— Почему? — задал глупый вопрос Верещагин, выдержав полуминутное молчание.
— На тебя есть компромат. Серьезный. И твоя главная задача это сохранить за собой комбинат, не отдать его в лапы нашему злейшему врагу Белогорцеву, который начинает набирать вес. Он копает под тебя, а, значит, и под губернатора. У него есть неопровержимые доказательства того, что комбинат был приватизирован с грубейшими нарушениями закона, а я имею сведения, что он собирается представить эти доказательства в Генеральную прокуратуру.
— Да пусть попробует, докажет, — надул щеки Верещагин. — Кишка у него тонка.
— Не так уж тонка, как тебе кажется. Я тебе пока ещё не говорю всего, но раз ты такой тупой и самонадеянный, то объясню ещё кое-что. Мало того, что у Белогорцева сейчас очень серьезные покровители в Москве и в частности, в Генеральной прокуратуре, мало того, что против тебя может быть возбуждено уголовное дело по статьям 159-й за мошенничество в особо крупных размерах и 285-й за злоупотребление служебными полномочиями, ещё есть интересные данные о твоем моральном облике. Например, кассета, записанная в одном из притонов твоего любимого Амстердама. Ну? — сверлил его раскосыми глазками Иляс. — Помнишь славное путешествие с вице-премьерами и губернаторами? Крутая у вас была компашка… Я вот эту кассету видел, и размер твоего полового органа знаю точно. Если пошлешь за презервативами, я сбегаю по дружбе и куплю тебе самый маленький размер, какой только есть в ларьке. — Покрасневший как рак, Верещагин хотел было оборвать наглеца, но наткнулся на жестокий лютый взгляд. И вспомнил свои веселые похождения в шикарном отеле Амстердама. Какие с ним были тогда люди! И их всех снимали на видеокамеру! Боже мой! Что они там творили, вспомнить страшно…
— Откуда у тебя, Эдик, шрам на правой ягодице? — спокойным тоном спросил Иляс. — Поделись по дружбе…
— Эт-т-то с детства, напоролся на корягу в речке…, — теперь уже бледный как смерть, пробормотал Верещагин.
— Аккуратней надо, — посоветовал Иляс. — Тем более, если в будущем собираешься стать государственным деятелем. Впрочем, в те безмятежные годы ты ещё хотел стать пожарным, так что за это тебя осуждать грешно. Но уж если имеешь такой знак, так не показывай кому не лень свою кругленькую жопу. Понял? — опять налился кровью он. — Жопу свою не показывай людям!!! Ты не один работаешь, даже не так — работают за тебя другие, а ты плаваешь как говно на поверхности, устроил тут себе бомонд с саунами, бассейнами и шампанским в розовой гостиной. И в третий раз хочешь стать мэром после всего этого! Все! Мне некогда! Меня ждет губернатор! Он тебя вызовет, когда будет нужно. А станешь возникать, цена твоей поганой жизни копейка! Все!
Он повернулся, кивнул топтавшимся в сторонке гостям и пошел к выходу.
— Где моя машина? — крикнул он. — Ах, да, — вспомнил он про солдата Клементьева. — Эй, ты! — сказал он шоферу Верещагина. — Отвези меня к губернатору!
Почти бежавший вслед за ним Верещагин дал знак шоферу, чтобы он делал, как приказано.
Перед тем, как усесться в шестисотый «Мерседес» Верещагина, Иляс заметил около ворот лейтенанта Явных. Подошел к нему и положил свою жесткую руку ему на плечо.
— Я навещу солдатика в госпитале, — пообещал он. — И очень попрошу его, чтобы он тебя не трогал после выписки. И знаешь, почему?
Явных стоял, дрожа, открыв рот, не в состоянии произнести ни слова.
— Потому что он сделает это из рук вон плохо. Он салажонок, вот в чем дело. Ничего пока не умеет. А вот я, например, этим указательным пальцем могу пробить тебе твою пустую голову. Мой палец войдет тебе в мозг или то, что у тебя там вместо мозга. — Для пущей убедительности он показал палец и поднес его почти к самому лбу Явных, однако, не дотрагиваясь до этого крохотного лобика. — Это очень неприятная процедура… Ничего не было, лейтенант, — вдруг улыбнулся он. — Правда?
— П-п-правда…, — заикаясь, пролепетал Явных.
— Ты молодец, понимаешь все с полуслова. Нет, определенно надо похлопотать за тебя, ты заслужил лучшей участи, мы вызовем к себе начальника округа Орлова и поговорим о тебе. Ты будешь незаменим в борьбе с боевиками, в рукопашной схватке тебе равных мало…
С этими словами он плюхнулся на заднее сидение белого «Мерседеса» и рявкнул водителю:
— К губернатору!!!
В это самое время Вера Георгиевна подошла сзади к мужу, положила ему руку на плечо и тихо спросила:
— Что происходит, Эдик? Зачем он приезжал?
Помолчав немного, Верещагин произнес:
— Что происходит, Верочка? — Поглядел на неё сквозь роговые очки и ответил: — Это все… Это конец…
4.
К обшарпанному облупленному двухэтажному зданию ядовито-желтого цвета на узенькой улочке подъехал шикарный джип «Крайслер». Приоткрылась задняя дверь, из неё вылез двухметровый телохранитель и выпустил из машины облаченного в ослепительно белый костюм-тройку Иляса Джумаевича Джумабекова, советника губернатора области. В то же время, открыв правую переднюю дверцу, из джипа вышел одетый в тройку цвета воронова крыла Олег Александрович Муромцев. Ни говоря ни слова, мрачные как туча, в сопровождении охранника они прошествовали к облупленному зданию. Иляс, нахмурив жиденькие брови, взглянул на вывеску на фасаде здания: «Областная организация КПРФ». Таким же взором окинул вывеску и Жерех, а охранник вообще не повернул головы.
— Вы к кому? — спросил сторож на вахте.
— К Рахимбаеву, — не глядя на него ответил Иляс. — Я советник губернатора области. Вот мое удостоверение. — Сунул в нос сторожу коленкоровую корочку, не открывая её и прошествовал дальше.
В приемной у Рахимбаева толпились какие-то убогие старушки, жаловавшиеся на горькое житье-бытье крутогрудому, белому, как лунь, ветерану с полным иконостасом орденов и медалей на черном, обильно украшенном перхотью, пиджаке. Не взирая на них, троица шагала к двери, на которой красовалась надпись: «Секретарь областной организации КПРФ тов. Рахимбаев Ю. А.»
Двухметровый телохранитель схватился ручищей за дверную ручку и распахнул обитую дешевым дерматином дверь.
— Вы куда? — вскочила было с места сорокалетняя секретарша, пытаясь помешать им войти к секретарю.
— К секретарю обкома, по срочному делу! — рявкнул Жерех. — От губернатора Лузгина!
Этих слов было достаточно, чтобы секретарша ретировалась и снова уселась за мосдревовский стол со стеклом на нем. С противоположной стены на неё с лукавым прищуром глядел самый человечный человек. Троица же была уже в кабинете.
Из-за огромного письменного стола приподнялся статный черноволосый мужчина лет пятидесяти пяти. На мясистом носу были каплевидные очки в скромной оправе. Напротив него сидела крохотная старушонка, похожая на Стасову или Землячку в сталинском костюме, украшенном орденом Ленина. Со стены на это взирал уже довольно строгий Ильич, взирал величественно и гордо.
— Слушаю вас, — насторожился Рахимбаев.
— Ассалом алейкум, Юнус-аке, — произнес Иляс и начал было говорить на каком-то непонятном остальным языке. Впрочем, самому Рахимбаеву этот язык, видимо, тоже был незнаком, так как он с тупым выражением лица глядел на оживленно болтающего Иляса.
— Эх, Юнус Абибуллаевич, — покачал головой Иляс. — Оторвались вы от родных корней, родного языка не понимаете. Я же по-татарски говорю. Вы ведь татарин? — нагло спросил он секретаря обкома.
— Я интернационалист, — насупился Рахимбаев, взглянув на вождя мирового пролетариата, словно ища у него поддержки в своем интернационализме. — А в чем, собственно говоря, дело? Вы кто такие, почему без очереди? У меня сидит женщина, ветеран партии, кавалер ордена Ленина, а вы врываетесь, понимаете ли…
Иляс пробормотал про себя какое-то слово на непонятном никому языке, но судя по реакции Рахимбаева, это слово он прекрасно понял, потому что его передернуло, и он гневно поглядел на непрошеного визитера.
— Вижу, Юнус Абибуллаевич, что вы кое-что из родного языка все же понимаете, — улыбнулся Иляс. — Извините меня, я грубый человек, у меня была суровая жизненная школа. И, может быть, я бы стал активным членом вашей партии, таким, как, например, был товарищ Сталин. Юность Сталина во многом напоминает мне мою юность, например, ограбления инкассаторов в пользу родной партии и её кассы. Но… не судьба, иные нынче времена. Я советник губернатора Семена Петровича Лузгина. Моя фамилия Джумабеков. Вот мое удостоверение. Я по очень важному делу. К о н — ф и д е н ц и а л ь н о м у, Юнус Абибуллаевич!
— Ну хорошо, — сменил гнев на милость Рахимбаев. Он встал, по сыновнему приобнял крохотную старушку и помог ей встать. Старушке было, видимо, не менее ста лет, странно было, что она вообще ещё жива. — Ольга Феоктистовна, ваш вопрос мы практически решили. Быть в нашем краю дому ветеранов партии! Я вам это обещаю, Ольга Феоктистовна, и именно вы, член партии с двадцать второго года, будете открывать это учреждение. А пока идите, вас отвезут домой. — Он нажал кнопку звонка. — Товарищ Агеев, отвезите Ольгу Феоктистовну домой и проследите, чтобы у неё было все необходимое — продукты, бытовые мелочи. Мы должны ценить таких людей…
— Я вам тоже обещаю, Ольга Феоктистовна, что будет дом ветеранов партии, — подтвердил слова секретаря Иляс. — Кстати, этот вопрос уже решен губернатором. Мы отдаем под дом ветеранов бывший санаторий обкома партии. Там ведь очень уютно, правда, Юнус Абибуллаевич? Наверняка, немало славных воспоминаний связано у вас с этим местом?
Рахимбаев густо покраснел, глядя в наглые глаза Иляса. Воспоминания, действительно, были. Хороша была в санатории сауна, тогда единственная в регионе… Эх, сколько плотской радости принесла эта сауна им, молодым обкомовским работникам… Да и немолодым тоже…
— Идите, Ольга Феоктистовна, идите, — Рахимбаев стал легонько подталкивать старушонку к выходу, где её уже ждал строгий шофер-охранник товарищ Агеев.
— Спасибо, Юнус Абибуллаевич, — улыбалась беззубым ртом столетняя старуха. — Я всегда говорю молодым, что партия…
При этих словах шофер, выпустив старушку из кабинета, захлопнул дверь.
— Господин Муромцев и вы, Шурик, тоже свободны, — сказал Иляс, садясь на место старушки напротив Рахимбаева. На колени он положил черную папку.
Жерех и охранник вышли, а Рахимбаев подозрительно поглядел в желтые глаза Иляса.
— Слушаю вас, — уселся он в кресло и снова уставился на Иляса.
Иляс выдержал паузу и произнес:
— Мэром Южносибирска хотите быть?
— Что?! — раскрыл от удивления рот Рахимбаев.
— Вы вообще на каком языке говорите, кроме интернационального, Юнус Абибуллаевич? Вы и русского тоже не понимаете? — раздраженно спросил Иляс. — Мэром, говорю, хотите быть? Насколько я понимаю, у вас прежде было такое желание. Неужели теперь оно пропало?
— Оно не пропало, и если сограждане сочтут нужным отдать свои голоса мне…, — начал было Рахимбаев, но у Иляса не было времени слушать эту чушь.
— На выборах мэра Верещагин наберет шестьдесят процентов, ну плюс минус два-три. Белогорцев набирает двадцать процентов, а вы, Юнус Абибуллаевич, извините меня за горькую правду, процентов пять — семь. И вы это знаете не хуже меня. Так что не надо насчет сограждан. Я вам предлагаю отобрать у Верещагина все его голоса. Совершенно серьезно. И стать мэром Южносибирска.
— А как же… Эдуард Григорьевич? — промямлил Рахимбаев.
— Он не оправдал оказанного ему высокого доверия. Он фраер и позер, простите за жаргон. И им скоро займется Генеральная прокуратура. К тому же он развратный человек и на него имеется компромат. Короче, Верещагин снимает свою кандидатуру, и вы остаетесь один на один с Белогорцевым. Мы вам даем эфирное время, мы агитируем за вас и в то же время льем потоки грязи на Белогорцева. И через месяц вы из этой халупы перебираетесь в особняк Верещагина.
— А как же…? — Рахимбаев опасливо поглядел на строгого вождя на стене.
— Это пускай, он нам не мешает, — махнул рукой Иляс. — Нам мешает закрутившееся дело вокруг нефтеперерабатывающего комбината. Белогорцев имеет на руках серьезные компрометирующие документы, и вскоре тут может завязаться очень серьезная возня, которая, скрывать не стану, нам вовсе не на руку. А вы, когда станете мэром, закроете глаза на все, что там творилось и будет твориться. На депутатские выборы идем нога в ногу — наше «Единство» или «Медведь», как его теперь называют и ваша КПРФ. В Думе будем заседать на равных, а Белогорцева, которого поддерживает «Отечество — Вся Россия», задавим. Ладно, детали обсудим позже. А пока у меня к вам один вопрос. Вы согласны, или мне подыскать другую кандидатуру?
— Согласен, — ни секунды не думая, ответил Рахимбаев. Но стыдливо поглядел на вождя и добавил: — Но ведь на этом комбинате творятся жуткие дела, ведь обманывают народ…
— Вы семьдесят лет обманывали народ, — спокойно ответил Иляс. — И то, как ни странно, многие вам до сих пор верят. А тут, подумаешь, не так приватизировали, вместо сотни хозяев всего-то трое. А скоро будет только двое, третий отколется, как ненужный нарост. Вы понимаете, кого я имею в виду, Юнус Абибуллаевич?
— Разумеется, — побагровел Рахимбаев, вспомнив ледяную улыбочку Верещагина и его роговые очки. А потом вспомнил вальяжную Веру Георгиевну и побагровел ещё сильнее. Как же он ненавидел эту сладкую парочку…
— Я делюсь с вами, как со своим человеком, обратите внимание и на этот аспект нашего разговора. После того, что вы уже знаете, вам отсюда только две дороги — либо в мэрский особняк, либо на городское кладбище. И то, что вы выбрали особняк, это, я полагаю, правильное решение. Разумеется, ваши действия будут контролировать наши люди. Вашим доверенным лицом на выборах отныне будет Олег Александрович Муромцев, активный, исполнительный человек и мой близкий друг. Он вежлив, аккуратен, очень смел, умеет делать абсолютно все — водить все виды машин, стрелять с обеих рук, драться всеми возможными способами, танцевать вальс, готовить бешбармак, лазать по стенам. И главное — врать, безобразно врать всем. Кроме меня, разумеется. — добавил он. — Олег Александрович! — крикнул он, приоткрывая дверь. — Пройдите сюда, нам нужны ваши консультации.
Жерех с постным лицом зашел в кабинет и скромно сел у двери, строго глядя на Рахимбаева и Иляса.
— Олег Александрович, вы немедленно должны ехать на телевидение и сообщить гражданам, что Верещагин снимает свою кандидатуру. Затем слово будет предоставлено Юнусу Абибуллаевичу. А вы должны за эти пару-тройку часов хорошенько обдумать, что вы будете говорить избирателям. Говорите все, что угодно. Кроме одного. — Он зверским взглядом поглядел на воспрявшего духом Рахимбаева. — Кроме дел на комбинате. Об этом ни слова, ни намека. Если будут вопросы на эту тему, ответите, что, на ваш взгляд, там все происходит согласно закону. Итак, действуйте. А завтра, я полагаю, по телевидению выступит сам Семен Петрович. И вы воочию убедитесь в его поддержке. Мы верим в вас, Юнус Абибуллаевич! Мы полагаем, что вы будете достойным мэром маленького, но очень важного для России города. И не позволите себе того, что позволял этот Верещагин. Кстати, чтобы не быть голословным, могу показать вам его заявление в Избирком, где он просит снять с выборов его кандидатуру. — Он вытащил из черной папочки бумагу и протянул её Рахимбаеву. Увидев документ воочию, Рахимбаев затрепетал от радости. Уж не сон ли это? Уж не небесные ли силы пришли к нему на помощь? Нет, скорее, силы другие. А, впрочем, все равно, хоть с дьяволом, но против этих выскочек, ворюг, позеров, наживающихся на народной нищете! Поглядит тогда на него Верещагин! Из-за решетки поглядит… Воистину, смеется тот, кто смеется последним. Рахимбаев вспомнил какой-то прием у губернатора области, куда пригласили и его, как руководителя местной организации КПРФ. Как смаковала эта сучка, жена Верещагина, его имя-отчество, как она иронизировала над его низкими процентами, над его постоянным упорным желанием стать мэром. Ему доложили, что за глаза Верещагина называет его «упорный Юн-су.» Да, порадовались тогда на него эти золоченые господа… От блеска её бриллиантов слепило в глазах, платье на ней было не иначе как от Версаче или Валентино. И он, в своем мешковато сидящем сером костюме, не успевший даже погладить брюки, он, безнадежно проигравший выборы, вторично проигравший. Он уже не мог заикаться о фальсификации результатов выборов, какая там фальсификация, когда девять процентов против семидесяти пяти? С каждым разом все меньше и меньше… Неужели эти люди настолько всесильны, что могут из его семи сделать семьдесят? А ведь могут, он верит, что могут…