– Нет, – усмехнулась она, колдуя над кофеваркой. – И тому есть три причины. Во-первых, Петр Кириллович предупредил, что вы придете и будете с нами разговаривать. А уж на рабочее время разговор придется, или на перерыв, это вопрос везения. Во-вторых, срочных дел у меня сейчас нет и, пока не появится кто-нибудь, из фирмы «Абриколь», я в вашем полном распоряжении. Вот если от них придут, тогда извините, тогда я вас брошу. Они хороший заказ собираются сделать, эксклюзивную игрушку. Что-то вроде символа фирмы.
– Какая, интересно, игрушка, может символизировать абриколь? – немного отвлеклась от своих забот я.
– Понятия не имею. Да нам, собственно, все равно. Предложим, конечно, имеющиеся у нас образцы… например, мышь белая есть, очень удачная. И такая пластичная – на любой случай годится.
– Тоже Володя Черников делал, – понимающе кивнула я.
– Нет, Маша. Она очень способная девочка. Конечно, до Володиного уровня не дотягивает, но всплески гениальности и у нее случаются. И тогда Маша проектирует великолепные игрушки, вот как эту мышь.
– А если им ваши образцы не понравятся?
– Новые разработаем, в соответствии с пожеланиями заказчика. Если они сами, хоть минимально, представляют, что им, собственно, нужно, это будет не сложно. А если не представляют – все равно, сделаем. Только сначала надо будет выяснить, что такое «абриколь».
– Узнаете, мне скажете, ладно, – попросила я. – Мне тоже интересно.
Зинаида Григорьевна, с коротким смешком, пообещала не жадничать и поделиться информацией. Тем временем, колба кофеварки наполнилась, и моя собеседница занялась делом. Она отодвинула в сторону грязную посуду, подсыпала в вазочку сухарей и поставила передо мной большую чашку, от которой поднимался пар. Я благодарно кивнула, сделала маленький осторожный глоток и спросила:
– А что в третьих? Вы сказали, что есть три причины, почему вы можете беседовать со мной и никуда не торопиться, а назвали только две.
– Третья причина самая простая, я сегодня дежурная. Видите, – она кивнула на край стола, приютивший грязные чашки, – это все помыть надо. Раньше каждая сама за собой убирала, но это очень неудобно. Сначала около раковины толкучка, потом разборки – кто воду расплескал, кто мыло не на место положил, кому плиту вытирать… честное слово, из-за таких мелочей ругались! Петру Кирилловичу это надоело, и он распорядился установить дежурство, как в пионерлагере. Едят все, убирает один. Никаких ссор и скандалов.
– Разумно, – одобрила я заведенный Черниковым порядок. Взяла сухарь, попробовала его на зуб и, вспомнив манипуляции Изабеллы Константиновны, задала следующий вопрос:
– А ваша главный бухгалтер всегда так странно кофе пьет? У нее, кажется, полсухаря в чашке плавало.
– Всегда, – Зинаида Григорьевна засмеялась. – Сейчас я уже привыкла, а первое время – смотреть не могла! Она же в чашку, что есть, то и сует: сухарь, так сухарь, пряник, так пряник, кусок хлеба, значит, кусок хлеба макнет. Такая, прости господи, тюря получается. А Изабелла Константиновна пьет и не кривится. Старой закалки человек, не нам чета.
Я не поняла, чем так хороша старая закалка и в чем она, кроме опускания хлебопродуктов в чашку с кофе, выражается, но спорить не стала. Главное ясно – такое поведение за столом для главбуха было обычным, следовательно, мое появление ее не встревожило. Или, Изабелла Константиновна очень хорошо умеет скрывать свое беспокойство. А кого я здесь встревожила? Зинаида Григорьевна тоже не выглядит нервной. Милая женщина, откровенная, и доброжелательная – вот, вторую чашку кофе мне налила, горячего. Катя – та вообще полна щенячьего энтузиазма и готова рассказать мне все, и то о чем я спрашиваю, и то о чем спрашивать не собираюсь. Маша? С самого начала она выглядела несколько заторможенной, а потом, когда зашла речь о василиске, и вовсе ушла в себя. Но творческая личность имеет право на некоторые странности. Правда, потом она довольно шустро вскочила, и очень неубедительно засуетилась. Так и не сказала, что у нее за дело, почему вдруг бегом бежать надо. С другой стороны, может, и правда, вспомнила что-то важное. А отчитываться: что, где, куда, она мне не обязана.
Зинаида Григорьевна налила кофе себе и уселась на прежнее место. Она невозмутимо ждала моих вопросов, готовая на них отвечать, но проявлять инициативу, в отличие от Кати, не собиралась.
– Зинаида Григорьевна, вы сказали, что о новых игрушках знали все. Что, на эту тему разговоры какие-то велись?
– Конечно, это ведь всех касается. Будут хорошие новые игрушки, значит, будет прибыль. Так что, обсуждали. Радовались, что Володя сам взялся. Он, с тех пор, как институт закончил, редко что для отца делал, все больше туда, за границу, работал.
– Понимаю, – кивнула я. – А сейчас, после ограбления, тоже, наверное, разговоры есть? Новая волна пошла.
– Пошла, – поморщилась она. – Всех с головой накрыла. Понятно ведь, что эскизы новых игрушек к конкурентам ушли. И понятно, что без своих здесь не обошлось.
– Почему вы так считаете?
– А откуда постороннему человеку знать, что эти эскизы вообще существуют?
– Вы сами говорите – весь коллектив знал, обсуждали не скрываясь.
– Но ведь только здесь, не на центральной же площади! – она посмотрела мне в глаза и выразительно проговорила: – Вы меня понимаете?
– Вы хотите сказать, что кто-то из сотрудников фирмы связан с конкурентами и поставляет им коммерчески важную информацию? – осторожно сформулировала я.
Несколько секунд Зинаида Григорьевна продолжала гипнотизировать меня, потом отчеканила:
– Именно это я и хочу сказать. Удавила бы гадюку, собственными руками!
Теперь паузу взяла я. Не сводя взгляда со старшего менеджера, на ощупь, нашарила чашку, глотнула горячего кофе, поперхнулась и закашлялась. Зинаида Григорьевна спокойно ждала, пока я буду готова продолжить разговор.
– То есть вы, – сипло уточнила я, – подозреваете какого-то конкретного человека?
– Подозреваю. Но доказательств у меня нет, поэтому я вам не могу сказать ничего конкретного.
– Кхм. В смысле, фамилию не назовете.
– Нет. Могу только сказать, что этот человек, по долгу службы, имеет доступ к информации о жизненно важных для развития фирмы решениях.
– Это предположение напрашивается само собой, – пожала я плечами. – Уборщице или вахтерше, как бы внимательно они ни прислушивались к разговорам, трудно быть в курсе того, что находится у директора в домашнем сейфе. Так что, если мы говорим о конкретном человеке, имеющем имя и фамилию…
– Но я не могу! – горячо перебила меня Зинаида Григорьевна. – Понимаете, без доказательств, это ведь будет клевета. А доказательств у меня нет, – с сожалением повторила она.
– Ага. То есть, если вдруг окажется, что человек, которого вы подозреваете, не виновен…
– Это не возможно, – снова перебила меня Зинаида Григорьевна. – О невиновности не может быть и речи!
– Но почему? Ведь доказательств нет?
– Прямых нет. Но я знаю жизнь и знаю людей. Эта… этот человек способен на многое.
– Неубедительно, – я покачала головой. – Мало ли, кто на что способен, это вовсе не означает, что человек окажется преступником. Кстати, если суммировать то, что вы уже сказали – доступ к важной информации и скверный характер, то можно сделать некоторые выводы. Вы имели в виду секретаршу Черникова?
– Ничего такого я не говорила, – надулась Зинаида Григорьевна. – Я Варвару не люблю, ее никто у нас не любит, но, что она преступница, я не говорила.
– Не говорили, – согласилась я. – Но думали ведь?
Зинаида Григорьевна не ответила. Сидела, выпрямив спину, сжав тонкие губы и устремив мрачный взгляд в пространство над моим правым плечом.
– Не хотите отвечать? Печально, ничего не скажешь. Скажите, с какой целью вы затеяли этот разговор? Хотели мне помочь или, наоборот, запутать?
– Запутать? – она ожила и заморгала ресницами. – Нет, конечно, зачем мне это?
– Пока не знаю. Но посудите сами: вы обвиняете неизвестно кого, неизвестно в чем…
– Я не обвиняю! Я ничего такого не говорила!
– Вы сказали, – я заглянула в блокнот, в котором успела сделать несколько записей, – одну минуточку! Вот, практически дословно: «Без своих не обошлось» и «подозреваю конкретного человека». Ах, да, еще: «Удавила бы гадюку». И тут же, без всяких объяснений, отказались расшифровать, кого вы имели в виду.
– Неправда, – слабо запротестовала она. – Не без объяснений, я все объяснила.
– Извините, но я не могу считать ваш… – на мгновение, я заколебалась, потом решила, что в создавшейся ситуации могу позволить себе капельку грубости. – Ваш детский лепет удовлетворительным объяснением. Будьте добры, скажите, о каком конкретно человеке шла речь, или я буду вынуждена считать вас недобросовестным свидетелем.
Теперь я, выпрямив спину и сжав губы, смотрела на Зинаиду Григорьевну, ожидая реакции на свои слова. Реакция оказалась скорой и несколько неожиданной. Да, конечно, я была строга и, можно даже сказать, сурова, но ничего, клянусь, ничего из ряда вон выходящего! Любой оболтус из моего бывшего десятого «Б» воспринял бы это как простую форму выражения неудовольствия и, в лучшем случае, потрудился бы принять виноватый вид. А то, просто стоял бы, ковыряя линолеум носком ботинка и уныло дожидаясь, когда же Маргарите Сергеевне надоест и она закончит свое выступление. Может, у нынешней молодежи нервы крепче? Или Зинаида Григорьевна до сих пор пребывала исключительно в тепличных условиях? Может, на нее до сих пор никто голос не повышал? Не знаю. Но то, что она разрыдалась, оказалось для меня неприятным сюрпризом.
– Ну-ну, – я неловко погладила ее по руке. – Ну-ну-ну. Вовсе нет причин, чтобы так убиваться.
– Вам легко говорить, – из-за непрерывных всхлипываний, слова ее прозвучали невнятно. – Вы же не знаете…
Она снова зашлась в рыданиях.
– Не знаю, – я снова погладила ее по руке, а потом, для разнообразия, похлопала по плечу. – Но очень хочу узнать. Давайте договоримся так: вы успокойтесь, расскажите мне все, что вас тревожит, а я постараюсь помочь. Согласны?
Я покопалась в сумочке и достала начатую упаковку бумажных носовых платков, протянула Зинаиде Григорьевне. Она не ответила, но платки взяла. Достала один, вытерла глаза, потом приложила к носу. Спросила, почти деловито, хотя и еще вздрагивающим голосом:
– Они что, ароматизированные?
– Какие в магазине были, – извинилась я.
– А что за запах? Я не пойму.
– На этикетке было написано: «морская свежесть».
– И врут же, не ленятся. Причем тут свежесть? – она снова понюхала расползающуюся у нее в пальцах бумагу, потом скатала ее в тугой шарик и швырнула в мусорную корзинку. Меня немного удивило то, что Зинаида Григорьевна попала. Корзина стояла метрах в трех, не ближе. Сразу после истерики, и такая меткость? А старший менеджер, в последний раз всхлипнув, достала из упаковки еще один платочек, тщательно промокнула мокрые щеки и отправила его в корзинку, следом за первым, с той же точностью.
– Вам легко говорить, – повторила она. – Варвара ведь такая змея, любого со света сживет. Ее тут только Катька не боится. Ей что, родственница директора! Небось, тетка заступится, если что. А мне как быть? Я ведь не девочка уже. Куда мне идти, если эта кукла подстроит так, чтобы меня выгнали? Курами с лотка торговать?
– Какие куры? О чем вы говорите, Зинаида Григорьевна? Варвара – просто секретарша, как она может вас выгнать?
– А как она Машу под выговор подвела? А как она подстроила, чтобы Саню Свирина, работал у нас, тоже менеджером, уволили? Один приказ не передала, другой переврала, Петр Кириллович на Саню орет, а тот только глазами хлопает, ничего не понимает. А Петр Кириллович, ясно, еще сильнее сердится. Саня документы на крупную сделку готовил, а Варвара, я знаю, специально в договорах напутала и на него все свалила. Он пытался объяснить что-то, доказать, да где там! Петр Кириллович обозвал его бездельником и выгнал. А мне никак нельзя без работы оставаться, так что, я с Варварой ссориться не могу.
– Зинаида Григорьевна, я вовсе не собираюсь вас ни с кем ссорить. Откровенно говоря, я не думаю, что секретарша Черникова настолько всемогуща, но в любом случае, я не собираюсь передавать ей то, что вы мне расскажете. – Я припомнила один из афоризмов Гошки и, очень к месту, ввернула: – Наша задача – собирать информацию, а не распространять ее. Так что, не сомневайтесь, вы можете поделиться со мной своими подозрениями. Если Варвара в этом деле ни при чем, она об этом никогда не узнает. А если она, действительно, как вы думаете, замешана в краже эскизов – кто ж вас будет выгонять? Вам еще премию выпишут, за помощь следствию и проявленную бдительность.
– Ага, четыре премии, – Зинаида Григорьевна, похоже, окончательно пришла в себя. – А потом догонят и пятую добавят. Ладно, в конце концов… вы обещаете, что она ничего не узнает?
– Обещаю, – я приложила правую руку к сердцу. – Клянусь. Слово сыщика. Ну, подумайте сами, зачем мне Варваре что-то рассказывать?
– Ладно. Действительно, зачем? А если вы докажете, что это она… Ладно. Я считаю, что это Варвара, потому что я видела у нее ключи от квартиры Петра Кирилловича.
Вот это да! Кто бы поверил, что все может быть так просто. В первом же разговоре, с первым же человеком, я узнаю, что у секретарши были ключи от квартиры начальника. От квартиры, которая была ограблена. Достаточно сложить два и два, чтобы получить правильный ответ на вопрос: кто именно ограбил? Я снова открыла блокнот и мягко попросила:
– А теперь немного подробнее. Когда именно вы видели у нее эти ключи?
– Давно, месяц уже прошел, не меньше. Я шла к Петру Кирилловичу, надо было договора ему на подпись отдать, а она, Варвара, стояла около своего стола и копалась в сумке. А когда я входила, Маша, от Олега Викторовича, от замдиректора нашего, выходила. И сквозняк, понимаете? Я дверь не удержала, она как хлопнет! Я не нарочно, так получилось, но Варвара дернулась и сумку уронила. Оттуда все посыпалось, кошелек, помада, зеркало… и эти ключи тоже. Ключи она первыми схватила. Кошелек на полу валяется и расческа, а она эту связку первым делом, в кулак, и в сумочку прячет. Я хотела ей помочь, тоже начала подбирать, но это же Варвара! Разве для нее можно что хорошее сделать? Так на меня зашипела, что я плюнула и пошла к Петру Кирилловичу. И только потом уже сообразила, что ключи-то были от его квартиры.
– У Черникова что, какие-то особенные ключи? Приметные?
– Сами ключи не очень приметные, хотя, если внимательно посмотреть, их можно отличить – они длиннее обычных и не плоские, а такими стерженьками. У Петра Кирилловича замки сложные, особой конструкции.
Я кивнула, вспомнив, как долго Гоша возился, открывая дверь Черникова. Он тоже сказал, что замок сложный.
– Но дело даже не в самих ключах, – продолжала Зинаида Григорьевна, не обратив внимания на мое машинальное движение. – Я узнала брелок. Это из нашей первой серии, пластмассовая собачка-далматинец. Понимаете, я работаю в фирме с самого начала, со дня основания, а Варвара у нас не так давно, она просто не знает. Это была самая наша первая игрушка. Петр Кириллович тогда всем по такому брелоку на память подарил.
– Всем, это кому? – перебила я.
– Всем, кто тогда в фирме работал.
– То есть, у вас тоже есть такой брелок? А еще у кого?
– У меня нет, я его тогда же племяннику отдала. У сестры собака есть, тоже далматинец, вот мальчишка и выпросил у меня брелок, дескать буду всем показывать и говорить, что это наш Ронни. А еще у кого? Нас не так много осталось, кто начинал. Геннадий Васильевич, главный технолог, ему тоже дарили. Но он брелок на ключах не носит, так что не знаю, сохранился ли. Еще в цеху двое рабочих, я не помню, как их зовут, но можно узнать. Они как раз этих далматинцев и лили.
– Понятно. Поскольку у Геннадия Васильевича вы этого брелока не видели, и трудно себе представить, что связку ключей с брелоком-далматинцем Варвара получила от рабочего из цеха, вы сделали вывод: это ключи Черникова.