И вот теперь Колумб сидел в своем кабинете и тоскливо ждал нового сигнала о подвигах ворожеи. И дождался.
В магазине «Цветы» все шло как по маслу. Молоденькая продавщица оказалась абсолютно внушаемой и уже скоро сняла с себя и отдала серьги и золотой крестик. Оставалось забрать еще деньги, но тут в магазин зашел неведомо откуда взявшийся покупатель.
— Скажи, что магазин закрыт, — приказала цыганка.
— Закрыто, — послушно повторила девушка. — Попозже заходите.
— А мне срочно надо, — запротестовал незваный гость. — Я с работы отпросился. Ну что вам стоит!
Ворожея опытным взором отметила, что девушка «просыпается», и решила уходить, но было поздно. Девушка, словно стряхнув пелену с глаз, решительно сказала:
— А ну-ка верни мои драгоценности. Я сейчас милицию вызову!
— Нечистая сила забрала! — запричитала быстро злоумышленница, надеясь, что сомнамбулическое состояние повторится. — Подожди, я обряд проведу, все само в кошелек вернется!
Но девушка становилась только злее. Она решительно загородила двери:
— Отдавай, я сказала! Не выпущу!
— Пусти! — закричала цыганка. — А то облысеешь! Морду перекосит! Паралик стукнет, лежать будешь!
Но запугать не удавалось, и тогда ворожея просто вцепилась ей в волосы. Девушка вскрикнула от боли, отпрянула, цыганка метнулась в открытую дверь…
Услышав, что мошенница только что навестила магазин «Цветы» на улице Энгельса, Колумб бросился к своим стареньким «Жигулям», на которых раскатывал последнее время. Цветочный магазин был неподалеку.
Не доезжая до поворота, он вдруг заметил женщину, которая пыталась остановить уворачивающиеся от нее машины, бросаясь прямо на проезжую часть. «Жигули» Колумба, взвизгнув тормозами, остановились в полуметре от нее… Колумб уже выбрал лучшие слова для того, чтобы выразить всю глубину своих чувств, как женщина подскочила к машине и уставилась на него бездонными темными глазами.
— На вокзал, — решительно открывая дверцу автомобиля, приказным тоном выпалила она.
Колумб, чуть задумавшись, молча кивнул головой.
Когда тронулись, беспардонная пассажирка глубоко вздохнула, как бы стряхивая с себя сильное волнение.
— Успеем, — успокоил ее Колумб и, чтобы как-то отвлечь ее, свернув в переулок, спросил: — Мне жена рассказывает, что ходит у нас здесь по магазинам гипнотизерша, усыпляет продавщиц и они ей сами свои драгоценности отдают. Вот интересно, как она это делает?
Женщина только плечами повела, улыбаясь своим мыслям.
— А еще жена говорит, что она начертит пальцем крест на столе, а потом пепел от сожженной записки, прямо как заговоренный, на этот крест раскладывается… Чудеса да и только!
— Ну, чудеса уметь делать надо, — откликнулась женщина. — Палец сначала слюной намочи и черти что хочешь. Мокрый след остается… Ну, к нему пепел и липнет.
— Ловко.
— Эй, красавец, а куда мы едем?
— Да приехали уже, — ухмыльнулся Колумб, тормозя у отделения. — Выходим, гражданка, только без фокусов. И предупреждаю — я гипнозу не поддаюсь.
Долго еще потом загордившийся Колумб гипнотизировал сослуживцев рассказами о том, как он хитроумно вычислил, лично задержал и расколол преступницу, которая, как оказалось, к тому же пребывала и во всесоюзном розыске за мошенничество. Гипнотизировал до тех пор, пока не получил звание капитана.
1977 г.
«Вот ведь оно как…»
Насупившись и тяжело дыша, прокурор Корчак хмуро слушал сбивчивый рассказ супругов Шуляковых. Его грузная фигура, втиснутая в видавшее виды деревянное полукресло, на фоне подпиравшего его спереди угловатого фисташкового цвета письменного стола выглядела достаточно нелепо. Под весом главного законника района хлипкий артефакт периодически поскрипывал, а рассохшийся стол работы современных мастеров мебельного дела слегка пошатывался, создавая в кабинете дополнительное напряжение, которое от надрывно-драматического повествования Шуляковых и без того угрюмо витало в воздухе.
Судя по всему, обоим заявителям было уже около пятидесяти. Женщина, болезненно полная, рассказывая, что привело ее к прокурору, непрерывно рыдала. Муж ее, тщедушный и робкий на вид, с тоской в глазах уговаривал жену не плакать и только поддакивал ей, повторяя все время бессмысленную фразу «Вот ведь оно как…». Корчака он почему-то называл «гражданин прокурор», словно обвиняемым был он, а не их сын, о котором шла речь.
Конечно же, такое обращение Сидору Артемовичу Корчаку очень не нравилось, но он, набравшись терпения, сопел, молчал и слушал. Это был его первый личный прием граждан на новом месте работы в качестве прокурора района. Прежний прокурор так торопился побыстрее переехать в областной центр, что даже не успел забрать свой форменный прокурорский костюм, с четырьмя маленькими звездочками в петлицах. Он, скукожившись, сиротливо висел на рогатой раскоряченной вешалке, стоящей в углу кабинета. А может быть, и не забыл. Просто решил, что вицмундир, сшитый из недорогого шевиота, больше ему не понадобится. Ведь он теперь стал инструктором обкома партии и готовился к куда более серьезной карьере…
Шуляковы впервые обращались в прокуратуру. И обращались потому, что на хорошего столичного адвоката у них просто не было средств. Да и где было взяться ему в маленьком захолустном райцентре. Вот и посоветовали соседи: «Идите к прокурору. Там хоть денег платить не надо. Может, он поможет…» Простые рабочие, они трудились на местной ткацкой фабрике. Там же механиком-наладчиком работал их сын Сергей — он был их единственной радостью и надеждой. Потому что старший сын Шуляковых Николай, офицер-пограничник, который был гордостью семьи и примером для младшего брата, погиб несколько лет назад на китайской границе. И вот теперь они могли потерять и младшего сына, потому что его обвиняли в убийстве. Мало того, он сам во всем признался.
Не проявляя никаких эмоций и не перебивая заявителей, Корчак достаточно сдержанно дослушал убитых горем родителей. Убийство произошло в городском саду на танцплощадке, или «Жабе». Так по-простому называла это место молодежь. Один из танцующих, а звали его Борис Скачков, вдруг упал. Другой молодой человек, расталкивая людей, бросился бежать. Скачков держался за живот, сквозь пальцы его текла кровь. До больницы его живым не довезли. Сергей, как утверждала Шулякова, которой и в голову не приходило что-то скрывать, пришел в тот день домой поздно, рубашка его, самая любимая голубая, была в крови. Он сказал, что подрался с какими-то парнями, был чем-то сильно расстроен, замочил сорочку и сразу же лег спать.
А через два дня за Сергеем пришла милиция. Его обвинили в совершении убийства. Он сразу признался. Рассказал, что в тот вечер подрался как раз с убитым, тот разбил ему нос и всячески оскорблял. Увидев потом на танцплощадке обидчика, он не сдержался, подошел сзади, ударил его ножом и убежал. По дороге выбросил нож в кусты. Нож нашли, и это был действительно нож из дома Шуляковых…
Мать рыдала, повторяя, что Сергей не мог убить и что она не переживет, если его посадят, муж ее только качал головой и постоянно повторял свое «Вот ведь оно как…».
Корчак, человек уже немолодой, проработавший только прокурором района пятнадцать лет, в делах прежде всего видел трудности, а уж потом перспективы, сидел и думал: «Второй день как на новом месте, а жизнь сразу на прочность проверяет, такие сюрпризы подкидывает. Улики налицо и собственное признание — с ними не поспоришь. Да еще и заключение экспертизы тоже не в пользу обвиняемого. Все это, наверное, учитывал мой предшественник, направляя дело в суд». Но сердце у Сидора Артемовича сразу же после ознакомления с надзорным производством по делу как-то неприятно сжалось, и сомнения стали терзать его душу. И это было неспроста… К тому же он был не тот человек, который просто так, без проверки доводов, мог положиться на чье-либо мнение. Он привык лично изучать все дела, которые им направлялись в суд. При малейшем сомнении сам допрашивал обвиняемых. И что он мог сказать Шуляковым? Да ничего… Ведь дело он не изучал, и оно уже было назначено судом к слушанию.
Вечером в доме для приезжих, где он временно разместился до получения жилья, поглядывая одним глазом в телевизор, Корчак думал о том, что Шуляковы простые и бесхитростные люди и выгораживать сына-мерзавца никогда бы не стали. Правда, они могли заблуждаться. Ну уж больно велика была вера матери в невиновность сына. И он чувствовал какой-то дискомфорт от того, что не смог ответить аргументированно на их вопросы. Это задевало его профессиональное самолюбие.
Ночь прошла тревожно. Несколько раз Корчак просыпался, вставал и пил воду. Снились ему Шуляковы, его коллеги с прежнего места работы и прокурор-предшественник, который якобы его вызывает в обком партии для отчета и назидательно учит жить.
Утром Сидор Артемович, ничтоже сумняшеся, твердо решил лично участвовать в судебном рассмотрении дела по обвинению Сергея Шулякова в убийстве, чем очень удивил всех работников прокуратуры и председателя суда. Но еще больше удивил новый прокурор всех, когда после допроса подсудимого попросил суд вернуть дело на дополнительное расследование. И к тому, с точки зрения Корчака, были все основания…
Во-первых, очень поразило Корчака то, что на приобщенном в качестве вещественного доказательства кухонном ноже, которым, по версии следствия, было совершено убийство, не было обнаружено никаких следов крови. Но следствие объясняло это тем, что поздно ночью шел дождь и смыл всю кровь с орудия убийства.
Во-вторых, один из свидетелей, Тимофей Болаболов, утверждал, что человек, который бежал с танцплощадки, был в желтой рубашке. Тогда как Шуляков был одет в голубую сорочку.
В-третьих, подсудимый, на вид совсем юный, худой, светловолосый парень, хотя и показался ему нервным и обидчивым, но держался удивительно твердо. О происшедшем рассказывал четко и ясно. Вот видит обидчика, вот бьет его ножом, вот бежит, вот бросает нож в кусты, вот приходит домой, наконец, стирает рубашку… Зачем-то раз упомянул погибшего брата Николая. На наводящие вопросы адвоката, пытавшегося вывести Шулякова из-под удара и хоть как-то смягчить его обвинение, вообще никак не реагирует. Напротив, полностью признавая свою вину, как по заученным нотам все то же повторяет снова.
И только один раз, когда мать зашлась в рыданиях и на весь зал запричитала: «Не ве… е… рю… ю, не ве… е… рю… я в это!!!» — Шуляков закрыл глаза и, тяжело сглотнув подошедший к горлу комок, тихо прошептал: «Мама, не надо, не плачь… Я тебя очень прошу…»
И все это не прошло мимо внимания многоопытного Корчака — уж очень это походило на самооговор. Ну почему он это сделал? Это предстояло выяснить!
Суд удовлетворил ходатайство прокурора и вернул дело на дополнительное расследование.
Как только дело поступило в прокуратуру района, Сидор Артемович поручил его расследование другому следователю, а сам в тот же день вызвал на допрос Шулякова. Он вспомнил, что наиболее продуктивным методом воздействия на обвиняемого в таком случае считается рациональное убеждение, направленное на создание мотивации для сообщения правдивых сведений. То есть, говоря не суконным, а человеческим языком, надо попытаться поговорить с Шуляковым по душам и убедить его, что ему следует сказать правду. Пусть ему свою жизнь почему-то не жалко, но он должен осознать, что преступник будет гулять на свободе и совершать новые преступления, а суровый приговор может просто убить его мать…
Обо всем этом Корчак сказал парню во время допроса, но тот сидел, уставившись в пол, и, не поднимая глаз, твердил свое:
— Я это сделал. Я…
Допрос, который провел новый следователь, тоже ничего не дал. В прокуратуре района об этом узнали и стали шушукаться по кабинетам, ерничать. Из прокуратуры области тут же прислали зонального прокурора следственного отдела, чтобы он изучил дело и разобрался в ситуации. Тот попытался убедить Сидора Артемовича в поспешности поступка. Но не тут-то было!
На вид грузный и неповоротливый, Корчак был человеком холерического темперамента и быстрой реакции. Хотя среди прокурорской братии и не слыл скорохватом. Природная мудрость постоянно сдерживала его буйный нрав, давая возможность сначала все обдумать, а затем уже принимать хорошо просчитанные и взвешенные решения, — а на это всегда требовалось время. Наверное, поэтому по тем делам, к которым он прикладывал руку, никогда не было лиц, незаконно арестованных и оправданных судами. В то же время Сидор Артемович совершенно не терпел, когда кто-либо бесцеремонно или некомпетентно вмешивался в его профессиональную деятельность, и сразу давал по сусалам, невзирая на должность, звания и заслуги.
И в этот раз Корчак как кремень стоял на своем. И не только стоял… Он действовал — интересовался связями обвиняемого, его друзьями, знакомыми, увлечениями, поведением. И кое-что узнал. Например, ему удалось выяснить, что Сергей Шуляков был тихий и нелюдимый. Болезненно застенчивый. В армию не взяли по здоровью. Корчак даже консультировался с психологом — мог ли такой человек вообще взяться за нож? Доктор ответил туманно: в обычной ситуации, конечно, нет, но вот в состоянии аффекта, кем-то подстрекаемый, мог и сорваться, не отдавая себе отчета, что делает…
Единственным ярким моментом в жизни Сергея был брат, офицер. Он был для него иконой. Приезд брата всегда становился главным праздником в семье. Когда он погиб, Сергей переживал страшно и с тех пор всегда носил с собой его фотографию в военной форме.
— Парень загнал себя в угол, — размышлял Корчак, — и уже не может отыграть назад. Но почему?.. Брат!.. — вдруг осенило Сидора Артемовича. — Тут что-то связано именно с братом Николаем, — интуитивно почувствовал он и сразу же стал выяснять, кто дружил с Николаем, кто служил с ним и пересекались ли пути-дороги Сергея с этими людьми. Вскоре он выяснил, что на «Жабу» иногда захаживал ранее судимый сослуживец Николая Илья Рыженко. В день убийства его тоже видели здесь. И на нем была желтая рубашка. После случившегося Рыженко исчез из города и больше не появлялся. Допрошенный еще раз, но уже новым следователем, свидетель Болаболов, осмотрев фотографии Рыженко, с большой долей вероятности утверждал, что убегающий в желтой сорочке парень издалека внешне был очень похож на Илью.
— Да… а… а… Судя по всему, Рыженко еще тот фрукт. Крученый парень, — подумал вслух Корчак и немедля поручил следователю выяснить, не проходит ли он еще где-нибудь по делу.
Вскоре следователь доложил, что проходит — по делу Буркина, обвиняемого по статье 208 Уголовного кодекса УССР (а все эти события происходили на Украине) в вовлечении несовершеннолетних в занятие азартными играми. И что самое интересное — Буркин, характеризуя Рыженко как азартного картежника, сообщил следствию, что тот был хорошо знаком с убитым Скачковым. Они неоднократно бывали у него в доме и играли на деньги в карты. Но не так давно поссорились…
Повторно проведенная биологическая экспертиза, тщательно исследовав разобранный на части по требованию прокурора нож, нигде не установила следов крови человека. Зато установила остатки крови животных на внутренней части деревянной ручки ножа, прилегающей к металлу. Следствие выяснило, что в день убийства мать Сергея готовила жаркое и резала им мясо. Затем помыла нож и положила в ящик кухонного стола.
Это было уже что-то. И в корне меняло вектор расследования!
Для такого матерого волка, каким был Корчак, новых установленных обстоятельств было вполне достаточно, чтобы вывести следствие на более высокий виток работы и вплотную приблизиться к раскрытию преступления. И, как уже было не раз в его долгой прокурорской жизни, именно в такие минуты обострялась интуиция, мозг искрил и дымился. Он чувствовал, как в жилах закипала кровь, а сердце начинало биться все сильнее и сильнее в ожидании сладкого для него момента. Момента истины! В это время он забывал все вокруг. Это было его время. И что было особенно интересно — многочисленные болячки переставали его терзать и уходили в подполье. А он, презрев все авторитеты, всю подневольность сложившихся стереотипов поведения и провинциального бытия, все же продирался к намеченной цели.