— О! — испуганно воскликнул Элион. — Вы мрачно шутите, шевалье… Надеюсь, Бог не допустит этого… Однако, если подобное случится, вряд ли я как добрый христианин смогу поступить немилосердно, я полагаюсь только на шпагу и честный бой… — Потом добавил все с той же прямотой: — Но это не помешает мне иметь удовольствие возобновить наше знакомство позднее.
— На улице Деревянной Шпаги, — холодно отозвался собеседник, — недалеко от лошадиного рынка живет один горемыка по имени Зоппи, который существует тем, что по дешевке продает снадобья беднякам квартала. Если вы будете нуждаться во мне, обращайтесь к нему.
Куранты Валь-де-Грас, сыграв несложную мелодию из четырех нот, начали отбивать десять, когда барон отправился в путь. Десять раз звонили в Сент-Женевьеве, Сен-Жак-дю-О-Па и во всех прочих общинах. Темная улица Сен-Жак спускалась к Сене. Хозяева закрывали свои лавки, а у заведений еще беседовали с помощью кулаков школяры.
Ролан на всем скаку ворвался в эту суматоху.
Чем объяснить, что, распрощавшись с господином де Сент-Круа, барон вздохнул облегченно, а теперь, казалось, сожалел, не чувствуя его под боком?
Иногда он рассеянно останавливался, чтобы сказать себе:
— Что за жемчужину мне подбросила судьба?
Наконец он выпрямился в седле.
— Решительно я сошел с ума. Он уехал, и счастливого пути!..
Элион пощекотал шпорой Ролана, и тот поскакал рысью.
Спрашивая дорогу у ночных патрульных, которые изредка встречались и смешивали свои тени с тенями злоумышленников, бродивших в ночи, перейдя Сену по мосту Сен-Мишель, пройдя Сите, распутав клубок улочек, окружавших городскую ратушу, снова поднявшись к улице Сен-Дени, тут же повернув налево, к улице Сент-Оноре, барон оказался наконец перед большим старым домом с железными балконами на всех этажах, на фронтоне которого из камня торчал засохший куст. По этой своеобразной вывеске и узнавалась гостиница «Сухое Дерево».
Господин де Жюссак совершенно изнемогал от усталости, потому что находился в пути с раннего утра, устала и его лошадь, слишком давно не знавшая забот конюха. Барон потребовал комнату, лег не раздеваясь, мгновенно заснул и проснулся только через двенадцать часов доброго сна — от голода.
Встав и одевшись, он спросил завтрак, потом осведомился об улице Булуа. Она находилась недалеко. Как следует подкрепившись, крестник Арамиса отправился туда, настроение у него было превосходное, он шел, засунув руки в карманы — этакий фланер, как сказали бы мы сейчас, — и рассматривал восторженными глазами провинциала высокие дома, гостиницы, пешеходов, потоки экипажей — карет, двуколок, ломовых дрог, телег, кишмя кишащих на улицах.
Были здесь и бочки водовозов, и выставки повозок на любой вкус и для любого времени года (торговцы брели за лошадьми, ослами и мулами), бродили нищие, шныряли шарлатаны, жулики всех мастей. Видел он небольшие отряды швейцарской и французской гвардии, которые, в соответствии с прекрасным обычаем, в полдень шли сменять караул в Тюильри, Лувре и Пале-Рояле.
…Передняя господина де ла Рейни была наводнена людьми, которых всегда имеет в избытке дом Аргуса и Фемиды.
Когда молодой человек вошел, все повернули головы в его сторону и принялись ощупывать его взглядами.
Суровый привратник тотчас подошел к нему.
— Что вам угодно? — спросил он резко.
— Господин генерал-лейтенант может меня принять?
— Я доложу о вас. Как ваше имя?
— Барон Элион де Жюссак.
Привратник отпрянул и вытаращил глаза.
— Элион де Жюссак!.. Выходит, вы — барон де Жюссак?
— Конечно.
— Но, сударь, это невозможно…
— Почему это невозможно, плут?
Оба говорили очень тихо, как было положено по этикету. Однако среди присутствующих поднялось волнение.
— Кто же это? — вмешался кто-то.
То был человек средних лет и среднего роста, откормленный и холеный, с щечками, как спелые яблоки, с добродушной улыбкой и маленькими сонными глазками. Привратник шепнул ему на ухо несколько слов. В тот же час глазки проснулись и принялись рассматривать молодого человека с живейшим интересом.
— А! — сказал он. — Так этот мошенник утверждает, что он барон Элион де Жюссак?
Молодой человек сделал шаг вперед.
— То есть как утверждает? Что это значит?..
— Боже мой, — продолжал толстяк спокойно. — Я только хочу сказать: вы уверены?..
На этот раз крестник Арамиса рассердился.
— Уверен ли я, что я — это я? Черт подери, ну и вопрос!..
Собеседник попытался его успокоить.
— Потише, потише, мой дворянин! Не выходите из себя. Сейчас о вас доложат. — И он направился в кабинет господина де ла Рейни, сделав привратнику знак следовать за ним.
Через минуту тот вышел и с ехидной улыбкой на лице и с фальшивой почтительностью в голосе произнес:
— Господин генерал-лейтенант полиции имеет честь передать господину барону Элиону де Жюссаку, что просит его пожаловать в кабинет мэтра Ламот-Мутона, секретаря суда.
III
МЕССИР НИКОЛЯ ДЕ ЛА РЕЙНИ
Когда герцогиню Бульонскую препроводили в Горячую комнату, где она впоследствии была осуждена за колдовство, — единственной ее виной, по словам Сен-Симона, был слишком острый язык, — господин де ла Рейни спросил ее: «Видели ли вы дьявола, и каков он?» — «Нет, сударь, я его не видела, — ответила сия знатная дама, — но вижу его сейчас: он переоделся в государственного советника».
Действительно, таким был мессир Николя, как прозвали его в народе. Он отнюдь не слыл Адонисом или Аполлоном; имел явно пережаренный цвет лица, жесткие черты, очень близко посаженные глаза, круглые и пронзительные, длинный нос, острый и щедро украшенный оспой. Проницательная физиономия свидетельствовала о характере хитром и коварном, повадками он напоминал куницу, ласку или лису. Вместе с тем над глазами высоко возносились брови Зевса Громовержца, придававшие этому узкому лицу весьма грозный вид, усугубленный мощным голосом, гремевшим как приговор Верховного суда.
Генерал-лейтенант сидел за столом, заваленным письмами, рапортами и досье. Господин, которому было поручено доложить об Элионе, стоял позади де ла Рейни. Секретарь суда Ламот-Мутон рылся в бумагах у бюро. Это был человек небольшого роста, слащавый, округлый и весьма довольный собой. Его присутствие делало визит похожим на допрос после ареста и заключения под стражу.
Барон вошел, держа шляпу в руке.
— Кто вы? — спросил секретарь.
Явно задетый таким приемом, молодой человек нетерпеливо возразил:
— Но, сударь, я уже имел честь вам доложить…
Тот резко оборвал его:
— Довольно, замолчите, вы наглый самозванец!
Эти слова для господина де Жюссака были словно удар хлыстом. Он побледнел, глаза его сверкнули, лицо свело судорогой. Он задрожал от гнева и, казалось, стал еще выше ростом. В один прыжок, словно его подбросила неведомая сила, барон оказался перед секретарем суда, держа руку на эфесе шпаги, наполовину вынутой из ножен… В этом движении, во взгляде, в выражении его лица была такая угроза, что особа, стоявшая за креслом мессира Николя, и секретарь суда Ламот-Мутон, безмятежное лицо которого вдруг сморщилось от страха, бросились к нему с криками:
— Негодяй, что вы делаете?
— Сюда, стража, сюда!
Господин де ла Рейни даже не пошевелился.
— Оставьте, Дегре! Не надо, мэтр Ламот! — произнес он с ледяным спокойствием. — Негодяй ответит за свою дерзость в четырех стенах на дне каменного мешка.
Элион постарался овладеть собой. Он убрал шпагу в ножны. Стряхнув с себя двух повисших на нем стражников, барон приблизился к генерал-лейтенанту и, уперев кулаки в стол, поглядел прямо в глаза господину де ла Рейни.
— Сударь, — глухо произнес он, сдерживая гнев, — надо иметь серьезные основания, чтобы делать подобные утверждения… Дворянин не оскорбляет дворянина без причины таким вот образом… Извольте привести мне свои доводы… И если я не найду их достаточно убедительными… горе вам… Невзирая ни на что — ни на охрану, ни на разницу в положении и возрасте, я отомщу оскорбителю, уничтожу его, ибо, чтобы защититься от укуса змеи, надо ее раздавить!..
— Клянусь, — закричал генерал-лейтенант, — это уже переходит все границы!.. Осмелиться на такую дерзость!.. Я ведь одним росчерком пера могу отдать его под суд, который навечно сошлет его на королевские галеры!
Дегре наклонился к провинциалу.
— Поверьте, — сказал он, — лучше прекратить эти шутки… Как бы не зайти слишком далеко… Лучше сознайтесь! Вам это зачтется.
— Да, сознайтесь, молодой человек, — фистулой произнес канцелярская крыса Ламот-Мутон.
— Сознаться… Но в чем? — вскричал взбешенный Элион.
— Черт возьми! В том, что вы — не барон де Жюссак.
— Сознаться, что я не… Ах нет!.. Заниматься самооговором! Тысячу раз нет!..
— Итак, вы осмеливаетесь утверждать…
— Что я сын моего отца?.. Да, проклятье! Я настаиваю! И буду настаивать до конца жизни!..
— Но где доказательства?
— Да, доказательства… — повторил толстенький секретарь суда.
— Доказательства?.. — растерялся барон. Потом, ударив себя по лбу, воскликнул: — Ах, черт возьми! Ну что я за дурак!.. У меня же есть доказательство… Рекомендательное письмо моего крестного отца…
— Господина д’Аламеды, не правда ли? — спросил де ла Рейни насмешливо и протянул руку. — Дайте письмо.
— Сейчас.
Барон де Жюссак поспешно сунул руку в карман. Но там было пусто.
— Какое несчастье!.. Его нет!.. — в ужасе воскликнул он.
— Черт возьми! Я это предвидел, — с отвратительной усмешкой продолжал де ла Рейни. — Держу пари, что сейчас вы скажете, будто потеряли его.
— Потерял… Нет, это невозможно… Оно было в кармане еще вчера вечером…
И бедняга в отчаянии принялся обшаривать карманы.
— Не трудитесь! — продолжал мессир Николя. — Вы ничего не найдете. Поглядите-ка сюда! Это, конечно, оно? — И генерал-лейтенант подошел к бюро и, взяв большим и указательным пальцами бумагу, потряс ею в воздухе. Ужас охватил крестника Арамиса. Он узнал конверт с печатью и тонким изящным почерком. Господин де ла Рейни настаивал:
— Я его получил от господина де Жюссака, того самого, который только что был здесь. Он уже ушел.
А секретарь суда язвительно прошипел:
— Подлинник всегда один!
— Мы беседовали десять минут, — добавил Дегре.
— Приятный собеседник… — подхватил секретарь суда. Элион отчаянно пытался найти объяснение происходящему. Голова у него раскалывалась, казалось, еще немного — и с ним случится удар.
— Боже мой! — пробормотал он. — Я, наверное, сплю? Или эти люди безумны?.. Или сам я сошел с ума?.. Господи, Господи, отрезви их разум — и мой тоже!
Похоже, мольба была услышана, потому что Ламот-Мутон сказал:
— Он молод, этот господин де Жюссак. Хрупкий… Но глаза, голос, манеры!..
— Брюнет, не правда ли? — вскричал молодой человек. Догадка осенила его.
— С длинными вьющимися локонами… Лицом бледен… Одет в фиолетовый бархат…
— Верно, верно, — подтвердил Дегре.
— Ясно, это он украл письмо! — заключил Элион твердо.
— В самом деле? — недоверчиво поинтересовался господин де ла Рейни.
— Этой ночью… В предместье Сен-Жак… Я помог ему попасть в Париж…
— Каким же образом?
— …Этому жалкому мальчишке — шевалье де Сент-Круа, — проговорил барон сквозь зубы.
Собеседники Элиона замерли как громом пораженные. Первым вышел из оцепенения Ламот-Мутон. Он вдруг начал чихать, потом его одолел приступ кашля. Генерал-лейтенант и Дегре подступили к молодому человеку и принялись осаждать его вопросами:
— Так как вы сказали, его имя?
— Это некий шевалье, с которым я имел несчастье встретиться на своем пути.
— Где это случилось?
— Когда?
— Вчера на закате солнца в кабаке у ворот Сен-Жака.
— И этот шевалье назвался…
— Арман де Сент-Круа. Да-да, именно так.
— Что произошло между вами?
— Если в двух словах, то вот что…
И крестник Арамиса поспешно рассказал во всех подробностях все, что наш читатель уже знает. Собеседники жадно слушали его рассказ, растерянно поглядывая друг на друга. Наконец в один голос они воскликнули:
— Это она!
— Кто она? — удивился наш провинциал.
— Арманда де Сент-Круа, — ответил служащий судебного ведомства. — Наш посол в Мадриде докладывал мне о ней во время своего прошлого визита в Париж.
— Арманда?.. Женщина!.. Это была женщина!..
— И решительная женщина, — подал голос Дегре, — опаснее, чем двадцать мужчин.
Ламот-Мутон кашлянул, как бы в подтверждение этих слов. Господин де ла Рейни схватился за голову, готовый вырвать волосы из парика.
— И я, — закричал он, — поверил рекомендации и дал ей чистый бланк, который откроет перед ней все двери!
Он вскочил с кресла.
— Немедленно прикажите обыскать весь Париж! Найти эту мерзавку любой ценой и помешать ей приблизиться к Версалю!
— Уж я об этом позабочусь! — сказал Дегре. — И будьте покойны, ваше сиятельство: вот пальцы, из которых еще не удавалось выскользнуть ни одному угрю!.. — И, пошевелив своими толстыми пальчиками, процедил сквозь зубы: — Пришлось уже наводить о ней справки: подлая тварь клялась, что я умру только от ее руки.
С этими словами он бросился со всех ног выполнять приказание генерал-лейтенанта.
Господин де ла Рейни повернулся к секретарю суда.
— Поставьте на ноги всю администрацию! Комиссаров, судей!.. Чтобы эта женщина была здесь, слышите вы?.. И, черт вас возьми, всех, кто не расшибется в лепешку, выгоню без всякой жалости: в полиции нерасторопные равны предателям!
Ламот-Мутон вышел, кашляя и чихая.
Элион растерянно стоял на середине комнаты, не чувствуя под ногами пола. Де ла Рейни озабоченно посмотрел на него. Нахмурив брови, он принялся извиняться:
— Господин барон, поверьте, я искренне сожалею о случившемся недоразумении… Извините мое заблуждение и несдержанность речи…
— О сударь!..
Господин де ла Рейни перебил его:
— Но признайтесь, вы тоже виноваты. Допустили множество ошибок… Уж слишком вы неосторожны, молодой человек… — Он на мгновение о чем-то задумался и, наморщив лоб, продолжал: — К сожалению, меня зовет долг. Я вас не задерживаю более. Что бы там ни было, будьте уверены, крестник благородного герцога д’Аламеды всегда может надеяться на мое доверие, совет и поддержку. — Потом строго и кратко поклонился: — До свидания, господин де Жюссак. Будьте осторожны! И молите Бога, чтобы та, кому вы доверились, не стала источником страшных бедствий для королевства и короля!..
IV
В «РОЩЕ АМАФОНТА»
Так назывался трактир, расположенный на полпути между Парижем и Версалем, на высоте Сен-Клу, откуда открывался вид на Сену с ее зелеными берегами, ныне усеянными виллами, которые поражают взор то своей претенциозностью, то изяществом.
Главным жрецом этого храма, посвященного культу Венеры и Бахуса, служил некий пьемонтский повар, прибывший во Францию вместе с семьей герцогини Бургундской, которая была, как известно, дочерью Виктора-Амадея Савойского.
Хозяин заведения, синьор Гульельмо Кастанья, был маленьким человечком, приветливым и словоохотливым, аккуратно одетым, заботящимся о своей персоне и своих интересах. Он был вежлив со всеми, скромен — с сильными, подобострастен — с богатыми, перед могущественными ползал ничком. Был он наделен — или отягощен, как угодно читателю, — голосом, дающим возможность петь в хоре Сикстинской капеллы.
С полной уверенностью заявляем, что он отличался умением приготовлять макароны с пармезаном и равиоли по-неаполитански, но был знаменит и другим. Стоит только повнимательнее рассмотреть его заведение изнутри, чтобы убедиться в этом.
Трактир синьора Гульельмо Кастаньи представлял собой довольно обширное заведение с тремя сильно отличающимися друг от друга частями. Со стороны дороги открывался сад со множеством беседок в виде равномерно увеличивающихся арок, увитых плющом, в тени которых посетители наслаждались закусками. Далее возвышался дом довольно вульгарной архитектуры, с кухнями, общим залом и жилищем хозяина. К дому же присоединялась большая пристройка, состоящая из прилично меблированных комнаток с окнами в сад, — то, что мы сейчас назвали бы комнатами для свиданий.