались разбросанными, неопределенными.
Извилистая дорожка вела через лес к одиноко стоящему домику, напоминающему старинные коттеджи. Солнечные лучи пронизывали зеленую листву и синеватую хвою. Цветы пахли свежо, чуть пьяняще. Птицы пересвистывались, перезванивались радостными, бойкими голосами. И все эти бодрящие лучи, цвета, запахи и звуки резко контрастировали с уже притупившейся, но ничуть не ослабевшей душевной болью Пьера.
Ему почти никто не встретился, лишь два мальчика лет по десяти-одиннадцати. Оживленно переговариваясь и хохоча, они внезапно выскочили из-за поворота тропинки и, увидев его, смолкли, чинно поздоровались. А миновав его, с любопытством оглянулись. Узнали ли они знакомое многим лицо, или их поразил грустный вид случайного встречного? Застигнутый врасплох, Мерсье улыбнулся, но улыбка вышла - он почувствовал - натянутой.
Котон сидел на скамейке в маленьком цветнике перед домиком. "По-видимому, он живет здесь один", - подумал Пьер.
Котон скованным, деревянным движением поднялся ему навстречу и пригласил войти. Разговор не сразу наладился. Мерсье с любопытством осматривал жилище Котона. В нем не было ничего примечательного, кроме полки со старинными книгами - громоздкими бумажными томами в толстых переплетах. Мерсье достаточно навидался этих томов в Историческом музее. Они казались нелепыми по сравнению с современными книгами, напечатанными на несокрушимо прочной пленке толщиной всего в пять десятитысячных миллиметра. Шрифт, уменьшенный вдесятеро против обычного старинного, легко читается через подвешенную к обложке линзу. Объем новых книг примерно в две тысячи раз меньше старых наиболее распространенного формата. Мерсье собрал большую библиотеку по геологии и вулканологии, и вся она умещалась на десятисантиметровой полочке над его рабочим столом. А тут всего какой-нибудь десяток томов!
Он подошел к полке, снял одну из книг и был приятно удивлен - это оказался том лирики Пушкина. Раскрыл наудачу:
Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило...
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан...
Он вполголоса, с волнением и грустью прочел эти строки одного из лучших, как он считал, стихотворений великого поэта. Котон невозмутимо слушал. Мерсье осторожно поставил книгу на место - он не мог отделаться от впечатления, будто книги и полка покрыты густой пылью, хотя пневматические установки полностью очищают от нее все помещения.
- Разве у тебя нет Пушкина в современном издании? - спросил Пьер.
- Я не люблю стихов, - последовал ответ.
- Но... тогда зачем ты держишь это?
- Так как-то... когда-то взял и привык, как к мебели...
- Станция у тебя много отнимает времени?
- Совсем мало, - ответил Котон. - На моей памяти никаких происшествий не было. А если б что и случилось - сигнализация проведена не только на пульт и ко мне домой, но еще к двоим энергетикам и в дежурную Мирового энергетического центра.
- Чем же ты занят в основном?
- У меня есть любимое дело, я им много занимаюсь.
Любимое? Это выставляло Котона в неожиданном свете. Мерсье даже почувствовал расположение к нему. Но ничто не изменилось в неподвижном лице Котона при этом признании.
Пьеру страшно захотелось расспросить его. Но удобно ли это?
Однако Котон сам пошел ему навстречу. Все тем же монотонным, лишенным интонаций голосом он пояснил:
- Я уже давно занимаюсь историей.
Историей? Это особенно приятно. Значит, у Котона какие-то общие интересы с Ольгой?
Котон продолжал:
- Я просматриваю историю человечества под определенным углом зрения.
- Каким же?
Теперь на лице Котона даже появилось какое-то оживление, правда слабое.
- Хочу показать, что авантюры никогда не приводили к добру.
- Какие авантюры? - насторожился Мерсье.
- Всякие. Вот межпланетные сообщения. Пока посылали ракеты без людей хорошо. Потом послали с людьми.
- Но ведь уже после того, как сделали всё, чтобы обезопасить полеты.
- Да. В первое время жертв и не было. А потом... Да ты ведь и сам знаешь.
- Знаю, конечно. Мучительно тяжело было нашим предкам терять самых отважных друзей. Да какой же подвиг в истории человечества можно гарантировать от жертв? - горячо возразил Мерсье. И вдруг его словно в сердце кольнуло вспомнил тех...
А Котон прищурил один глаз - так когда-то щурились охотники, выцеливая добычу. И нанес безжалостный удар:
- Значит, ты сознательно принес в жертву тех девятерых?
Удар точно попал в цель. Мерсье ощутил страшную душевную боль. В бессилии он сел. Всякому другому тяжко было бы смотреть на страдальчески дрогнувшие черты его лица, но если что и можно было прочесть в малоподвижном лице Котона, то разве только удовлетворение.
Как ни больно было в этот момент Пьеру, он с любопытством смотрел на Котона: что это за человек, которому доставляет удовольствие причинить страдание другому и даже любоваться этим страданием?
- Положим, о полной безопасности не могло быть и речи, - несколько успокоившись, сказал Пьер.
Котон утвердительно кивнул.
- Но ведь, - продолжал Мерсье, - когда-нибудь понадобится же людям заселять планеты. Как ты думаешь?
- Я в это не вдаюсь, - вяло промолвил Котон.
- А кто об этом должен думать?
- Те, кого это непосредственно коснется. Будущие поколения, - упрямо сказал Котон, и, глядя на него, Мерсье почувствовал тяжелую, непробиваемую стену.
В сущности, спорить было больше не о чем. То, для чего он сюда явился, Мерсье выяснил с предельной четкостью. Облик Котона стал ему вполне понятен: тупая косность, неумение, а потому и нежелание смотреть вперед, упорная неприязнь ко всему смелому, решительному, связанному, если необходимо, с риском.
Неужели есть еще такие люди?
Да, вот такой человек и сидит перед Пьером. И не один он боится риска, дерзаний. В спорах последних дней это четко выяснилось.
Пьеру захотелось узнать, как живет Котон. Есть ли у него близкие, друзья? Но не задавать же такой вопрос человеку, с которым нет никаких точек соприкосновения.
Подавленный, не в силах сосредоточиться на какой-либо мысли, Пьер вышел от Котона.
Теперь дорожка, которая привела его сюда, была оживлена. Избегая людей, Пьер шел невдалеке по чаще, следуя изгибам тропинки, незаметный для проходивших по ней.