Потрясенный Филип понял, что воспоминания тают и ускользают. В жутковатой спальне было темно, горела только свеча да его потайной фонарь. Перед его глазами были лишь красные губы Хлорис и ее возведенные к потолку глаза.
– Ты не можешь ничего помнить, Хлорис. И все же мой рассказ задевает тебя – щекочет, словно перышко, проникшее сквозь толщу времен. Ты испугалась! Еще одна сказка, и я тебя покину.
– Покинешь? – вскричала Хлорис.
– Каждый человек на земле хотя бы однажды переживал одно и то же. Бывают женщины, которых любишь. Бывают другие, которых хочешь. В молодости, по глупости, я полагал, что две эти ипостаси нельзя совместить. Одна женщина возбуждает плотские желания, при виде ее невозможно устоять…
Хлорис улыбнулась особенной улыбкой, острой, как бритва, и отпрянула.
– Ее видно насквозь. Несмотря на показной ум, она настоящая пустышка. Бросаются в глаза ее снобизм, жадность, мелочная озабоченность тем, что скажут люди, ее стремление к громкому титулу. И все же устоять против нее невозможно. Но вдруг развеиваются чары, и…
– Ты очень поэтичен, муж мой!
– Я крайне вдохновлен, мадам. Кстати, не называй меня мужем. Хотя ты этого не знаешь, мы уже разведены.
Хлорис вскочила:
– Опять твоя деревенская дурочка?
– Если угодно, называй ее так. Сегодня, с полудня и до того, как я отправился сюда, я находился с ней в комнате, в которой обыкновенно прячутся беглые преступники. И, будь я поумнее, я понял бы все уже давно. Любовь, нежность и страсть могут сочетаться в одной женщине. А теперь подавай на развод, Хлорис, или я сам подам иск против тебя. Ты получишь столько денег, сколько пожелаешь.
– Филип!
– Спокойной ночи, Хлорис.
Взяв со стола фонарь, он опустил воротник плаща и зашагал к лестнице.
Розовый халат Хлорис распахнулся. Ненависть до такой степени переполняла ее, что он в первый миг не узнал ее лица. Рука метнулась к красному шнуру.
Филип обернулся через плечо.
– Да, звони, – сказал он. – Зови своих проклятых констеблей! Пусть меня лучше поймают как закоренелого преступника – хотя, я думаю, в моем теперешнем состоянии трое меня не удержат, – чем страдать в твоих объятиях или объятиях твоей продолжательницы. Еще раз спокойной ночи.
– Я увижу, как тебя повесят!
– Интересно, – задумчиво произнес Филип, – что случилось с моими свидетелями из дома напротив через сто пятьдесят лет? Никак не могу припомнить. Какая жалость, мадам, что человек не в состоянии запомнить своего будущего!
Он закрыл за собой дверь и, нисколько не торопясь, стал спускаться по лестнице.
Свеча в потайном фонаре почти догорела. Звонка из спальни он не услышал, хотя с лестницы его и не могло быть слышно. До его ушей донесся лишь слабый шум. Он было остановился, но вскоре пошел дальше.
Филип вышел на улицу, прикрыв за собой дверь. Пересек двор и пошел по аллее, стараясь как можно меньше скрипеть по гравию. Часы на конюшне громко пробили три раза. Но даже тут не поднялась тревога – весь дом крепко спал. И он пустился в дальний путь до Лондона.
Луна была почти не видна, а потом и совсем скрылась. Несколько раз на пятимильном участке между «Пристанью» и заставой Гайд-парка Филип поворачивал не туда. Однако, находясь в возбужденном состоянии, он вытащил потайной фонарь, сунул его в карман плаща, набросил плащ на руку и зашагал вперед, насвистывая.
Длинные белые ворота заставы преграждали путь; сторож спал. Поднырнув под загородку, Филип направился на Пика-дилли, миновав жутковатое белое здание фабрики. До сих пор ему попадались только старики сторожа, бродящие по улицам с фонарем и колотушкой и громко выкликавшие, который час. Бросив взгляд на его дорогое платье, они лишь дружески ухмылялись.
– Пропустили последнюю карету, сэр?
– Боюсь, что так, старина.
– Что ж, удачи вам!
– И вам того же!
– Половина пятого, – возвысил голос сторож, – приятное, сухое утро!
И лишь на Лестер-Сквер, за которой располагался квартал публичных домов, Филип впервые увидел какие-то признаки жизни. Были открыты несколько лавок, торгующих спиртным, однако здесь не царило веселье. Из дверей распивочной вывалился человек – можно было ставить десять к одному, что он облачен в темное старье.
В начале шестого, перед самым рассветом, Филип постучался в дверь дома мистера Сэмюэля Хордера, что за «Львом и ягненком». Если не считать потайного хода, жилище мистера Хордера не сообщалось с пивной. Вчера, когда Филип и Дженни проходили через «Льва и ягненка», пивная показалась им довольно грязным заведением с боксерским рингом в задней комнате.
Филип постучал в наружную, отполированную дверь. Потом постучал еще и еще. Услышав шевеление за дверью, он громко заявил, что прилетел на голубиных крыльях. Потом пропел то же самое, выговаривая слова на современный лад.
Изнутри откинули засов и цепочку, и на пороге показался Сэмюэль Хордер в длинном ночном колпаке с кистями и шерстяной ночной фуфайке. И лишь после того, как мистер Хордер запер за своим гостем дверь, светя себе тонкой свечой на блюдечке, он устремил на Филипа злобный взгляд острых птичьих глазок.
– Вы сильно запоздали, милорд.
– Верно, но я ведь здесь. Или вы полагали, что я нарушу свое слово?
– Нет, – отвечал мистер Хордер, помолчав. – Я вам верил. – Он зажег другую тонкую свечку в жестяной подставке. – Пойдемте наверх, в тайник. Завтра можете спать допоздна, а после у нас много дел.
– Прежде чем я засну, сэр, я должен отправить два письма. Есть у вас перо, чернила и бумага?
– Вы найдете их в тайнике, – отвечал мистер Хордер. – А теперь – наверх!
Они прошли четыре лестничных марша, устланных красным турецким ковром, который удерживали на ступенях тяжелые медные стержни. Споткнувшись па полпути, Филип понял, насколько он устал. Голова у него кружилась, крошечный огонек свечи казался окруженным огромным ореолом.
Однако вскоре они оказались наверху. Чтобы попасть в тайник, надо было очень сильно нажать на головку гвоздя, на котором будто бы должна была висеть картина, – ряд таких гвоздей был вбит по верхнему краю деревянных панелей. В сторону отъехала тяжелая каменная дверь; изнутри она была обита войлоком, чтобы не пропускать звук. Филип скользнул в тайник, задвинул за собой дверь и устало прислонился к ней спиной.
За двумя пыльными окнами брезжил рассвет, но солнечные лучи почти не проникали внутрь. Интересно, смутно подумалось ему, по какой странной прихоти Сэмюэль Хордер так пышно обставил это тайное убежище? Если не считать убогих рисунков карандашом и акварелью, развешанных по стенам, сюжеты которых были откровенно непристойны, комната вполне могла бы служить спальней в самом дворце Карл-тон-Хаус.
За камином в простенке стояла кровать, на которой спала Дженни. Он слышал, как тихо она дышит во сне. Его затопила огромная волна нежности и благодарности, однако Филип не спешил подойти к ней.
Он сел за конторку стиля шератон, стоявшую слева, и, посветив свечой, обнаружил все писчие материалы, которые обещал мистер Хордер. Одно письмо он написал мистеру Ричарду Бринсли Шеридану, на адрес театра «Ройял» – «Дру-ри-Лейн». Другое было предназначено верховному судье, старому лорду Мансфилду, в его особняк – кажется, Кенвуд, Хампстед. Когда он запечатывал письма, расплавленный воск показался ему красным, как кровь. Поскольку у него не было печатки с гербом – звезда и сокол, – он запечатал оба письма простой печатью, лежавшей на конторке.
Наконец он вынул из кармана квадратную винную бутылку. Нацарапав на листке бумаги: «Не трогать!», он надел листок на горлышко и оставил там же.
Сквозь грязные стекла пробивался серый рассвет – впрочем, из окон ничего не было видно.
Филип с трудом поднялся на ноги, задул свечу и подошел к кровати, на которой лежала Дженнифер.
Она лежала на боку, улыбаясь во сне. Покрывало было натянуто почти до голых плеч.
Он перевел взгляд на стену над нею. Какой-то забытый преступник, который прятался здесь от служителей закона, нацарапал над изголовьем слова, простота которых годилась для всех времен.
Мой дружочек сладко спит, Сон его Господь хранит.
Филип снова опустил взгляд на Дженни. Поскольку он очень устал и измучился, к горлу подступил тяжелый ком, а глаза наполнились слезами. Он нежно протянул руку и поправил упавший на щеку локон.
Он снова огляделся в полутемной комнатке. Их одежду из двух саквояжей, аккуратно сложенных в углу, Дженни успела развесить в шкафах и разложить по комодам, словно думала, что они навсегда поселились в этом воровском притоне.
Поскольку места для сна, кроме кровати, не было, Филип, не желая будить ее, растянулся на турецком ковре у кровати, перекатился на бок и тут же заснул.
Снов он не видел. Кошмары его не мучили. Он не вспоминал ни о чем не сделанном. В тишине протекли час, день, а может, и век. Вдруг кто-то нежно потянул его за рукав.
– Фил! Фил!
Он проснулся не сразу. Однако глаза у него были ясные. Оказалось, он каким-то загадочным образом очутился в кровати, только без сюртука и сапог, накрытый покрывалом. Дженнифер, уже одетая, склонилась над ним.
– Фил! Сейчас половина третьего дня. Вставай, а то опоздаешь!
Глава 16. «От ведьмы и голодного гоблина… »
Филип приподнялся на локтях:
– Как… как я сюда попал?
– Я проснулась часов в семь утра и увидела, что ты лежишь на полу. Я не сумела поднять тебя. Кажется, ты принял меня за… ну, ту женщину и отталкивал меня.
Хотя Дженнифер строптиво вскинула голову, Филип понял, что она совершенно не злится.
– Я разбудила мистера Хордера, – продолжала она. – Он, разумеется, был недоволен. Но двое его подручных перенесли тебя на кровать, и ты смог поспать с удобством.
Филип медленно огляделся. Хотя два окна были по-прежнему грязными и почти не пропускали света, он увидел мягкие стулья с гнутыми спинками, зеркало в золоченой раме над комодом. Чужеродной казалась здесь только мазня на стенах. Рядом с зеркалом висела картинка, изображавшая повешенного, под виселицей красовалась подпись: «Я». Над столом – он не заметил этого раньше – виднелся рисунок, на котором восторженный счастливец, очевидно, сорил деньгами в тропическом раю.
– Дженни, – сказал он с отвращением, – эта комната…
– Комната? Она мне очень нравится! – возразила девушка, удивленно раскрывая глаза. – Фил, – добавила она, склоняясь над ним, – ты меня любишь?
Разговоры подобного рода могут длиться часами. Наконец, Дженнифер, пылая, отпрянула от него.
– Милый, – сказала она, – не стоит говорить о таких пустяках, но…
– Что?
– Твои бакенбарды… Они просто ужасны!
– Да, кажется, я слегка их запустил.
– Твой бритвенный прибор на комоде. Там есть также кувшин с горячей водой, умывальный таз и полотенце.
– А как насчет ванны?
– Никак. Я уже пробовала. – Она криво улыбнулась. – Даже мистер Хордер считает ванны антисанитарными. Но вон там стоит большое ведро с горячей водой и еще одно, в которое ты можешь встать и окатиться. Пожалуйста, поторопись, а я схожу и принесу тебе поесть.
– К чему торопиться?
Краска схлынула с лица Дженни.
– Ты сам все время просил тебе напомнить! Мистер Шеридан почему-то настаивал, чтобы ты сегодня в три часа попросил осмотреть ринг, а время уже близится к трем! – Дженни была бледнее обычного. – Фил… Нельзя ли как-нибудь обойтись без драки с Джексоном?
– Нет. По крайней мере, я не знаю, как уклониться от боя.
– Каковы правила схваток боксеров-любителей в Лондоне в этом веке?
– Не важно, не имеет значения!
– Ну скажи! Прошу тебя! Я ведь все равно выясню – так или иначе!
– Дерутся голыми руками, до конца. Раунд может продолжаться и две секунды, и двадцать минут. Он заканчивается только тогда, когда одного из противников сбивают с ног или укладывают на пол борцовским захватом. Тогда можно полминуты отдохнуть, еще восемь секунд уйдет на то, чтобы подняться на ноги. Бой может продолжаться и двадцать, и тридцать, и сорок раундов. Даже больше. А может и кончиться вот так. – Он прищелкнул пальцами в воздухе.
Дженнифер молча смотрела на него.
– Не волнуйся! – успокоил ее Филип. – Я постараюсь уклоняться от его ударов – такого трюка они не знают. Я навяжу ему ближний бой и поберегу руки – насколько возможно. Примерно в двадцатом раунде, когда у меня ослабеют ноги, я позволю ему послать меня в нокаут и выплачу тем самым свой долг Хордеру.
– А потом?
– А потом, Дженни, мы свободны.
– Свободны?
– От Хордера и даже от служителей закона! Там, на конторке… – Филип вытянул шею. – Дженни! Где те два письма, которые я прислонил к канделябру?
– По-моему, с ними все в порядке, – отвечала она, вздыхая. – Мистер Хордер вскрыл их и прочел. Потом он снова запечатал их и унес.
– Тогда нам нечего бояться. В тех письмах я ни словом не касаюсь его самого, значит, письма отправлены. А бутылка? Надеюсь, ты не пила из нее?
– Боже сохрани! Я ведь видела твое предупреждение, надетое на горлышко! Но почему вино нельзя пить? Что в нем?
– Там полным-полно порошка опиума. Дженни, в «Пристани» я узнал гораздо больше того, на что надеялся. С помощью отравленной бутылки и двух свидетелей, которые сейчас находятся в Ламбете, – рука Филипа взлетела к жилетному карману и ощупала смятый клочок бумаги, – я докажу, что невиновен, и назову убийцу Молли. Нам надо переплыть еще одну реку и пережить еще один взрыв. А потом, милая, нам с тобой больше ничего не страшно.
– Фил!
– Что?
– Мистер Хордер… – Дженни повернулась к двери, и зрачки ее расширились от ужаса. – Берегись его! Он… сегодня он другой. Будь осторожен.
Бояться Сэма Хордера?
И все же… Когда Дженни выходила и закрывала за собой дверь, у нее были такие глаза, что у Филипа сжался желудок. Он должен забыть об этом, он обязан действовать очень быстро!
Через десять минут он побрился, несмотря на то что лезвие бритвы было острейшим и он поцарапал шею. Умылся, наскоро оделся примерно в такую же одежду, какая была на нем вчера, за исключением цветастого жилета (выбор Дженни), который ему не нравился. Он причесывался перед зеркалом, когда дверь отъехала в сторону. В комнату тихо вошел Сэмюэль Хордер, эсквайр.
Он посмотрел на Филипа, и Филип посмотрел на него. Оба молчали.
День был темный, серенький, неестественно жаркий для данного времени года, предвещающий грозу, которая, впрочем, могла и не разразиться. Из-за закрытых окон, не снабженных даже рычагом, чтобы раму можно было поднять кочергой, здесь стало невыносимо душно.
Круглое красное лицо мистера Хордера, побагровевшее от каких-то сильных чувств, было присыпано пудрой для волос. Он по-прежнему был в коричневом сюртуке и багровом жилете, в которых Филип впервые его увидел. Но на нем были серебряные запонки тонкой работы, а кармашек для часов украшали драгоценные камни. Хордер сел на стул с гнутой спинкой и вытянул ноги.
– Лорд Гленарвон, – заявил он, – со вчерашнего дня вы злоупотребляете моим гостеприимством.
Филип снова молча посмотрел на него.
– Вы также решили, что имеете право «диктовать мне условия», – продолжал мистер Хордер, разглядывая носки своих туфель. – Мне вы не нужны, лорд Гленарвон. Правда, каждый джентльмен, который будет смотреть матч, выложит сто гиней. Не скрою, я много поставил на Джексона – он уложит вас, как только пробьет вашу смешную защиту. Однако, сэр, я человек далеко не бедный. Матч можно отменить без малейшего беспокойства для меня. В самом деле… – Он поджал губы. – Несколько раз за ночь я думал: не проще ли перерезать глотки вам и вашей подружке. От вас можно было бы избавиться без шума.
Толстый человечек говорил совершенно серьезно. Он оперся о подлокотник и задумчиво подпирал рукою подбородок. Немного обдумав свои слова, он поднял глаза.
– Я джентльмен, сэр, – заявил мистер Хордер. – Возможно, именно потому я так и терзаюсь. Мой отец владел обширными поместьями, фамилию матери можно найти в Книге пэров. Я был знаменитым фехтовальщиком до того, как шпага вышла из моды. Вы, сэр, будете вести себя со мной как джентльмен с джентльменом. Иначе…