Вот что рассказал об этом Павел Парабук, осунувшийся, растрепанный, чем-то похожий и на мать и на отца — коренастый, с рыжими волосами.
— Владька говорит: давай махнем, как люди. Махнем на юг. Там всегда тепло и можно хорошо погулять. Ты, говорит, возьми у мамки ключи, возьми выручку и спрячь где-нибудь. Только, говорит, не трать ни копейки, а то зацапают. Все утрясется, говорит, тогда мотай ко мне. Он уехал в Лосиногорск, а я так и сделал. Когда батя с дядей клали печку, мамка пришла и говорит, что инкассатор не приехал.
— А ты знаешь, кто такой инкассатор? — спросил я.
— Знаю. Это кто деньги у мамки забирает каждый раз. Ну, они посидели за столом. Выпивали. Я знаю, мамка ключи всегда держит в халате. А халат вешает на вешалку. Я спал во дворе, в пристройке. Ну, дождался, пока они заснули, взял в халате ключ, пошел в магазин, открыл сейф, выручку положил за пазуху, а ключ снова сунул в карман халата.
— Скажи, Павел, а ты не подумал о своей маме?
— Жалко. Но Владька сказал, что ей ничего не будет. По той записке будут искать других. Ведь заведующему клубом ничего не было за фотоаппарат. Деньги и плавки я держал в лесу. А в тот день, когда мы уехали в Ялту, Владик встретил меня на дороге в школу. Всю ночь просидел в шалаше.
Сергей Сергеевич был сильно удручен. Но проявил достаточно упорства и настойчивости, чтобы выяснить, почему им была допущена ошибка. Бутов провел по своей инициативе проверку в поселке Житном и установил, что в тот день, когда Кропотин ездил за рубероидом, хозяйственный магазин открылся на час позже. А рубероид, поступивший с базы, был распродан, как говорят, налево. В чем, разумеется, продавец побоялся признаться на первых допросах и тем самым бросил тень на Кропотина.
Владислав Борский был взят под стражу еще во время предварительного следствия: ведь за каких-то пять месяцев он совершил три преступления. Не учился и не работал, хотя в инспекции по делам несовершеннолетних его предупреждали, предлагали помощь. В суде адвокат просил не лишать Борского свободы, ссылаясь на его трудное детство… Но суд не согласился с доводом защитника. Приговор гласил: признать Владислава Семеновича Борского виновным в предъявленном обвинении и определить ему наказание два года лишения свободы с направлением его для отбытия наказания в воспитательно-трудовую колонию.
Владислав Борский приговор суда не обжаловал. Почему? Я не знаю. Возможно, он, находясь на скамье подсудимых, понял, что, несмотря на все трудности, сложности его воспитания, главным архитектором своей судьбы был он сам. И если построенный им карточный домик счастья так быстро рухнул, виноват в этом прежде всего он.
Да, фундаментом счастья может быть только труд. Хочется верить, что Владислав это поймет. Впереди были два года — для работы, учебы, размышлений.
Помимо приговора, суд по моему ходатайству вынес частное определение, в котором говорилось о том, что родители Владислава Борского плохо воспитывали сына. Это определение направили по месту работы отца и матери Владислава. Может возникнуть вопрос: зачем, ведь через два года сыну будет почти девятнадцать, и вряд ли они займутся его воспитанием? Все это так. Но, во-первых, общественность должна знать о моральной вине родителей и спросить с них, а во-вторых, у каждого из них были еще дети. Суд не хотел, чтобы история старшего сына повторилась.
Паша Парабук с берега Черного моря был доставлен в Рощино. В семье Парабуков смешались чувства радости встречи и горечи позора.
Мать Паши очень боялась, что сына тоже арестуют. Но этого не произошло прежде всего потому, что ему было всего тринадцать лет, а по закону уголовная ответственность наступает с шестнадцати лет, а за отдельные, наиболее тяжкие преступления — с четырнадцати.
Но следователь Бутов объявил, что материал по делу ее сына направлен в комиссию по делам несовершеннолетних при райисполкоме. Комиссия, в свою очередь, решила рассмотреть это дело в сельском клубе, пригласив туда учителей, школьников, их родителей…
Следователю Бутову предстояло рассказать все как было. А Павлу Парабуку, его матери и отцу предстояло держать ответ — почему это произошло…
Федот, да не тот
Передо мной — голубой конверт необычной, удлиненной формы. Письмо пришло из города, что на берегу теплого южного моря. И было оно связано с одним делом, с которым мне захотелось познакомить читателей.
Дело это гражданское, а пишут о них, в отличие от уголовных, крайне редко. И это беда, признаться, не только писателей. Мои собратья-юристы, берясь за перо, не знаю почему, забывают, что за скучными словами «гражданский процесс» порой стоят такие человеческие столкновения, такие коллизии, головоломки и страсти, каких не меньше, чем в запутанных делах о кражах или загадочных убийствах.
…Чуть более года тому назад в один из октябрьских дней позвонил мне председатель нашего Зорянского райпотребсоюза.
— Понимаете, Захар Петрович, — начал он издалека, — в минувшую пятницу я был на семейном торжестве у одной нашей работницы. Толковая, знающая дело. Заведует овощехранилищем. Мой актив, можно сказать. Обидели человека, если тут что не похуже кроется.
Он стал рассказывать, какая у этой женщины крепкая семья, — отличный муж, сын-трудяга. Речь шла и о свадьбе сына. Но вот в чем и как обидели заведующую овощехранилищем, я в толк взять не мог. А виновата была, выходило, новобрачная.
— Какой из меня тут советчик? — в заключение сказал председатель райпотребсоюза. — По-моему, вы лучше в этом разберетесь.
— Ну и посоветовали бы зайти в прокуратуру, — сказал я.
— Так я и сделал. Она уже идет к вам. Бурмистрова. Екатерина Прохоровна.
Высокая, румяная, пышущая здоровьем и силой, Бурмистрова пришла не одна. С мужем, Евсеем Аристарховичем. Но я очень скоро понял, почему председатель райпотребсоюза сказал, что у меня будет один посетитель. Если Бурмистров за все время произнес десяток слов — и то хорошо. Выглядел он рядом со своей крупной женой, одетой в ярко-оранжевый кримпленовый костюм, как-то незаметно и тихо.
— Ну и девицы нынче пошли! — гремел чуть ли не на всю прокуратуру густой голос Екатерины Прохоровны, словно она была в огромном зале. — Ни скромности, ни совести! Одно у них на уме: как бы сорвать с парня побольше! Или прописку, или машину! Так и зырят, кого бы облапошить! И чего ей еще надо было? Мой-то Федя как только не стелился перед ней. Платье не платье, сапоги не сапоги… Для загса наряд турецкий купил, сплошные кружева, а по ним — золотая нитка…
— Погодите, — перебил я ее, — как — турецкий?
— В Константинополе, в Турции, — негромко пояснил Евсей Аристархович.
— Во-во! — громко, как помпа, вздохнула его жена. — Матери даже платочка не привез. Или отцу… Туфли ей на вот таком каблучище — из самой Греции!
— Италии, — тихо поправил Бурмистров.
— А шут его знает! Главное — за тридевять земель вез. Ладно, думаю, любовь и свадьба — раз в жизни. Мы с Евсешей, — кивнула она на супруга, — тоже вовсю выложились. Две тысячи отвалили. Из трудовых, горбом заработанных. Уж о том, какую закуску и выпивку соорудили для гостей, не говорю. Неделю не разгибалась. И курей, и индюков, и жареного-пареного — завались! Ради единственного-то сына! И все вот этими руками, — показала она крупные загорелые руки, унизанные кольцами. — Теперь в моде в ресторанах справлять. А там разве поешь? Да и облапошивают нашего брата почем зря! Икру, к примеру, запишут в счет тридцать порций, а на самом деле десять подадут — и то спасибо! А мы хотели по-настоящему, по-семейному. Думали: гулять так гулять! Дня три веселиться собрались. Родственники издалека приехали. — Она опять издала низкий грудной вздох. — Повеселились… Из загса приехали, сели чин по чину… Сами знаете, все от души желали счастья жениху и невесте. За столом такие речи говорили… Часу во втором разошлись. Мы с Евсешей к моей сестре ночевать отправились. Как говорится, чтобы молодых оставить наедине, не стеснять. Утром приходим — дома один Федя. Где невеста, спрашиваю. А он говорит: я думал, она с вами ушла. Мы туда, сюда — нету ее. И по сей день.
Я невольно взглянул на календарь — вторник. Значит, новобрачная исчезла три дня назад.
— В копеечку влетело! — продолжала Бурмистрова. — А сраму-то на весь город! Стыдно людям в глаза смотреть. — В слове «людям» она сделала ударение на последнем слоге. — И за что, товарищ прокурор? Я вот спрашиваю: за что мы должны страдать?
Я поинтересовался, откуда невеста, кто ее родители, где работает.
— В том-то и дело! Без роду, без племени, прости господи! — возмущенно произнесла Екатерина Прохоровна.
— Катя… — попытался осторожно урезонить супругу Бурмистров.
— А что, неправда? — гневно обрушилась она на мужа. — Отец с перепою окочурился, потом мать померла. Тетка ее приютила. Однако же она от тетки в город сбежала. И тетка даже на свадьбу не приехала, так, видать, любит свою племянницу!
Видя, что посетительница входит во все большее возбуждение, я посоветовал ей успокоиться и попросил Бурмистрова рассказать об исчезнувшей невесте. Однако Екатерина Прохоровна взяла себя в руки и сама продолжила рассказ.
Валентина Рябинина — так звали новобрачную — из Лосиногорска, города, расположенного в часе езды от Зорянска. Жила в деревне у тетки, которая работает учительницей в средней школе. После восьмилетки Валентина поступила в лосиногорское медучилище, закончила его этим летом и пошла работать в больницу.
С сыном Бурмистровых Федей она познакомилась полгода назад в поезде, перед самым отъездом того в загранплавание. Бурмистров-младший рыбачил на сейнере (вот откуда турецкий свадебный наряд и итальянские подвенечные туфли).
Невеста была совсем молоденькая — едва минуло восемнадцать лет, а жених уже успел отслужить в армии, несколько сезонов плавал в советской рыболовной флотилии. Ему было двадцать восемь.
— Как убивается парень, смотреть больно! — Бурмистрова достала из большой кожаной лакированной сумки крошечный носовой платочек и приложила к повлажневшим глазам. — Мотался уже к ней. Ни в общежитии, ни у тетки ее нет.
— Может быть, Валентина записку оставила или кому-нибудь сказала, куда и почему она? — спросил я.
Екатерина Прохоровна шмыгнула носом, вынула из своей необъятной сумки портативный заграничный магнитофон.
— Позвонила к нам по телефону… — Бурмистрова хмуро посмотрела на изящную заграничную вещь с непонятными знаками и надписями на сверкающих клавишах и чертыхнулась: — Тьфу, не знаю, куда нажимать! Тебе, Евсей, кажется, Федя растолковал?
Евсей Аристархович похлопотал над магнитофоном и растерянно пожал плечами:
— Мудреная штука…
Бурмистрова пробурчала что-то о том, зачем сын ухлопал этакие деньги, и все, мол, только ради фасону.
Меня заинтересовала заграничная вещь. Оказалось, что это автоответчик, или, как сказала Екатерина Прохоровна, «электрическая секретарша». Магнитофон подключался к телефону. На случай, если никого не было дома, на магнитной ленте был записан голос абонента, который просил сообщить, кто звонит и по какому поводу. На ответ давалось полминуты.
Валентина позвонила и сказала, что уезжает навсегда и пусть Федя ее не ищет. Автоответчик беспристрастно записал устное послание сбежавшей новобрачной.
— Жаль, не на меня нарвалась! — прокомментировала Бурмистрова. — Я бы ей выдала!
— А что она взяла с собой? — поинтересовался я.
— Подарки! — воскликнула Екатерина Прохоровна. — Что сын привез. А расходы на свадьбу — разве не считается? Пусть возместит!
Я попросил изложить жалобу в письменном виде. И заметил, что не мешало бы мне побеседовать с Федей.
— Ой, не надо бы теперь растравлять парня, — взмолилась Бурмистрова. — Ему и так небо с овчинку…
…После ухода посетителей я призадумался. Что бы все это значило?
Понять их было можно. Событие из ряда вон. Тут взыграла родительская гордость, переживания за сына, за свою репутацию, конечно. Однако подобное случается. И не обязательно имеется злой умысел. Любовь — вещь тонкая, а тем более в возрасте, в котором находилась невеста.
Или, может быть, просто несерьезный она человек? Был (или есть) другой парень и, когда дело с Федей дошло до того, чтобы, как выразилась Екатерина Прохоровна, «остаться наедине», вспомнила прежнюю любовь к тому, другому, и ушла.
Ну а если все-таки злой умысел? Что тогда?
На ум почему-то пришла история, происшедшая несколько лет назад с официанткой нашего ресторана. А было это так.
Появился в ресторане «Заря» элегантный мужчина лет сорока, с изысканными манерами и приятной наружностью. Раз он пообедал, на другой день задержался за ужином до закрытия и, когда ушли все посетители, вдруг объявляет той самой официантке, что с первого взгляда покорен ее красотой и обаянием (девушка действительно была очень привлекательна). Сам он, мол, дипломат, недавно развелся с женой, которая изменяла ему с кем попало, и теперь хочет соединить свою жизнь с честной и хорошей девушкой. И официантка ему вполне подходит.
Та прямо-таки растаяла. «Дипломат» вызывает директора ресторана, просит как бы благословения. У того вроде что-то шевельнулось в голове — почему такая срочность? Женитьба ведь — штука серьезная. «Дипломат» объяснил, что он сейчас в отпуске, а скоро ехать за границу. Но без отметки в паспорте о браке за рубеж не пускают.
Объяснение показалось убедительным. Тут же хлопнули шампанским (благо буфет под рукой). Подружки-официантки плачут от радости (и зависти), поздравляют счастливую избранницу.
В несколько дней будущая жена работника посольства продает кооперативную квартиру, обстановку и едет с женихом в Москву. А дальше…
Дальше банальная история. Вещи, сданные в камеру хранения (домой нельзя, там прежняя супруга), такси, в котором супруга будущая ждет «дипломата», ушедшего срочно внести первый взнос на роскошную кооперативную квартиру. Но жених так и не возвращается. В результате все деньги невесты исчезают, как и вещи из камеры хранения, взятые ловким аферистом.
«Дипломата» задержали месяца через полтора. Он успел проделать свой фокус с тремя легковерными девицами.
Вспомнился мне и другой брачный мошенник, процесс над которым показывали по центральному телевидению. У того была другая роль: он представлялся невестам военным врачом, причем от эпизода к эпизоду повышал себя в звании, дойдя до генерала. В том случае околпаченных было гораздо больше, кажется, человек пятнадцать…
А один мой коллега из Москвы рассказал и вовсе фантастический случай. На поприще брачного афериста выступала… женщина, переодетая мужчиной. Наверное, решила использовать то, что, как утверждает статистика, не хватает представителей мужского пола и легче быть аферистом, чем аферисткой.
Так или иначе, заявление лежало у меня на столе, и его надо было проверить. Под впечатлением этих воспоминаний я не исключал возможности, что и тут могла быть афера. И позвонил в милицию.
Было установлено, что Рябинина работает в лосиногорской больнице медсестрой и в настоящее время находится в кратковременном отпуске по случаю бракосочетания. В общежитии ее не видели с последнего четверга, когда она уехала на свадьбу в Зорянск.
Для более детальной проверки начальник РОВДа предложил подключить старшего оперуполномоченного уголовного розыска Коршунова.
Юрий Александрович был не очень загружен, а Лосиногорск — не такая уж даль. Я попросил его, когда он будет разыскивать Рябинину, заодно выяснить, что она из себя представляет.
Коршунов поинтересовался, чем вызвана проверка. Я рассказал. Бурмистровых он, оказывается, знал. Его дочь училась с Федей в одном классе. С Евсеем Аристарховичем капитан встречался на родительских собраниях: Екатерина Прохоровна бывать на них не любила.
Бурмистров-старший всегда ужасно переживал: сын явно не был в числе успевающих. Так, тянули, как говорится, за уши из одного класса в другой.
— А сына, по-моему, зовут, если мне не изменяет память, не Федором, — сказал капитан.
— А как?
— Федот. А впрочем, может, я путаю.
Я посмотрел в заявление родителей. Там были только инициалы — Ф. Е. Бурмистров.