Бумажные цветы - "Алекс Д" 26 стр.


— Ник видел Сирену?

— Да. Ник знает Сирену. Но она отпустила его, потому что не любит мужчин.

— В том, что Сирена отпустила Ника, нет ничего плохого, Маргарита. Ничего ужасного. Она совершила хороший поступок.

— Вы уверены, доктор? Сирена не способна на хорошие поступки. Она защищает Мирославу, думает, что защищает. Если бы Ник был настоящим, то она бы убила его.

— Зачем Сирене убивать Ника? Чем он угрожал Мирославе?

— Он мог разбудить ее.

— Но разве Ник был знаком с Мирославой?

— Он подошел близко, доктор. Очень близко и Сирена прогнала его.

— Ты хочешь, чтобы Ник вернулся?

— Ника не существует, доктор. Мы придумали его.

— Кто это — вы?

— Мы все, доктор.

— А Вадим? Его вы тоже придумали?

— Нет, Вадим был настоящим.

— Как ты это определяешь, Маргарита?

— У него была кровь, когда Сирена пыталась убить его.

— А разве это был Вадим, а не его сосед по общежитию?

— Мирославе нравился Вадим. И она не хочет думать, что могла позволить Сирене обидеть его, и решила, что пострадал другой человек.

— Мира догадывается, о том, что сделала Сирена?

— Ей очень страшно, доктор. Она боится вспоминать.

— Это необходимо, если Мирослава хочет поправиться.

— Она не хочет.

— Почему? Из-за того, что случилось три года назад?

….

— Маргарита, ты помнишь, что произошло с Даниилом?

— Я же сказала, что не буду говорить о нем.

— Почему?

— Он — плохой человек.

— Но Мирослава любила его, не так ли?

— Не так, как ее любил он. Совсем не так. Он напугал Миру. И тогда пришла Сирена.

— А когда появилась ты, Маргарита?

— Мы пришли вместе.

— Зачем ты пришла, Маргарита?

— Чтобы помочь Мирославе уснуть и не видеть, что делает Сирена. Я люблю Мирославу. Я не хочу, чтобы ей было грустно.

— Вместе мы можем по-настоящему помочь Мире, Маргарита. Но для этого она должна проснуться и вспомнить все, что сделала для нее ты.

Девушка внезапно вскочила на ноги и отошла к окну. Несколько минут она всматривалась вдаль сквозь решетки на стеклах, потом тяжело вздохнула.

— Почему Диана не приносит мне карандаши, Игорь Владимирович?

— Мира?

— А с кем, по-вашему, вы разговариваете?

— В прошлый раз, когда Диана принесла карандаши, ты воткнула один себе в запястье. Зачем ты это сделала, Мирослава?

— Я ничего подобного не делала. — девушка обернулась и возмущенно посмотрела на доктора.

— А кто сделал? Сирена?

— Я не знаю никакую Сирену, Игорь Владимирович. Вы — странный человек. Я прекрасно себя чувствую, а вы не хотите меня отпустить домой. И задаете глупые вопросы.

— Я отпущу тебя домой, если ты расскажешь, что случилось с Даниилом три года назад.

— Вы этого не сделаете. — уверенно заявила Мира. — И я все равно не знаю, что случилось с Даниилом. Он уехал в Москву, чтобы учиться. Я больше его не видела.

— А мне кажется, что ты обманываешь. Три года назад он приехал, чтобы навестить тебя.

— Я не хотела этого, Игорь Владимирович. Даниил плохо поступил со мной. Я не хочу о нем говорить.

— Что он сделал, Мирослава?

— Запутал… Я думала, что он любит меня, а Даня оказался сумасшедшим. Он все перепутал, Игорь Владимирович. Я не знала, что совершаю что-то плохое. Он сказал, что так и должно быть. Как я могла не поверить? Даня — единственный, кто понимал меня.

— Ты помнишь, как появился шрам на твоей шее?

— Даня тут не причем. — быстро ответила Мира, отвернувшись. — Я хочу спать. Оставьте меня. Я очень устала.

Глава 17

— Привет, док.

— Саймон?

— Знаешь ли ты, кто я?

— Билли мне много о тебе рассказывал.

— Билли — умный мальчик.

— Что случилось в ночь на Рождество?

— А ты представь себе.

— Лучше ты расскажи, Саймон.

— Питер вел себя нехорошо, док.

— И что он сделал?

— Лучше бы он этого не делал, док.

— Что, Саймон?

— Он напугал, Мэри, док. Он подкрался к ней сзади в темноте. И напугал ее. Мэри упала. Упала на свою куклу, док. Она порезалась. Очень сильно порезалась. Кто-то должен был помочь ей. Вот я к ней и пришел. Здравствуй, Мэри… Я ей приказал порезать Питера, док. Давай, Мэри!.. Очень сильно порезать. Хорошо, что его нож был совсем новым и острым. А потом, чтобы мамочка и папочка не рассердились,… я ей сказал порезать их тоже. Было много крови, док. Столько крови! И Мэри этого хотела. Давай, Мэри! И сделала.

— Зачем ты это сделал, Саймон?

— Потому что Мэри мне позволила, док. И так всегда. И так всегда…

— А где ты живешь, Саймон?

— Я живу в слабых и несчастных, док.

Из к/ф «Девятая сессия» (2001 г.)

— Ты точно не передумаешь? — София Русланова печально смотрела в сосредоточенное, задумчивое лицо Никиты, выискивая в пропорциональных и правильных чертах ответ на заданный вопрос. Она почему-то была уверена, что Ник не скажет ей всю правду, как всегда спрятавшись за маской неприступности. Прошло два месяца, как они возобновили отношения, но девушка так и не почувствовала, что он вернулся. Она надеялась, что время сгладит неровности и дымку недосказанности, но с каждым новым днем Никита ускользал все дальше, и ей было грустно от мысли, что совсем скоро она снова потеряет его. Удерживать Ника, напирая на свойственное ему чувство ответственности или давить на жалость, Соня не собиралась. У нее тоже была гордость, да и искренние чувства к Скворцову не позволили бы воспользоваться примитивными женскими хитростями. И сейчас, ожидая его ответа, она внезапно поняла, что, по сути, Ник никогда и не принадлежал ей. Роман держался лишь на ее привязанности и терпении. Так случается, очень часто случается, когда человек влюблен. Он не желает признавать очевидных фактов, не слышит призыв подсознания и здравого смысла, не замечает жестов и поступков, красноречиво указывающих на безответность чувств, упрямо держась за свои розовые очки. В любви много эгоизма. Влюбленный только думает, что смыслом его существования и объектом всех земных мечтаний является возлюбленный. И эти мысли ошибочны, ибо часто в любви мы любим саму любовь и свои надежды или страдания, обладающие горько-сладостным вкусом. Влюбленный требует ответного чувства, считает, что имеет на них неоспоримое право и задыхается от боли о возмущения, когда надежды рушатся, ощущает себя преданным, неоправданно обманутым, и иногда ожесточается, превращая свою любовь в ненависть. Но ненависть или обида, как впрочем, злоба и жажда мести за развеянные иллюзии, является лишь самозащитой от боли. В этом и заключается высший эгоизм любви. Но Соня Русланова не была эгоисткой. Она их тех редких женщин, которые прежде, чем обвинить возлюбленного в холодности или несправедливом отношении, смотрела вглубь проблемы, задавалась вопросом о причинах закрытости Никиты, и как бы не было больно ей самой, думала только о его счастье и благополучии. Обладая сильным характером, врожденным оптимизмом и самоуверенностью, София знала, что сможет отпустить его, если он так решит, и сумеет продолжить жить дальше, не оставит попытки найти свою половинку, того единственного, кто полюбит ее так, как хочет она. Насильно мил не будешь — воистину золотые слова. А опускаться до мольбы, ниже человеческого достоинства.

Никита медленно подошел в Соне и взял за руку. С реки дул теплый ветер, он шевелил ее рыжие волосы, солнце вспыхивало в них полуденным жаром. Поверхность воды покрылась мелкой рябью, где-то в верхушках берез, склонивших к реке зеленые ветви и словно любующихся своим отражением, закричала птица, к ней присоединилась еще одна. И вот целая стая взмыла ввысь, в голубое высокое небо, разлетелась в разные стороны, наслаждаясь парением. А растревоженные покинутые кроны деревьев еще долго плакали дивными серебряными голосами, нежные листочки обиженно трепетали на ветру. Скоро все стихло, и на живописном берегу маленькой речушки снова воцарилась гармония.

— Я должен уехать, Соня. — сказал Ник, любуясь игрой света в ее огненных волосах. Эти утром он принял окончательное решение. Сначала он озвучил его матери и Юле, после длительного разговора, получив благословление. А потом позвонил Софии и пригласил прогуляться к реке. Она все поняла по его глазам. Удивительная проницательная девушка. Ведь он не успел и слова сказать.

— Куда? — тихо спросила она.

— В Москву. Буду пробиваться в МГУ и искать работу. — ответил он, склонив голову набок и щурясь от солнечного света, бьющего прямо в лицо. — Я должен что-то делать. Здесь мне тяжело. Я задыхаюсь, Соня.

— Я понимаю тебя. — вздохнув, кивнула девушка. Она взглянула в синеву его глаз, в которых отражалось безоблачное небо. Никогда София не видела таких чистых и красивых глаз. Она будет скучать по ним, по Нику… Что-то случилось с тем парнем, которого она знала, за полтора года, которые он провел в больницах. Изменения не затронули его внешности, Никита выглядел даже лучше, чем раньше, но внутри, в глубине его души поселились тревога и беспокойство и именно они гнали его прочь отсюда.

— Ты будешь мне звонить? — спросила она, поворачиваясь лицом к реке.

— Конечно. Ты сможешь приезжать ко мне. Подумай, Сонь. В этом поселке у тебя нет будущего. Ты тоже можешь рискнуть и попытаться.

— Я родилась здесь, Ник. И в отличие от тебя, я люблю это место. У меня есть работа, родители, которых я люблю и друзья. Я не хочу звезд с неба. Достаточно того, что есть.

— А как же я? — Никита потянул девушку за руку, заставив повернуться к себе. Она горько улыбнулась, поправив его взъерошенные волосы.

— Я не нужна тебе, Ник. — сказала она, а когда он попытался возразить, накрыла холодными пальчиками его губы. — Ничего не говори. Я не обижаюсь на тебя. Правда, не обижаюсь. Ты ничего мне не должен. Пусть мне сложно принять правду, которую ты никогда не скажешь, но я должна отпустить тебя. Ты что-то ищешь, Ник. Не меня. Как жаль, что не меня.

С правого уголка глаза Софии стекла прозрачная слезинка, девушка коснулась своей щеки ладонью.

— Я не плачу. Не плачу, Ник. Немного грустно, но завтра все измениться. Я в это верю.

Скворцов смотрел на свою подругу с грустью и сожалением. Но, как ни странно, его сердце неожиданно обрело свободу. Словно София своей легкой рукой облегчила часть ноши, которую он нес на плечах. Ник хотел прикоснуться к ней, обнять, но она, угадав его намерения, внезапно отпрянула.

— Нет. Я уйду сейчас. — сказала она, пристально взглянув в глаза. Голос был полон уверенности. — Одна. Не провожай меня. И не смотри вслед. Пообещай, что не будешь смотреть. Потому что я почувствую, и если обернусь и увижу твои глаза, то уже не смогу уйти.

— Я обещаю. — мягко произнес Ник. Его затопила нежность и самые теплые чувства. Он и представить не мог, что расставание может оказаться таким красивым, трепетным. Соня, как никто другой, достойна любви и восхищения. Почему же все сложилось именно так?

— У меня есть вопрос. Один. Последний. — тихо сказала София, отводя взгляд в сторону. Ветер бросил рыжую челку на ее глаза. — Во сне ты часто повторяешь одно и то же имя. Иногда выкрикиваешь, словно в муках, а иногда шепчешь, как любовное заклинание. Кто она, Ник? Кому ты успел отдать свое сердце? — острый взгляд пронзил его. — Когда?

— У меня никого нет, кроме тебя, Сонь. — в недоумении пробормотал Скворцов. — И не было уже очень давно. Что за имя?

— Маргарита. — выдохнула София, пристально наблюдая за Ником. Он нахмурился, побледнел. И внутри что-то тревожно екнуло. Никита не знал ни одной девушки с таким именем, но в тоже время оно показалось ему смутно знакомым.

— Мне нечего тебе ответить. — прошептал он. София повела плечами, вымученно улыбнулась.

— Прощай, Ник. — сказала она, и развернувшись к нему спиной, быстро пошла по тропинке. Какое-то время Никита смотрел ей вслед, но потом вспомнил об обещание и отвернулся. Ветер усилился, и его теплое дыхание оставляло рябь на поверхности реки.

— Будет дождь. — проговорил себе под нос Скворцов. Обернувшись, он не увидел силуэта Сони Руслановой.

«Вернувшись домой, я первым делом учинил маме допрос. Меня не покидали тревожные мысли относительно сказанных Соней слов об имени, которое я повторяю во сне. Оказалось, что и мама не раз слышала, как я выкрикиваю по ночам женское имя. Маргарита… Что бы это могло значить? Я размышлял вслух, спрашивал маму, не известно ли ей что-то об этой Маргарите. Возможно, она работала в клинике, и была моей медсестрой, или сиделкой, да кем угодно… И во сне та часть моего сознания, которая забыта, воскрешает утерянные образы и имена. Мама разводила руками, но отводила глаза, и я понял, что она пытается что-то скрыть. Когда из школы вернулась Юля, я задал ей тот же перечень вопросов, и она реагировала очень странно. Мои близкие однозначно лукавят, или пытаются оградить от лишних переживаний. Это глупо, ведь теперь я твердо уверен, что докопаюсь до истины. Какая-то неизвестная Маргариты тревожит меня по ночам, и, возможно, именно в ней таиться корень моего душевного дисбаланса.

Мне нужны ответы. И значит, пришло время вернуться туда, где все началось или закончилось.

У меня на руках билет в Москву. Выезжаю завтра, в десять утра, но сегодня еще есть время. Ничего не сказав маме и Юле, я стремительно покинул квартиру. По дороге на автобусную остановку, набрал номер Степанова Игоря Владимировича, и сообщил, что сейчас приеду. Не попросил о встрече, не записался на прием, а поставил перед фактом. Он не спросил ни о чем. Словно ждал звонка. Словно понимал, зачем я хочу его видеть.

В клинике на мое имя был выписан пропуск, и я беспрепятственно прошел внутрь. Степанов встретил меня радужно, как старого друга, усадил на знакомую до боли кушетку. И я вдруг успокоился. Обрел долгожданное равновесие. Я пришел домой. Как бы дико это не звучало, но я чувствовал именно так.

Пока Игорь Владимирович хлопотал с чаем, я с интересом осматривал нехитрую обстановку кабинета врача. Вроде бы ничего не изменилось. Все на своих местах. И все же, все же… Я что-то жадно искал глазами, еще не понимая, что именно… Пока не нашел. Маленькая бумажная собачка. Она стояла на столе Степанова, и я не мог оторвать от нее взгляда. И я вспомнил о бумажных лилиях, подброшенных в мою палату в день выписки. Я уже знал, что цветы и забавную собачку сделали одни руки. Женские руки. Маргарита.

Игорь Владимирович перехватил мой взгляд, но ничего не сказал, и протянул кружку с чаем на блюдечке.

— Отлично выглядишь, Ник. — сказал он, присаживаясь напротив. — Как твои дела?

— Завтра уезжаю в Москву. Хочу перевестись в МГУ, если не выйдет, то в другой ВУЗ.

— Попрощаться, значит, приехал. — с легкой грустью, произнес доктор. Теперь мы оба неотрывно смотрели на бумажного зверька.

— Почему у нее нет глаз? — спросил я. Степанов поднял на меня пристальный взгляд. Его глаза, как скан, он видит все, даже то, чего я сам не понимаю в себе.

— я отвечу, ник. Если ты ответишь мне. Зачем ты пришел ко мне? Только попрощаться?

— Нет. — я мотнул головой, опустив глаза в дымящуюся кружку. — Кто такая Маргарита?

Игорь Владимирович не удивился моему вопросу. Наоборот, лицо его расслабилось, даже помолодело. Как будто рад…

— Почему ты спрашиваешь?

Вот ведь! Знает же, почему! Или у врачей методика такая? Вопросом на вопрос, чтобы продлить агонию… или дать возможность пациенту понять самому?

— Мне сказали, что я повторяю это имя во сне. Мама и Юля заверяют, что не знают девушки с таким именем. Но мне кажется, что они утаивают правду. Вы не станете мне лгать. Кто она, Игорь Владимирович?

— Я должен разочаровать тебя, сынок. — вздохнул Степанов, дотронувшись до собачки пальцами, и чуть сдвинув ее по направлению ко мне. Подсказка? Я не понимаю… — Я не знаком с женщиной или девушкой по имени Маргарита.

— Как же так? — в отчаянье воскликнул я. — Не мог же я ее придумать?

— Почему нет? — Степанов пожал плечами, взгляд его стал задумчивым и туманным. — Ты спросил, отчего у собачки нет глаз. Но не спросил, кто ее сделал.

Назад Дальше