ВЕЛИКАЯ ПУТАНИЦА В МИРЕ УННИ
То и дело слышишь о таких мирах, куда отправляться не следует, которые не стоит посещать даже ненадолго. Порой сквозь ужасный шум аэропорта до тебя с соседнего столика бара доносится реплика: «Ну, я и рассказал ему, что эти ньень сделали с Мак-дауэллом!», или «А он-то думал, что сможет уладить это в мире Вавиццуа!». И тут же, заглушая все на свете, взрывается невероятно усиленный динамиками гнусавый голос: «Пассажиры рейса номер…дцать в Хшшхрр! Объявлена посадка! Прошу вас пройти к контрольно-пропускному пункту…дрдцать…шешь!», или: «Шимблглуд Ргррррггррр, подойдите, пожалуйста, к служебному телефону в белой кабине!». Любые голоса тут же тонут в этих загадочных выкриках, уносящих последнюю надежду на отдых у тех несчастных, что прилегли на сиденья синих пластиковых стульев, металлические ножки которых привинчены к полу, и пытаются поспать хотя бы минутку в ожидании нужного им самолета. Разумеется, слова тех людей за соседним столиком тоже мгновенно растворяются в общем шуме. Скорее всего, конечно, думаю я, эти типы просто хвастались друг перед другом, пытаясь приукрасить свою жизнь и путешествия в иные миры. Ведь если бы эти ньень или Вавиццуа были действительно опасны, АПИМ давно предупредило бы всех, что следует держаться подальше от этих миров. Благодаря их предупреждениям, кстати, многие избегают, например, мира Зуехе.
Всем известно, как хрупок мир Зуехе. Туристы даже самого обычного веса и размеров постоянно рискуют проломить насквозь тонкое кружево зуехской действительности и разрушить всю округу, нанеся страшный ущерб счастью и благополучию местных жителей. Нежные, тонкие, я бы сказала, интимные отношения, играющие в жизни народа зуехе столь важную роль, могут мгновенно стать напряженными или даже полностью разрушиться из-за того, что некто невежественный и равнодушный самым беспардонным образом вторгнется в эту спокойную, но безумно хрупкую жизнь. А виновник всех этих бед пострадает лишь в том смысле, что ему придется сразу же вернуться в свой собственный мир. Порой, правда, он возвращается туда в весьма странном виде — например, вверх ногами, — что может, конечно, несколько сбить с толку, но, в конце концов, ведь он находится в аэропорту, среди абсолютно чужих людей, так что особого стыда ему испытывать не приходится.
Конечно, всем бы хотелось повидать башни из лунного камня, что высятся в мире Незихоа, или их бесконечные лестницы, сотканные из тумана (фотографии имеются в «Путводителе» Рорнана); мы мечтаем увидеть окутанные дымкой леса Сезу и прекрасных обитателей мира Зуехе с их полупрозрачными телами, окутанными легкой дымкой одежд, с их дивной красоты светло-серыми глазами и волосами цвета черненого серебра, такими мягкими и легкими, что, даже касаясь, почти не чувствуешь их. Печально, что такой прелестный мир практически нельзя посещать. Хорошо еще, что те, кому удалось взглянуть на него хотя бы одним глазком, оказались в состоянии описать его для нас. И все же некоторые люди отправляются туда. Обычно это люди весьма эгоистичные, которые оправдывают свое вторжение в Зуехе хорошо знакомым доводом: они, мол, не такие, как все прочие, которые только и способны Зуехе загаживать. Этим людям страшно хочется потом похвастаться своим посещением мира Зуехе и прежде всего потому, что он так хрупок и подвержен разрушениям, а значит, представляет собой «ценный трофей».
Сами же зуехе — люди слишком воспитанные и сдержанные, чтобы запретить кому-то входить в их мир. Кроме того, они чудовищно рассеянны. Даже их язык настолько нежен и расплывчат, что более всего напоминает облако. Глаголы в нем вообще не имеют изъявительного наклонения, не говоря уж о повелительном. Зуехе используют только сослагательное наклонение. У них есть тысяча способов для выражения понятий «возможно», «вероятно», «наверное», «впрочем», «если», но слов «да» или «нет» они практически не употребляют.
Так что для начала Агентство построило в этом мире не гостиницу, а сеть, огромную крепкую нейлоновую сеть, в которую попадается любой, кто окажется здесь пусть даже чисто случайно. Его тут же обрызгают жидкостью для уничтожения паразитов (точно паршивую овцу) и вручат брошюру, где на 442 языках содержится недвусмысленное предупреждение о крайней нежелательности посещения данного мира. Ну, а затем его прямиком отошлют обратно, в его родной мир, куда более прочный и куда менее заманчивый, где он, однако, наверняка не окажется вниз головой.
Я побывала только в одном мире, который, по-моему, действительно не стоит посещать никому. Во всяком случае, я наверняка никогда больше туда не вернусь! Я, правда, не уверена, что этот мир так уж опасен. Не мне судить об опасности — об этом может судить только смелый человек. Ужасы и потрясения, для некоторых людей составляющие смысл жизни, лишают лично мою жизнь всякого смысла. Когда я чем-то напугана, пища напоминает мне опилки, секс с его уязвимостью и зависимостью от поведения тела вообще уходит на самый задний план, слова становятся бессмысленными, мысли — бессвязными, любовь парализована… Впрочем, подобная трусость, насколько я знаю, встречается нечасто. Многим пришлось бы повиснуть, вцепившись зубами в перетершуюся веревку, прикрепленную обычной канцелярской скрепкой к корзине воздушного шара, стремительно остывающего и летящего над Великим Каньоном, чтобы ощутить то, что ощущаю я, стоя на третьей ступеньке приставной лестницы и пытаясь насыпать просо в птичью кормушку. Между прочим, многие, кому удалось бы пережить только описанный мною полет над Великим Каньоном, пожалуй, назвали бы весь этот ужас «настоящим кайфом» и занялись бы скайдайвингом сразу же после того, как их раздробленные тазовые кости срастутся. Ну, а я всегда медленно спускаюсь по любой лестнице, крепко вцепившись в перила, и каждый раз клянусь себе, что никогда больше не поднимусь на высоту больше шести дюймов над землей.
Именно поэтому я и не летаю на самолетах чаще, чем это бывает АБСОЛЮТНО НЕОБХОДИМО. А когда попадаю в очередную ловушку в аэропорту, то не бросаюсь искать какие-то опасные миры, а наоборот, выискиваю самые мирные, самые скучные, самые обыденно-сложные, где я не могу испугаться до потери сознания. В лучшем случае, я готова на обыкновенный легкий испуг — то состояние, в котором трусы и пребывают большую часть времени.
Ожидая отложенной пересадки в аэропорту Денвера, я разговорилась с дружелюбной парой, которая только что побывала в мире Унни. Они сказали, что это «очень милое местечко», а поскольку люди это были немолодые, и у него на плече висела дорогая видеокамера со всякими электронными «прибамбасами», а она была в изящных брючках и в высшей степени элегантных белых босоножках на танкетке, какие, разумеется, не носят люди, склонные к авантюрам и приключениям, я подумала, что вряд ли они стали бы называть «милым» мир, грозящий какими-либо опасностями. Весьма глупо, конечно, было с моей стороны проявлять подобную доверчивость. Меня должно было бы насторожить уже то, что они не слишком щедро его расписывали.
— Там много чего происходит, — туманно заметил муж. — Но все очень похоже на наш мир, и ничего общего со всякими ЧУЖЕРОДНЫМИ мирами.
А жена прибавила:
— Просто попадаешь в страну из волшебной сказки! В точности, как в телефильмах!
Но меня даже и эти слова не насторожили!
— Погода там очень приятная, — продолжала жена.
— Переменчивая, правда, — прибавил муж.
Это ничего, подумала я. У меня был с собой плащ. До моего рейса в Мемфис оставалось еще полтора часа. И я отправилась в мир Унни.
Я зарегистрировалась в гостинице АПИМа. «Добро пожаловать, наши друзья из астрального мира!» было написано над стойкой администратора. Администратор, бледная, грузная, рыжеволосая женщина, выдала мне трансломат и туристическую карту-схему, а потом указала на большой плакат «ИСПЫТАЙТЕ НАШУ ВИРТУАЛЬНУЮ РЕАЛЬНОСТЬ! В МИРЕ УННИ ОНА МЕНЯЕТСЯ КАЖДЫЙ ИЗ! МИТ!»
— Вы непременно должны это попробовать, — сказала мне она.
Вообще-то я избегаю «виртуальных экспериментов»; запись всегда сделана при погоде, значительно лучшей, чем сегодня, так что во всем, что вам предстоит увидеть, пропадает ощущение новизны, но никакой реальной информации вы при этом не получаете. Но тут ко мне с самым дружелюбным видом подошли два бледных грузных клерка и так решительно подвели меня к кубу виртуальной реальности, он же «куб ВР», что у меня не хватило мужества протестовать. Они помогли мне засунуть голову в шлем, застегнули на мне массу привязных ремней, а на ноги и на руки мне надели длинные носки и перчатки. Потом мне пришлось по крайней мере четверть часа просидеть в этом дурацком кубе, ожидая, когда же начнется шоу, и с трудом подавляя приступы клаустрофобии. Я следила за разноцветными пятнами, мелькавшими у меня под зажмуренными веками, и пыталась представить себе, чему все-таки равен этот загадочный «из! мит». Или единственное число будет «из! м»? Или, может, множественное число обозначается префиксом, и тогда форма единственного числа — «з. 'мит»? Со мной ровным счетом ничего не происходило, грамматические догадки перестали меня развлекать, и я сказала: хватит, черт с ним! Я вылезла из «куба ВР», с видом несколько виноватого безразличия прошествовала мимо клерков и вышла из здания на просторное крыльцо, окаймленное кустами в больших горшках. Эти кусты в горшках всегда одни и те же у входа в любую гостиницу в любом из миров.
Заглянув в карту-путеводитель, я решила посетить Музей Искусств, обозначенный тремя звездочками. День был холодный и солнечный. Город, построенный в основном из серого камня, со своими красными черепичными крышами выглядел старинным, благопристойным и процветающим. Люди спешили по своим делам, не обращая на меня никакого внимания. Местные жители почти все довольно плотного телосложения, белокожие и рыжеволосые, и все носят пальто, длинные юбки и башмаки на толстой подошве.
Я отыскала Музей Искусств, окруженный маленьким парком, и зашла туда. На картинах были изображены в основном крупные белокожие рыжеволосые женщины, совершенно обнаженные, но некоторые почему-то в башмаках. Нарисованы они были хорошо, но никаких особых чувств у меня не пробуждали, так что я уже направлялась к выходу, когда неожиданно оказалась втянутой в дискуссию. Двое людей — оба мужчины, как мне показалось, хотя они тоже были в пальто, длинных юбках и тяжелых башмаках, — стояли и спорили возле одного из полотен. На картине пышнотелая рыжеволосая женщина, нагая, но все в тех же грубых башмаках, возлежала на цветастой кушетке. Вдруг один из споривших мужчин повернулся ко мне и сказал прямо в мой трансломат:
— Если эта фигура является центром композиции из массы неких непонятных объектов, то нельзя же сводить изобразительное искусство к изучению игры непрямых солнечных лучей на поверхности предметов, не так ли?
Он (или она?) задал мне этот вопрос так просто, прямо и настойчиво, что я не смогла обойтись обычным «простите», покачать головой и притвориться, что не понимаю. Я остановилась, еще раз внимательно посмотрела на картину и, минуту подумав, сказала:
— Да, пожалуй, это не имело бы смысла.
— Но послушайте, что говорят деревянные духовые инструменты! — воскликнул второй собеседник, и только тут я осознала, что нас со всех сторон как бы обтекает музыка — это была некая оркестровая пьеса, и в данный момент в ней действительно доминировали заунывные звуки деревянных духовых инструментов, гобоев или фаготов, играющих в самом верхнем регистре.
— Перемена ключа играет определяющую роль, — пояснил мне тот, второй, хотя, пожалуй, чересчур громко. Человек, что сидел чуть поодаль и позади нас, наклонился в нашу сторону и прошипел: «Ш-ш-ш!», а человек, стоявший чуть дальше у стены, обернулся и гневно на нас посмотрел. Меня это настолько потрясло, что я до конца музыкальной пьесы просидела тихо, как мышка, и эта странная музыка мне даже понравилась, хотя бесконечные перемены ключа или как там это называется — я способна отличить скрипичный ключ от басового только когда плачу, не сознавая этого, — придавали исполнению некую непоследовательность. Я была удивлена, когда певец — тенор, а может, контральто, — которого я прежде не заметила, встал и стал весьма звучно выпевать основную тему, завершив ее протяжной высокой нотой и вызвав бурю аплодисментов у слушателей, заполнивших большой зал. Они кричали и хлопали в ладоши, требуя повторить. Но порыв ветра, дувшего с высоких холмов у западной границы деревни, налетел на центральную площадь, заставив деревья дрожать и раскачиваться, и я, взглянув вверх, на несущиеся стремительным потоком облака, поняла, что буря неизбежна. Все темней становились тучи, опять налетел ветер, вздымая пыль и листья, и я подумала, что, наверное, стоит надеть плащ. Но ведь плащ-то я оставила в гардеробе Музея Искусств! Трансломат, правда, был прикреплен к отвороту пиджака, но карта-путеводитель осталась в кармане плаща. Я подошла к крошечной билетной кассе и спросила, когда уходит следующий поезд, и одноглазый кассир за окошечком, забранным железной решеткой, сообщил мне удивленно:
— А у нас теперь поезда не ходят.
Я повернулась и увидела пустые железнодорожные пути, уходящие вдаль за изогнутую аркой крышу вокзала, множество рельсов, и каждый из путей имел свой номер и свой перрон с выходом. Тут и там виднелись тележки для багажа, а по длинной платформе лениво слонялись одинокие пассажиры, но никаких поездов действительно видно не было.
— Мне нужен мой плащ! — сказала я, с трудом сдерживая охватившую меня панику.
— Попробуйте спросить в камере хранения, — посоветовал одноглазый кассир и погрузился в изучение графиков и расписаний. Я прошла через просторную пустую площадь и вошла в здание вокзала. Там за рестораном и кофе-баром я отыскала камеру хранения, вошла туда и сказала:
— Видите ли, я оставила свой плащ в Музее Искусств, но заблудилась и не могу отыскать сам музей.
Огромная, похожая на белую алебастровую статую рыжеволосая женщина за стойкой довольно раздраженно бросила:
— Подождите минутку. — Она немного порылась на полках, вытащила большую карту, расстелила ее на стойке и сказала: — Вот, — ткнув белым пухлым пальцем с красным лаком в какую-то площадь. — Вот ваш Музей Искусств.
— Но я не знаю, где нахожусь в данный момент, в том-то все и дело! — Я умоляюще посмотрела на нее. — Что это за деревня?
— Мы сейчас находимся вот здесь, — рыжая женщина потыкала пальцем в другой квадрат на своей карте. Похоже, мне нужно было пройти всего улиц десять-двенадцать, чтобы попасть в музей. — Вы лучше идите прямо сейчас, пока тихо. Сегодня грозу обещали.
— Не могу ли я взять вашу карту? — жалобно попросила я. Она молча кивнула.
И я вышла на улицы города, настолько не уверенная в том, куда мне нужно идти, что шла крошечными шажками, словно тротуар передо мной вот-вот мог закончиться пропастью или крутой, непреодолимой скалой, а обыкновенный перекресток — превратиться в палубу судна, плывущего по морю. Но ничего такого не произошло. Широкие ровные улицы города пересекали друг друга через более-менее равные интервалы и были тихими, спокойными, хотя и лишенными какой бы то ни было растительности. Электрические автобусы и такси ведь производят очень мало шума, а частных машин в мире Унни не было. Я упорно продолжала идти, поглядывая в карту, и она привела меня точнехонько в Музей Искусств, который, правда, выглядел немного иначе, чем раньше: мне казалось, что ступени его крыльца были из бело-зеленого мрамора, а не из черного сланца. Зато все остальное вокруг было таким, как мне и помнилось. Если честно, память у меня так себе. В общем, я прошла в гардероб и попросила подать мне мой плащ. Пока черноволосая девушка с серебристыми глазами и тонкими черными губами искала его, я думала: а почему, интересно, я спросила на том вокзале, когда отправляется следующий поезд? Куда это я собиралась поехать? Ладно, теперь самое главное — это получить обратно свой плащ. И все же, если бы там ходили поезда, неужели я бы уехала на одном из них? И куда?