Сон №9 - Митчелл Дэвид Стивен 5 стр.


– В основном из текущего ремонта. Вселенной.

– Так это вы создали вселенную?

– Именно. Девять дней назад.

Полонски взвешивает это утверждение.

– Однако значительное количество данных указывает на то, что вселенная несколько старше.

– Знаю. Эти данные тоже создал я.

Доктор сидит на откидной койке напротив.

– Мне сорок пять лет, мистер Воорман. Как вы объясните мои воспоминания о прошлой весне или о детстве?

– Я создал ваши воспоминания вместе с вами.

– Значит, все в этой вселенной – лишь плод вашего воображения?

– Совершенно верно. Вы, эта тюрьма, крыжовник, туманность Конская Голова.

Полонски заканчивает писать предложение.

– Вероятно, было ужасно много работы.

– Больше, чем ваш хилый гиппокамп – не в обиду вам будь сказано – может представить. Приходится думать над каждым атомом, иначе – бах!– все пойдет псу под хвост. «Солипсист» пишется с одним «л», доктор.

Полонски хмурится и перекладывает свой блокнот. Воорман вздыхает.

– Я знаю, что вы скептик, доктор. Я вас таким создал. Могу я предложить объективный эксперимент, чтобы подтвердить свои притязания?

– Что вы имеете в виду?

– Бельгию.

– Бельгию?

– Спорим, даже бельгийцы не заметят ее отсутствия?

Мой отец не отвечает. Он сидит, склонив голову. У него очень густые волосы – можно не бояться, что к старости я облысею. События разворачиваются таинственным, захватывающим и непредсказуемым образом. Я могу в любой момент заявить о своем присутствии и выставить Акико Като лживой гадиной, но я хочу еще ненадолго сохранить преимущество, чтобы получше вооружиться перед предстоящей схваткой. У Акико Като звонит мобильный. Она достает его из сумочки, бросает: «Перезвоню позже, я занята» – и кладет назад.

– Конгрессмен, выборы через четыре недели. Ваше лицо будет расклеено по всему Токио. Вы будете каждый день выступать по телевизору. Сейчас не время что-то скрывать.

– Если бы я мог встретиться со своим сыном…

– Если он узнает, кто вы, вы обречены.

– У каждого есть хоть капля благоразумия.

– На нем столько же преступлений – тяжкие телесные повреждения, кража со взломом, наркотики,– сколько меховых вещей в шкафу у вашей жены. У него крайне тяжелая стадия кокаиновой зависимости. Представьте, что сделает оппозиция. «Незаконнорожденный сын министра стал преступником и клянется убить его!» Мой отец вздыхает в мерцающей темноте.

– Что вы предлагаете?

– Ликвидировать эту проблему, пока она не стала причиной вашей политической смерти.

Мой отец чуть поворачивается к ней.

– Разумеется, вы не имеете в виду насильственные меры?

Акико Като осторожно подбирает слова.

– Я предвидела, что такой день настанет. Все подготовлено. В этом городе несчастные случаи не редкость, а я знаю людей, которые знают людей, которые помогают несчастным случаям происходить скорее раньше, чем позже.

Жду, что ответит мой отец.

Чета Полонски живет в квартире на четвертом этаже старинного дома с двориком и воротами. Они уже несколько месяцев не ели и не высыпались как следует. В полумраке подрагивает слабый огонек камина. За окном с грохотом проходит танковая колонна. Миссис Полонски режет тупым ножом черствый хлеб и наливает в тарелки пустой суп.

– Тебя тревожит этот заключенный, Бурмен?

– Воорман. Да, тревожит.

– Несправедливо заставлять тебя выполнять работу судьи.

– Неважно. В этом городе тюрьма мало чем отличается от сумасшедшего дома.

Ложкой он вылавливает из супа хвостик морковки.

– Тогда в чем же дело?

– Раб он или хозяин своего воображения? Он поклялся, что к пяти вечера Бельгия исчезнет с лица земли.

– Бельгия – это другой заключенный?

– Полонски жует.

– Бельгия.

– Новый сорт сыра?

– Бельгия. Страна. Между Францией и Голландией. Бельгия.

Миссис Полонски недоверчиво качает головой.

Ее муж улыбается, чтобы скрыть раздражение.

– Бель-ги-я.

– Ты шутишь, дорогой?

– Ты же знаешь, я никогда не шучу, когда говорю о своих пациентах.

– «Бельгия». Может, какое-нибудь графство или деревня в Люксембурге?

– Принеси атлас!

Доктор открывает карту Европы и каменеет лицом. Между Францией и Голландией находится нечто под названием Валлонская лагуна. Как громом пораженный, Полонски вглядывается в карту.

– Не может быть. Не может быть. Не может быть.

– Я отказываюсь верить,– настаивает мой отец,– что мой сын способен на убийство. Возможно, разговаривая с вами, он потерял самообладание, и вы по-своему перетолковали его слова. Все это – ваше воображение.

– Я адвокат,– отвечает Акико Като,– мне платят не за воображение.

– Если бы я мог встретиться со своим сыном и объяснить ему…

– Сколько раз вам повторять, министр? Он убьет вас.

– Так я должен санкционировать его смерть?

– Вы любите свою настоящую семью?

– Что за вопрос?

– Тогда вам должны быть очевидны шаги, которые нужно предпринять для ее защиты.

Мой отец качает головой.

– Это форменное безумие! – Он проводит рукой по волосам.– Могу я спросить вас прямо?

– Вы хозяин,– отвечает Акико Като хозяйским тоном.

– Является ли наш договор о сохранении секретности серьезной статьей в ваших доходах?

Чувство оскорбленного достоинства придает голосу Акико Като стальную твердость:

– Я возмущена подобным предположением.

– Вы должны признать…

– Я так возмущена подобным предположением, что удваиваю цену молчания.

Мой отец почти кричит:

– Не забывайте, кто я, госпожа Като!

– Я помню, кто вы, министр. Вы человек, который может потерять свою власть.

Время пришло. Я поднимаюсь во весь рост в двух рядах от своего отца и этой гадюки, которая им манипулирует.

– Извините.

Они оборачиваются – виновато, удивленно, встревоженно.

– В чем дело? – шипит Акико Като.

Я перевожу взгляд с нее на своего отца и обратно. Никто из них меня не узнаёт.

– Какого черта?

Я сглатываю.

– Это просто. Я знаю, как зовут вас, и когда-то давно вы знали, как зовут меня: Эйдзи Миякэ. Да, тот самый Эйдзи Миякэ. Правда. Прошло много лет…

За окном камеры Воормана клыками свешиваются сосульки. Веки Воормана очень, очень медленно поднимается. В небе гудят бомбардировщики.

– Доброе утро, доктор. Фигурирует ли Бельгия в ваших сегодняшних заметках?

Надзиратель с электрическим стрекалом в руке захлопывает дверь. Полонски притворяется, что не слышит. Под глазами у него темные круги.

– Плохо спали, доктор?

Полонски с отработанным спокойствием открывает сумку.

– Грешные мысли! – Воорман облизывает губы.– Ведь ваше медицинское заключение, доктор, таково, что я не сумасшедший, не симулянт, а дьявол? Что, будете изгонять дьявола?

– Вы полагаете, поможет?

Воорман пожимает плечами.

– Демоны – это всего лишь люди с демоническим воображением.

Доктор садится. Скрипит стул.

– Предположим, вы действительно обладаете… властью…

Воорман улыбается:

– Говорите, доктор, говорите.

– Почему же тогда Бог в этой тюрьме, в смирительной рубашке?

Воорман сыто зевает.

– А вы бы что делали, если бы были Богом? Проводили бы свои дни, играя в гольф на Гавайях? Думаю, что нет. Гольф – это так скучно, если знаешь, что наверняка попадешь во все лунки. Существование тянется так… несущественно.

Полонски уже не делает заметок.

– Так как же вы проводите время?

– Я ищу развлечение в вас. Возьмите, например, эту войну. Дешевый фарс.

– Я не религиозен, м-р Воорман…

– Поэтому я вас и выбрал.

– …но что же это за Бог, которому война кажется развлечением?

– Бог, которому скучно. Да. Людям дано достаточно воображения, так что придумайте что-нибудь новенькое, чтобы меня развлечь.

– А вы будете наблюдать из своей роскошной камеры?

С улицы доносится треск орудийных залпов.

– Роскошь, нищета – какая разница, если ты бессмертен? Мне вообще нравятся тюрьмы. Для меня они как шахты, где добывают иронию. К тому же заключенные более забавны, чем сытые прихожане. Вы тоже меня развлекаете, добрый доктор. Вам велели признать меня либо мошенником, либо сумасшедшим, а вы в конце концов признали мое божественное могущество.

– Это не доказано.

– Верно, доктор Крепкий Орешек, верно. Но не бойтесь, у меня хорошие новости. Мы с вами поменяемся местами. Вы будете жонглировать временем, силой земного притяжения, движением волн и частиц. Вы сможете просеивать сквозь сито мусор человеческих стремлений, отыскивая крупинки незаурядности. Вы будете смотреть, как во имя ваше подстреливают воробьев и грабят континенты. Вот. А я приложу все усилия, чтобы заставить вашу жену улыбаться, и еще я хочу отведать бренди начальника тюрьмы.

– Вы больной человек, м-р Воорман. Этот трюк с Бельгией ставит меня в тупик, но…

Доктор Полонски застывает на месте.

Воорман насвистывает национальный французский гимн.

Смена кадра.

– Время вышло,– говорит доктор.– Мне нора.

– Что…– У заключенного перехватывает горло.

Доктор разминает вновь обретенные мускулы. ,

– Что вы со мной сделали? – пронзительно кричит заключенный.

– Если вы не умеете разговаривать как разумный взрослый человек, я закончу нашу беседу.

– Верните меня обратно, чудовище!

– Скоро научитесь.– Доктор защелкивает свою сумку.– Следите за Балканами. Горячая точка.

Заключенный вопит:

– Охрана! Охрана!

Дверь со скрипом отворяется, и доктор сокрушенно качает головой. К бьющемуся в истерике узнику приближаются надзиратели с жужжащими электрическими стрекалами.

– Арестуйте этого самозванца! – настоящий доктор Полонски! Это посланник ада, вчера он заставил Бельгию исчезнуть с лица земли!

Заключенный визжит и корчится – охранники пропускают через его тело пять тысяч вольт.

– Прекратите этот кошмар! Он хочет трахнуть мою жену!

Он стучит закованными в кандалы ногами. Тук. Тук. Тук.

***

Лучше бы я не трогал свои угри – лицо напоминает жертву нападения летучего краба. Снаружи стучат и дергают ручку. Я зачесываю назад смазанные гелем волосы и открываю дверь. Это Лао-Цзы.

– Вы не торопитесь, Капитан.

Я извиняюсь и решаю, что час штурмовать «Пан-оптикон» почти настал. Вот только выкурю последнюю. Я смотрю, как рабочие устанавливают гигантский телеэкран на стену соседнего с «Пан-оптиконом» здания. Официантка с прекрасной шеей закончила смену – на часах без шести минут три – и сняла униформу. Теперь на ней пурпурный свитер и белые джинсы. Смотрится она просто круто. Вдова на прощанье выговаривает ей у автомата с сигаретами, но тут Ослица взывает о помощи – Вдова бросает мою официантку, оборвав себя на полуслове, и отправляется принимать заказы у внезапно нахлынувшей толпы посетителей. Девушка с прекрасной шеей беспокойно поглядывает на часы, чувствует, что ее мобильный завибрировал, и отвечает на звонок, повернувшись в мою сторону и прикрыв рот ладонью, чтобы никто не слышал. Ее лицо светлеет, и я чувствую укол ревности. Еще не осознав этого, я выбираю сигареты в автомате рядом с ней. Подслушивать нехорошо, но кто обвинит меня, если я просто случайно услышу, что она говорит?

– Да, да. Позовите Нао, пожалуйста.

– Наоки – парень или Наоко – девушка?

– Я немного опоздаю, так что начинайте без меня.

– Начинайте что?

– Фантастический дождь, да? – Она делает движения свободной рукой, как будто играет на пианино.– Да, я помню, как добраться.

Куда?

– Комната сто шестьдесят два. Я знаю, что осталось две недели.

До чего? Тут она смотрит на меня и видит, что я смотрю на нее. Вспоминаю, что должен выбирать сигареты, и начинаю изучать ассортимент. На рекламной картинке женщина, напоминающая юриста, курит «Салем».

– У тебя разыгралось воображение. Увидимся через двадцать минут. Пока.

Она кладет телефон в карман и покашливает, прочищая горло.

– Вы все успели услышать, или повторить то, что вы пропустили?

О ужас – она обращается ко мне. Я вспыхиваю так жарко, что почти дымлюсь. Смотрю на нее снизу – потому что стою, согнувшись, чтобы забрать из автомата свой «Салем». Девушка не так уж и рассердилась, но напором может поспорить с буровой установкой. Подбираю слова, чтобы растопить лед ее презрения и сохранить лицо.

– Э-э…– Это все, что мне приходит в голову.

– Ее взгляд безжалостен.

– Э-э? – повторяет она.

Я с трудом сглатываю и трогаю рукой шершавые листья растения в кадке.

– Я все думал,– говорю я, запинаясь.– Являются ли эти растения, э-э, искусственными. Являются. По-моему.

Ее взгляд подобен смертоносному лучу.

– Некоторые – настоящие. Некоторые – подделка. Некоторые – просто дерьмо.

Вдова возвращается, чтобы закончить прерванную речь. Я, как таракан, отползаю к своему кофе. Хочется выбежать на улицу и попасть под самосвал, а еще выкурить сигарету, чтобы успокоиться, прежде чем идти узнавать у адвоката своего отца имя и адрес его клиента. Похлопывая себя по заднице, возвращается Лао-Цзы.

– Ешь больше, ери больше, мечтай меньше, живи дольше. Эй, Капитан, не найдется сигаретки?

Зажигаю одной спичкой две штуки. Девушка с прекрасной шеей наконец выбралась из кафе «Юпитер». Грациозной походкой она переходит на другую сторону залитой лужами авеню Омэкайдо. Надо быть честным. Солжешь один раз, и доверия к тебе уже не будет. Забудь о ней. Не твоего поля ягода. Она – музыкантша, учится в Токийском университете. У нее есть друг – дирижер по имени Наоки. Я – безработный и окончил среднюю школу только потому, что учителя прониклись сочувствием к моему бедственному положению. Она из хорошей семьи, спит в комнате с настоящими картинами, писанными маслом, и энциклопедиями на компакт-дисках. Ее отец, кинорежиссер, позволяет Наоки ночевать у них в доме, принимая в расчет его деньги, талант и безукоризненные зубы. У меня нет семьи, сплю я в капсуле размером с упаковочный ящик в Кята-Сэндзю[19] вместе со своей гитарой, зубы у меня не шатаются, но и ровными их не назовешь.

– Прелестное создание,– вздыхает Лао-Цзы.– Мне бы ваши годы, Капитан…

Я чудом избежал смерти под колесами «скорой помощи», несущейся по улице Кита,– другой бы тут же вышел из игры и отправился прямиком на вокзал Синдзюку. Сам себе удивляюсь. Немногочисленные светофоры, что есть на Якусиме, стоят там просто для красоты, здесь же светофоры – жизнь и смерть. Когда я вчера вышел из автобуса, то заметил, что воздух в Токио пахнет, как изнанка карманов. Сегодня уже не замечаю. Наверное, я тоже стал пахнуть, как изнанка кармана. Поднимаюсь по ступеням «Пан-оптикона». За последние семь лет я так часто представлял себе этот момент, что сейчас не могу поверить в то, что он настал. Но он настал. Вращающаяся дверь медленно вращается. От охлажденного воздуха волоски у меня на руках встают дыбом – зимой при такой температуре включают отопление. Мраморный пол цвета выбеленной кости. Пальмы в бронзовых кадках. По отполированному полу идет на костылях одноногий мужчина. Скрип резины, клацанье металла. Мои кроссовки вдруг издают глупый крякающий звук. Девять человек, пришедшие на собеседование, ожидают в одинаковых кожаных креслах. Все они моего возраста и выглядят как клоны одного существа. Клоны трутня. «Что за глупое кряканье?» – дружно думают они. Подхожу к лифтам и начинаю разглядывать указатели в поисках таблички «Осуги и Босуги. Юридическая фирма». Сосредоточься на награде. Возможно, уже сегодня к вечеру будешь звонить в дверь своего отца.

– Куда это ты, малыш?

Оборачиваюсь.

Из-за стойки на меня сердито смотрит охранник. Восемнадцать глаз, принадлежащих клонированным трутням, устремляются в мою сторону.

Назад Дальше