— Хорошо, что вы в курсе дела, это избавляет нас от необходимости рассказывать вам эту темную историю…
— Говорите короче — чего вы хотите от меня и моей бедной жены? Она в очень плохом состоянии, я даже не стану скрывать от вас того, что всего несколько дней назад я снял её с петли в её спальне. Очередной стресс сделает меня вдовцом. Я на все согласен, если вы не предложите нечто противозаконное.
— Нет, нет, ничего противозаконного мы не предложим. Напротив, мы хотим вернуть награбленные Верещагиным деньги нашей стране. И хотим сделать это побыстрее, без всяких проволочек, без блокировки счета, что может произойти в самое ближайшее время, без долгого, нудного, возможно даже многолетнего выяснения происхождения этих денег. Короче, пусть ваша жена, когда она выздоровеет, переведет деньги на тот счет, который мы укажем. Вот, собственно говоря, и все, господин Шварценберг, чего мы от вас хотим.
— И деньги вернутся в Россию?
— Разумеется. Они вернутся в нашу область и пойдут на её благоустройство и процветание. Определенную долю мы переведем в Федеральный бюджет, заплатим налоги. А, в принципе, вся сумма уже распределена — школы, больницы, детдома, благоустройство города, строительство дорог. Если бы вы видели, господин Шварценберг, в каком все это находится плачевном состоянии..
— О, это благое дело, господа! — воодушевился Генрих. — Разумеется, мы так и поступим, если получим документальное подтверждение ваших полномочий. Барбару саму тяготит этот счет, размерами которого она давно уже не интересовалась…. Она имеет полное право поинтересоваться суммой, которая лежит на её имя, но она просто не желает иметь со всем этим ничего общего.
— Согласно данным недельной давности на этом счету лежало триста двадцать три миллиона долларов, — с каменным лицом произнес Костя, будучи готов к тому, что хозяин упадет со стула.
Генрих не упал, но побледнел заметно. И это уловил сухощавый собеседник, из всего разговора понявший только эти чудовищные цифры. Он едва заметно усмехнулся.
Усмешку эту, сколь бы она ни была неуловима, Генрих уловил и густо покраснел.
— Сколько бы там ни было, эти деньги ни ко мне, ни к моей жене никакого отношения не имеют. И мы немедленно переведем эти деньги туда, куда вы скажете, господа! — твердо заявил Генрих. — Наши предки были тевтонскими рыцарями, до войны мой отец был богатым человеком. Во время войны отец был контрразведчиком, имел чин оберштурмбанфюрера, но пошел против Гитлера и оказался в концлагере. Он лишился всего, что имел и после концлагеря работал грузчиком и шофером. А я начинал разносчиком газет. И вы не имеете никакого права думать обо мне плохо! — чеканил слова Генрих, при этом строго поглядывая на господина Муромцева, который не понимал ни единого слова из его страстной речи и лишь поражался агрессивности тевтонского рыцаря в очках в золоченой оправе. Костя, правда, вкратце пытался объяснить содержание разговора своему спутнику.
Генрих разгорячился до того, что совершенно изменил своей манере разговаривать с людьми, встал и начал расхаживать по комнате, размахивая руками. Он глядел на портрет своего героического отца на стене и гордился собой. В это время послышался стук из кладовки и сдавленный женский крик. «Проснулась», — подумал Генрих и закрыл поплотнее дверь.
— Что это там такое? — удивился Костя.
— Стало плохо одной из наших служанок, — объяснил уже совершенно спокойным тоном Генрих. — У неё припадок, мы скоро вызовем врачей на дом… Вы не беспокойтесь…
— Скажите, — вдруг спросил Костя. — А мать вашей жены, госпожа Верещагина тут у вас не появлялась? Дело в том, что она неожиданно исчезла из Южносибирска, и никто её не может найти, в том числе и озадаченный супруг.
— Нет, пока её здесь не было, — не моргнув глазом, ответил Генрих. — Я позволю себе предложить вам кофе и легкий завтрак, господа. Вы не возражаете?
— Нисколько, — улыбнулся Костя. — Мы с господином Муромцевым ещё не успели позавтракать, так спеша к вам. Так вот, возвращаясь к госпоже Верещагиной, она по своей старой привычке прихватила из дома все наличные деньги, хорошо еще, что её муж недавно получил крупную сумму денег за продажу акций. А то бы ему просто нечего было кушать…
— А сколь значительна эта сумма? — поинтересовался Генрих.
— Не столь значительна по сравнению с теми деньгами, которые присвоил Верещагин, но, тем не менее он был очень недоволен. Полагаю, речь идет о нескольких десятках тысяч долларов. Мы бы вообще об этом не узнали, умей господин Верещагин держать себя в руках. Но он был так взволнован, что информация буквально текла из него рекой…
Генриху понравился этот седоватый коренастый мужчина с пшеничными усиками. Он как-то сразу поверил ему. И чувствовал, что тот догадывается, где находится в данный момент мать его жены. Но сдать её правоохранительным органам Генрих не мог. Это было неприемлемо для него. И Барбара бы его не поняла.
Подали кофе, булочки и масло. Жерех был, разумеется, не против сожрать что-нибудь посущественней, но пришлось довольствоваться тем, что предлагают.
— Мы остановились тут неподалеку, в гостинице, — сказал, прощаясь, Костя, причем назвав ту самую гостиницу, где остановилась и Вера Георгиевна. Не проведи она эту ночь в кладовке у Шварценберга, они бы наверняка встретились. Так что, посадив новоявленную тещу под домашний арест, Генрих возможно спас её от гораздо более крупных неприятностей. — Вот наш номер телефона. Позвоните нам, когда фрау Барбара выздоровеет и сможет восстановить справедливость.
— О да, разумеется, господа! — уверил их Генрих, крепко пожимая руки обоим гостям. Но при этом на Муромцева он бросил довольно неодобрительный, укоризненный взгляд. Не нравился ему этот странный господин, ну никак не нравился. Подобные типусы были вне его понимания.
Стук из кладовки же тем временем становился все сильнее.
— Прошу, господа, — улыбался Генрих, провожая гостей и не обращая ни малейшего внимания на эти звуки. Жерех же подозрительно взглянул на Костю.
— Прошу, прошу, — уже начинал подталкивать гостей к выходу Генрих, и, наконец, за ними захлопнулась дверь.
… — Что вы стучите, черт побери? — подошел к двери Генрих. — Приходили по вашу душу, глупая вы женщина. Вас хотят арестовать, понимаете вы это, наконец? Я вас не выдал из любви к бедной Барбаре, а вы стучите и стучите. И кричите ещё что-то, хорошо, что они не смогли ничего разобрать, ещё слава Богу, что вы кричали не на родном языке…
— Теперь-то они ушли?
— Теперь ушли.
— Так выпускайте же меня отсюда!
— Завтрак вам подадут туда, фрау. Выпускать же вас все равно, что выпускать джина из бутылки. Опасно, фрау Вера.
— Чего же вы боитесь в своем доме с охраной? Глупо, господин Шварценберг. Что, вы полагаете, у меня на теле спрятано оружие и я стану стрелять в вас? Мне необходимо выйти, сами понимаете.
Генрих немного подумал и открыл дверь.
Бледная, взъерошенная, со спутанными редкими волосами, Верещагина вышла из кладовки.
— Хорошо же вы принимаете мать своей жены, — покачала она головой. — Вряд ли она будет вам за это благодарна.
— Вы должны благодарить меня за то, что я не сдал вас, фрау, — отпарировал Генрих. — Идите и приводите себя в порядок. Туда, — указал он на ванную. — Там вы найдете все необходимое. Потом вам будет предложен завтрак.
Через некоторое время Вера Георгиевна, умытая и причесанная, сидела в гостиной перед невозмутимым Генрихом.
— И чего же они хотели? — спросила она.
— Восстановления справедливости, не больше, фрау. Завтракайте и займемся каждый своими делами.
— Какие же у меня могут быть дела, раз вы не хотите мне помочь?
— Ваши дела пока находиться здесь, под присмотром охраны, фрау. А мои дела — привести в надлежащее состояние мою бедную Барбару.
Раздался телефонный звонок. Звонил доктор Обердорф, который сообщил Генриху, что он может в любое удобное для него время, хоть немедленно, навестить свою жену. Генрих порозовел и воспрял духом.
— Из больницы звонят? — встрепенулась Вера Георгиевна.
— Да, — лаконично ответил Генрих. — И мне необходимо срочно туда ехать. Извольте заканчивать ваш завтрак побыстрее.
— И вы опять посадите меня под замок?
— Разумеется. А о вашем визите я в той или иной форме сообщу Барбаре. И от неё зависит, как ей поступить. Я не собираюсь навязывать своего решения ей. Скоро вы будете знать о нашем общем решении.
После завтрака Веру Георгиевну снова заперли в кладовке, а Генрих сел в машину и уехал в клинику.
… Барбара была уже в гораздо лучшей форме, хотя была ещё очень бледна. Она открыла глаза и улыбнулась мужу.
— Боже мой, — прослезился Генрих. — Что ты со мной делаешь, дорогая моя?
Он встал перед её постелью на колени и покрыл её бледное лицо поцелуями.
Потом он сел рядом и внимательно поглядел на жену.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Гораздо лучше, — улыбнулась она.
— Я должен тебе кое-что сообщить. Дело в том, Барбара, что вчера появилась некая весточка из России. Только ты не волнуйся, все в порядке…
— Я не волнуюсь, Генрих. Говори…
В палату вошел доктор Обердорф и укоризненно поглядел на Генриха, качая седой головой. Но того уже невозможно было остановить. Он хотел разрубить окаянный узел, мешающий им жить. Негодующий доктор удалился, и Генрих рассказал жене о визите её матери.
К его удивлению, Барбара восприняла все это совершенно спокойно, а когда услышала, как Генрих запер мать в кладовку, даже рассмеялась.
— Господи, как же это было бы смешно, — сказала она по-русски, — если бы не было так страшно…
— Что ты говоришь? — не понял Генрих.
— Я говорю, что ты поступил правильно. Наверное, скоро меня выпишут, и я сама поговорю с ней. Но ты все же содержи её получше. Закрой её в моей спальне.
— Но ведь она может улизнуть через окно, — возразил Генрих. — У нас же нет решеток. К тому же я ещё не все тебе рассказал…
Затем он поведал ей и о утреннем посещении визитеров из далекой России. Это сообщение она восприняла с восторгом.
— Как это прекрасно! Это же то, о чем я мечтала, Генрих! — воскликнула Барбара, приподнимаясь на постели. — Пусть эти преступные деньги послужат во благо России!
— Ой, Барбара, скорее всего, они снова попадут в нечистые руки, не верю я в порядочность этих российских чиновников. Хоть один из мужчин и понравился мне. Это частный детектив господин Савельев. Но он маленький человек, а представляет интересы очень крупных фигур. А все эти крупные фигуры — воры и мошенники.
— И Бог с ними, наше дело избавиться от грязных денег, которые мешают нам жить!
— Если бы ты знала, какая сумма лежит на твоем банковском счету, — вздохнул Генрих.
— Эх, Генрих, Генрих, а если бы ты знал, до какой степени меня все это мало интересует… Я тоскую по ручкам, ножкам, глазкам моей доченьки, моей ненаглядной Вики, а ты мне толкуешь про этот грязный банковский счет, из-за которого я лишилась её, — залилась слезами Барбара.
«Святая женщина», — подумал Генрих и нежно дотронулся до её хрупкого плеча рукой, давая понять, что разговор об этом закончен…
… Через два дня Барбару выписали домой…
10.
— Ты что, обезумел от горя по исчезнувшей супруге? — послышался в телефонной трубке басок Иляса. — Ты почему сидишь дома, как пень и ничего не делаешь? Тебе же сказано, чтобы ты убирался отсюда чем дальше, тем лучше! По моим сведениям уже сегодня здесь будет группа из Генеральной прокуратуры во главе со следователем по особо важным делам. Я что, должен упаковать тебя, как багаж и отправить отсюда к известной матери? Не думал я, что ты так неповоротлив, Эдуард Григорьевич!
Неповоротливость Верещагина объяснялась очень просто, совершенно по-русски, по-простецки. Дело было в том, что уже несколько дней мэр находился в состоянии глубокого запоя. Он начал пить ещё в тот день, когда понял, что Вера Георгиевна бесследно исчезла, прихватив из дома все наличные деньги в размере двадцати двух тысяч долларов и кое-какие ценности. Отчаявшись найти её, он принялся глушить виски, потом потребовал к себе домой девочек для развлечений и предался изощренному разврату, нимало не стесняясь охранников и прислуги. Наутро он начал похмеляться пивом «Амстел», потом опять перешел на крепкие напитки… Пил, жрал, развлекался с девочками, потом девочки ему опостылели, он распорядился выгнать этих и привезти новых. Все было исполнено, но прислуга поняла, что началась агония, и им, действительно пора паковать чемоданы. Кормушка заканчивалась.
Оклемался Верещагин только на третий день, и не только от того, что позвонил Иляс, а и от того, что он уже был не в состоянии пьянствовать и распутничать. Его тошнило, кружилась голова, в руках и ногах была чудовищная слабость. Как-никак, ему было пятьдесят шесть лет. Когда он думал о страшной реальности, его рука снова тянулась к бутылке, но, сделав один-два глотка, он начинал давиться и захлебываться жутким кашлем.
«Все, все, брать себя в руки и мотать отсюда», — твердо решил почти бывший мэр. До перевыборов оставалось чуть более трех недель, по телевизору бесконечно мелькала глупая рожа Рахимбаева, занудно вещавшего о коррупции в городской мэрии и благе народа, которое наступит вскоре после того, как он станет мэром. Пару раз сзади него промелькнули звериные глазки советника губернатора господина Джумабекова. «Предали, все предали, паскуды», — скрипел зубами Верещагин, не отдавая себе отчета в том, что, прежде всего, он сам предал всех, кого только можно. — «Нет, здорово, все-таки, что я получил от этих ублюдков миллион долларов», — подумал мэр, и вдруг страшная мысль поразила его мозг. Он бросился в свой кабинет, где в сейфе был припрятан кейс с деньгами. Открыл ключом дверь кабинета, затем сейф, и… кейс бесследно исчез…
— Боже мой!!! — заорал благим матом Верещагин. — Боже мой!!! Это они, это мерзкие охранники, слуги!!! Воры! Ворюги!!!
Он бросился к прислуге, но обнаружил, что уже почти никого в доме не было. Только подавальщица Зиночка, да охранник Дима.
— Где деньги?! — орал мэр, потрясая кулачками. — У меня из сейфа пропали деньги! Кто здесь был? Дубликатов ключей не было ни у кого! Кто из посторонних был в доме?
— Никого, — пожал плечами Дима. — Только… девочки… А к вам… вообще никто из прислуги, кроме Зины не заходил… Я следил… Так что, наверное, они…
— Точно, точно, — решил Верещагин. — Где шофер? Машину мне! Сейчас мы разыщем этих блядей! Они вытащили ключи из кармана моего пиджака и украли деньги!
Он бросился в спальню и попытался привести себя в порядок. Надел свежую рубашку, костюм, начищенные до блеска ботинки. Потом обнаружил, что небрит и бросился в ванную бриться. «Боже мой, какая омерзительная у меня рожа», — пришло ему в голову, глядя в огромное зеркало во всю стену.
От этих раздумий его отвлек телефонный звонок. Звонил опять Иляс.
— Так, ты ещё дома, драгоценный мой? А ты знаешь, что имеется санкция прокурора на твое задержание? Я имею достоверные сведения. За тобой едут, придурок, понял? И учти, шепнешь про меня или про сделку с акциями хоть словечко, я тебя не то, что в камере, под землей достану и на куски порежу! Меня нет, понял ты? И никаких финансовых дел с тобой ни я, ни Семен Петрович никогда не имели. Никаких никогда, понял, недоумок? Быстро собирайся и любым способом уматывай. Все равно будет лучше, если ты не попадешь в лапы правосудия, так надежнее и спокойнее для всех нас…
— Понимаешь, понимаешь, — бубнил мэр. — Но мне не на что ехать. У меня украли все деньги… Абсолютно все…
— Как это украли деньги? — недоумевал Иляс.
— Не знаю, как. Увели из сейфа. Кейс увели из сейфа. А Вера прихватила всю домашнюю наличность, около двадцати тысяч долларов. У меня нет в кармане ни копейки, даже наш рублевый счет в сберкассе был оформлен на её имя…
— Кто был у тебя дома за эти дни? Говори честно.
— Проститутки, сначала одни, потом другие. Я их найду, их можно найти…, — лепетал Верещагин. — Помоги мне, мы прижмем их, дай мне только денег улететь отсюда в Европу… Ты их найдешь. Их можно найти…