– А ты все еще живешь с родителями?
Она прищуривается, глядя на меня.
– Финн, мне двадцать два года.
– Но твои родители живут здесь, и ты неоплачиваемый практикант, работающий 12 часов в неделю и подающий кофе. Прости, конечно, мое безумное предположение, но у тебя точно должно быть какое-то укрытие.
– У меня есть трастовый фонд, – она качает головой и показывая на меня куском пиццы. – Вот только не надо делать вид, что ты удивлен.
– Я удивлен, что ты признаешься в этом.
– Мои родители ответственно подходят к деньгам, и я тоже, поэтому вложила их в покупку недвижимости в Калифорнии и в собственную квартиру.
– Я должен поздравить тебя с тем, что ты знаешь, как тратить родительские деньги? – смеясь, спрашиваю я.
Она наклоняется ближе.
– Очень мило, что ты считаешь меня богатенькой дурочкой, но я дурочка не больше, чем ты, тупоголовый лесоруб.
– Рыбак.
– Что?
– Я рыбак, Харлоу.
Она облизывает губы и рычит.
– Какая. К черту. Разница. Да, моя работа не такая гламурная, но я прекрасно с ней справляюсь. Да я, блин, лучше всех подаю кофе.
Я начинаю хохотать.
– Ты неподражаема.
– А ты горячая задница.
Я откидываюсь на стуле, покачиваясь на двух ножках, и вижу, как она наблюдает за мной. Она, без сомнения, самая сексуальная из всех знакомых мне девушек. И, к моему удивлению, возможно, и самая умная.
– Ага, я знаю.
– Так что насчет тебя? У тебя есть родственники? Братья, да?
Я киваю, беру стакан и делаю глоток пива.
– Колтон и Леви.
– И вы, ребята, работаете вместе?
– Ага, плюс еще папа. У него был сердечный приступ и инсульт пару лет назад, так что он мало работает, не то что раньше, но он всегда рядом.
– А мама?
Я качаю головой.
– Мама умерла от рака груди, когда мне было двенадцать.
Я вижу, как меняется ее лицо, улыбка исчезает, и она берет трясущимися руками свой стакан с чаем и делает глоток, перед тем как сказать:
– Финн, боже, я не… – она покачивает головой, делает глубокий вдох и закрывает глаза. – Это такое горе.
Что еще можно сказать в такой ситуации, кроме как:
– Да. Это было давно.
Она отворачивается от меня, и впервые я замечаю, что она выглядит обессиленной.
– Ну и что же ты как усердно изучала? Штудировала просторы Фэйсбука в свой выходной?
Я уверен, что она хотела съязвить мне в ответ, но ее выражение лица смягчается, и она говорит:
– Так, искала кое-что.
– Модные новинки обувных коллекций?
– Да, что-нибудь из них.
Ого, а Харлоу совсем не умеет врать. Но если она не хочет рассказывать, я не буду настаивать. В любом случае я тоже не горю желанием выкладывать свои секреты.
– Давай.
Она смотрит на меня с изумлением, приподнимая брови. Я встаю и протягиваю ей руку.
– Пойдем.
***
Как и следовало ожидать, мы вваливаемся к Оливеру, руки в волосах друг друга, губы повсюду. Ее тело такое теплое, кожа мягкая, и она охрененно пахнет.
Харлоу сегодня во главе, она ведет меня по коридору прямо в мою комнату.
– Оливер? – кричит она, отстраняясь, так чтобы можно было оглядеться и прислушаться к звукам в пустом доме. Ее губы выглядят покусанными, щеки розовые. Ее волосы выбились из прически, и небольшие прядки спадают на ее лицо и плечи.
– Его нет дома, – говорю я и притягиваю ее для поцелуя. Наши ноги заплетаются на деревянном полу, и мне интересно, хватит ли мне времени трахнуть ее прямо здесь, перегнув через диван, или чтобы ее руки упирались в стену, а крики разносились бы по всей комнате. – Я не уверен, когда он вернется, но, как думаешь, мы сможем сделать это по-быстренькому? – я кружу пальцем вокруг ее соска, и она стонет.
– М-м-м, я пришла сюда не для того чтобы все сделать по-быстрому.
Кстати, я тоже. И я уже начинаю сожалеть, что мы не поехали к ней. Там-то мы точно могли не торопиться и заниматься этим целый день.
Мы заходим ко мне, и я закрываю дверь на замок.
– На кровать, – говорю я.
Харлоу разрывает поцелуй и – к моему удивлению – делает все, как я сказал, эффектно снимает обувь и забирается на матрас. Я пересекаю комнату и встаю над ней, наши взгляды встречаются, когда я расстегиваю ремень.
– Раздевайся.
Харлоу кивает, и мы оба начинаем раздеваться: сначала рубашки, потом ее лифчик, мои джинсы. Она раздевается медленно, но не показательно, а словно понимает, что мой взгляд блуждает по каждой оголяемой части ее тела, и она пытается продлить это. Ее сиськи просто бесподобны, упругие и полные – и умещаются в моей руке, а руки у меня большие – с твердыми розовыми сосками, которые заставляют мой рот наполниться слюной. Она ложится на спину, чтобы снять юбку, я шагаю ближе и стягиваю ее вниз по ногам.
– Интересно, а как ты будешь выглядеть со связанными и подвешенными лодыжками, – говорю я, кладу ее ноги себе на плечи и начинаю целовать ее икры. Я хочу этого, но не сейчас, Оливер может вернуться в любую минуту, но я хочу ее немного подразнить, так, чтобы мы оба дико завелись. Но она вспоминает последний раз, и моего предложения достаточно, чтобы глаза Харлоу округлились, а дыхание ускорилось.
Держа одну руку у ее головы, второй я тянусь между нашими телами и ныряю пальцем ей в трусики. Она всхлипывает, и я нажимаю чуть сильнее, добавляю второй и большим пальцем начинаю кружить по ее клитору.
– Смотри, какая ты влажная, – говорю я. – Мы всего лишь разделись. И я едва тебя коснулся, а ты уже голова кончить мне на руку.
Харлоу задерживает дыхание, словно пытается решить, нужно ли ей это отрицать, но продолжает покачивать бедрами, принимая большее от моих пальцев. Я целую вдоль ее ребер, поднимаюсь выше, зажимаю губами сосок, посасывая, пока он не становится мокрым и скользким. Она снова задыхается, и я покусываю, сначала легонько, а потом сильнее.
– Еще, – стонет она, и я переключаюсь на другой, посасываю, кусаю. Я не хочу сделать ей больно – это все не для этого – но мне хочется, чтобы она потом это чувствовала. Эти маленькие постоянные покалывания, которые будут заставать ее врасплох. – Финн, еще.
– Перевернись, – говорю я и хватаю ее за бедра, помогая лечь на живот. Ее кружевные трусики просто крохотные, и я стягиваю их вниз, снимая полностью и оставляя ее полностью обнаженной передо мной.
– Блять. Твоя попка, – говорю я и сжимаю ее, уже не зная, куда смотреть. Я прижимаю ее крепче, немного грубо провожу по ней рукой, снова и снова подготавливаю к тому, что будет позже. – По-моему, у меня были на нее свои планы.
Все ее тело напрягается, практически дрожит, каждая мышца натянута в ожидании. Мне нравятся мои руки на ее бедрах и на ее копчике, я провожу ногтями по ее коже. Она издает маленькие звуки, и я слышу каждый ее вдох, как она старается их контролировать, явно ощущая себя немного не уверенно.
– Кто-нибудь шлепал тебя по попке, Имбирная Печенька?
Она качает головой возле моей подушки, и ее темно-рыжие волосы рассыпаются по спине.
– Только ты.
Я стараюсь не обращать внимание на накативший приступ гордости и пытаюсь успокоить растекающееся внизу живота тепло.
– А ты хочешь этого? – спрашиваю я.
Она кивает, но я хочу не этого, и я заношу руку и делаю легкий шлепок по ее заднице, чтобы привлечь ее внимание.
– Скажи мне, Харлоу.
– Д-да, – говорит она. – Да.
Я делаю это снова, моя рука соприкасается с ее кожей, но немного сильнее на этот раз. Харлоу вздыхает, сжимая руками простыни, и подставляет мне попку. Она хочет большего.
– Я же говорил, что дам тебе все, о чем ты меня попросишь? – говорю я и шлепаю по другой стороне. Звуки, которые она издает теперь, намного громче, более отчаянные. Я шлепаю ее еще несколько раз, пока ее кожа не нагревается и не розовеет, и она стонет, когда я поглаживаю кожу рукой. Интересно, она думала об этом раньше, представляла, как сильно ей это понравится?
Несомненно, Харлоу Вега получает удовольствие от небольшого рукоприкладства, хотя мне хочется думать, что это из-за меня. Есть в этом что-то горячее, что она мне это позволяет. Она знает, что может в любой момент вернуть себе контроль, но мне кажется, она этого не хочет. Я чувствую, что, возможно, именно сейчас ей хочется, чтобы ею управляли.
От десяти шлепков Харлоу становится невероятно мокрой, а я твердым, как никогда раньше. Ее рука исчезает у нее между ног, пальчиками поглаживая скользкую кожу.
– Тебе это нравится, – говорю я. – Я чувствую это, – я наклоняюсь ближе, трогаю там, где она только что прикасалась. Мои пальцы прижимаются рядом с ее, и блять… Мне срочно нужен презерватив.
Я встаю и тянусь к коробке, которая лежит в ящике комода. Харлоу переворачивается на спину и наблюдает, как я раскатываю презерватив по члену.
Я ложусь сверху, поднимаю ее руки и помогаю ей схватиться за изголовье кровати.
– Держи их здесь, хорошо?
Она кивает, и я вижу, как она усилила хватку, что даже костяшки побелели.
Я приживаю головку члена к ней, двигая туда-сюда, перед тем, как начинаю входить.
– Ты сможешь быть тихой? – спрашиваю я, видя ее замершее выражение лица, когда я продолжаю двигаться. – Скоро может прийти Оливер. Тебе нужно быть тихой, ладно?
Она смотрит на свое тело, туда, где мои ладони скользят по ней, и кивает.
Я беру подушку рядом с ее головой, приподнимаю ее бедра и подкладываю ей под попку.
– Вот так, – я погружаюсь глубже и глубже и наблюдаю, как я полностью исчезаю в ней.
Она прикусывает нижнюю губу и тихонько стонет. Я слегка шикаю на неё.
– Ты так хорошо смотришься, – говорю ей, глядя, как покачивается ее грудь при каждом моем толчке. Кладу руку ей на грудь, прижимаю ее сильнее и любуюсь, как моя кожа сочетается с ее: грубая и загорелая моя и мягкая и золотистая ее. Я слышу, как шумит двигатель, и узнаю машину Оливера, он подъезжает и паркуется.
Маленькие стоны Харлоу слишком громкие, поэтому я дотягиваюсь до лежащих у ее бедра трусиков, сминаю их в руке, целую ее в губы и засовываю их ей в рот.
Ее глаза закрываются, будто она признательна мне за это, и она стонет – этого достаточно, чтобы я едва не кончил.
– Я же сказал, тихо, Имбирная Печенька, – я раздвигаю ее ноги еще шире. Поднимаю ее бедра повыше, так чтобы я не терся о ее клитор, пока я ее трахаю. И снова она стонет, эти глубокие отчаянные звуки заставляют меня трахать ее еще сильнее, чтобы она продолжала так стонать.
– Тебе определенно это нравится, – шепчу я ей на ушко. – Я уверен, ты думаешь, что позже я не смогу перестать об этом думать, каким мокрым мой член становится от тебя, – я посасываю ее шею, но бережно, чтобы кожа покраснела, но следов не осталось. – А ты знаешь, что мне тоже это нравится? Я чуть не кончил раньше времени.
Она стонет сквозь ткань и прижимает свои колени к моей талии, чтобы я стал еще ближе и глубже в ней.
– Интересно, смогу ли я увлажнить тебя еще больше? Может, посмотрим, сможешь ли ты сильнее намокнуть, когда будешь кончать?
Она кивает еще сильнее.
Я слышу, что Оливер уже во дворе, смеется и что-то кричит соседям. Я поднимаю ногу Харлоу повыше и, дотягиваясь, снова шлепаю ее по попке. Он кричит и сжимается вокруг меня. Ее кожа горит, соски твердеют, и она покрывается мурашками по всему телу.
– Он войдет в любую секунду. Как ты думаешь, сможешь оставаться тихой? Я сделаю тебе так хорошо, если у тебя получится.
Она кивает, и я трахаю ее сильнее, мои руки дрожат, шея уже затекла от напряжения, когда я сдерживаюсь, чтобы не кончить. И вот я вижу этот момент: как глаза Харлоу округляются, потом закрываются, и по щеке стекает слезинка, когда она сдерживается, чтобы не произнести ни звука.
Этого достаточно, чтобы я последовал за ней. Я наклоняюсь, почти ложусь на нее, когда толкаюсь в нее последний раз и кончаю, стараясь, заглушить свои звуки у ее кожи.
Когда я наконец могу двигаться и когда мое сердце перестает грохотать, будто готово вырваться из груди, я отталкиваюсь, осторожно выхожу из нее и снимаю презерватив. Я обнимаю ее, целую ее пальчики, запястья, уголки рта.
– Ты справилась, – я прижимаюсь губами к ее плечу, провожу носом по ее шее и рычу ей в ухо. – Это было охуенно прекрасно, сладенькая.
Глава 5
ХАРЛОУ
Даже не могу представить, как я бы себя чувствовала, если три дня назад мне удалили грудь, такую важную часть моего тела. Но, наверное, я вела бы себя так же, как и моя мама, начиная с понедельника: спала и плакала. И никто из нас ничем – буквально – не может ей помочь. Мама никогда не была тщеславной, но очевидно, что ее карьера зависит от того, как она выглядит. Даже в свои сорок пять лет она без проблем могла показаться в бикини, если того требовала роль. Конечно, все журналы восхищались ее силой и храбростью, но она сильно сожалела, что теперь лишилась своей пары, надо признать, шикарнейших сисек. К тому же она долго и болезненно восстанавливается после операции.
Из больницы ее выписали в среду утром, и папа, Беллами и я большую часть времени проводили возле ее кровати, смотря повторы «Закона и Порядок»[8], пока она спит. К обеду четверга все мы были уставшие, немытые и озлобленные друг на друга.
Теперь-то я знаю, что бы с нами случилось, окажись мы запертыми в каком-нибудь бомбоубежище: мы поубивали бы друг друга. Папа бесился от постоянно трезвонящего телефона Беллами. Беллами жаловалась, что в комнате очень душно. А мама заявила:
– Извини, конечно, милая, но если ты еще хоть раз предложишь мне поесть, то я запущу пультом от телевизора тебе в голову.
Для семьи, в которой обычно никто не ругается, сейчас мы слишком вспыльчивые.
Наконец папа выводит нас обоих в коридор.
– Девочки, я вас люблю, – говорит он и кладет руки нам на плечи. – Но, пожалуйста, выметайтесь из дома. Вернитесь на пару дней к своей жизни. Я позвоню, если понадобитесь.
Проблема в том, что это не так легко. Еще после разговора с Финном во вторник во мне засело болезненное надоедливое чувство, что моя мама может умереть. Я ни с кем не могу это обсуждать, а даже если бы и могла, то озвучив, допустила бы саму возможность этой мысли и – что хуже – реальность. У меня было слишком много времени для размышлений. Моя работа на полставки не особо меня загружала. Я могла бы бегать или проводить кучу времени на пляже, ведь большинство моих друзей были весь день зяняты. Все, кроме Финна.
Когда Беллами уехала, я осталась стоять у дороги возле родительского дома и все пыталась взять себя в руки, буквально собраться по кусочкам. И вот я выпрямляю спину. Собираю все еще мокрые волосы в небрежный пучок. Разглаживаю руками футболку и джинсы. Надеваю фирменную улыбочку. Готова.
Я зову всех встретиться в кафе у Фреда, и без каких-либо возражений.
***
– Я не могу, – отвечает Лола, и я слышу громкий лязг на заднем фоне. – Сегодня не получится. Мне нужно закончить работу с панно. А Миа останется дома с Анселем, потому что он завтра улетает на несколько недель.
– Я едва могу это пережить это дерьмо, Лорелей Луиза Кастл.
– Ого, ты собираешься называть меня полным именем?
– Я не расчесала волосы после душа, на мне старая футболка Беллами с рисунком Hello Kitty, потому что я забыла всю одежду дома, а наш Латино-машина любви… – девочки знают, что я так называю папу, – вышвырнул меня из дома. Так что тащи свою задницу в «Царскую гончую».[9]
Она вздыхает.
– Хорошо.
Фред Фёрли открыл свой бар «У Фреда» в 1969 году, когда ему было всего двадцать семь. Сейчас ему семьдесят два, он был женат и разведен шесть раз, любит мою маму почти так же, как мой папа. Здесь я отмечала свой двадцать первый день рождения, и мистер Фёрли разрешил выпить всего две стопки. Я возвращалась тогда домой одна и единственная трезвая. Он поумерил свой характер, но все еще любит играть роль моего отца, из-за чего, вероятно, мне очень комфортно тут бывать. К тому же, лучше собраться здесь, чем в кофейне – из-за выпивки, конечно же.