И вот этим «Трем Великим Л» под страхом смерти было запрещено работать на кого-либо, кроме молодого короля. Людовик повелел им создать в самые короткие сроки дворец еще более роскошный, пышный и грандиозный, нежели замок Во, который они возвели для Фуке. Троица была одновременно и напугана, и восхищена столь грандиозным заказом от величайшего заказчика Франции.
Уже к весне 1662 года около деревни Версаль, что под Парижем, начали возводить самый блистательный дворец Европы – Версальский. Вокруг дворца волшебник парковой архитектуры Ленотр разбил огромный парк. Там клинья оставленного природного леса перемежались с только что посаженными деревьями, подстриженными по последнему слову парковой моды. Между ними вились дорожки, освещенные ночью, как днем, на пересечении их фонтаны устремляли ввысь свои струи. Но существовал и иной парк – приватный, скрытый от посторонних глаз. Там темные аллеи предлагали уединенные уголки и питые беседки, способные удовлетворить вкус молодого короля к любовным интрижкам.
Что ж – Соня оторвалась от книги – французские короли из династии Бурбонов всегда были ненасытны в любви. Взять хоть Генриха IV, который был женат на Маргарите Наваррской, или Людовика XIV, приходившегося Генриху родным внуком, или Людовика XV – внука Людовика XIV. Все они предавались утехам любви по полной программе! Но так уж устроен этот мужской мир, что виноватыми всегда оказывались женщины – их фаворитки. Как будто хоть одна из них могла бы отказать королю?!
– О чем задумалась, Соня? – неугомонная Варвара сунула нос в книгу подруги. – Что читаешь?
– Историю Версаля. И вот что думаю: почему, если женщина полюбила короля, то она – Версальская грешница, как мадам Помпадур. А если король возжелал очередную фаворитку, так он просто Людовик Возлюбленный, как Луи XV. Это же несправедливо! Получается, что женщина, полюбив, совершает грех, а мужчина увеличивает свое реноме. Где же справедливость?
– Ах, какая может быть справедливость в любви? – засмеялась Варвара. – Лучше расскажи, что пишут о Версале.
– Дипломаты всех стран в один голос захлебываются в восхищении. Испанский посол написал в экстазе: «Мне показалось, я в раю!»
– А читала, что английский посланник выразился по-иному: «Роскошь дворца просто убивает!»
– Глупости!
– А вот и нет! – отрезала Варвара. – В Версале было ужасно холодно. По всем этим огромным залам гуляли жуткие сквозняки. Двери хлопали от ветра. Зеркала гудели от холода, а картины покрывались липким слоем от сырости.
– Но как же могли жить люди в таких условиях? Это же королевский дворец – там должен быть комфорт и уют!
– Молодому Людовику XIV никакого уюта не требовалось. Ему бы только поразить всех роскошью и богатством своего нового дворца. Он вообще был невероятно неприхотлив в быту – не мылся по полгода, мог спокойно спать в постели, кишащей клопами.
– Фу, какая гадость! Но ведь кроме короля в Версале обязан был находиться и весь его двор, как же они жили?
Варвара захохотала:
– Не поверишь! Каждый спасался по-своему. Маркиза де Рамбуйе начала носить под платьем меховые накладки из медвежьей шкуры. А супруга маршала Люксембургского в особо студеную зиму просидела все ночи в специально оборудованном портшезе, обложившись грелками. Но самое смешное, как зимовали фрейлины! Спали в бочонках, обложившись нагретыми кирпичами.
– Ну, этого не может быть!
– Может! И было в порядке вещей. Даже сам королевский медик Шарль Делорм укладывался спать на подогретые кирпичи, уложенные в шесть слоев, на голову натягивал восемь ночных колпаков, а на ноги – три пары шерстяных чулок и сапоги из бараньего меха. А что было делать? За зимнюю ночь в прекраснейшем Версальском дворце вино в графинах превращалось в лед, а в каминные трубы набивался снег. Потом, когда камины растапливали, снег, шипя, стекал прямо на блестящие беломраморные полы. При этом пламя, естественно, гасло…
Соня схватилась за голову. Вот вам и Версаль – образец красоты! Это если смотреть с фасада. Но какова изнанка жизни!..
– Откуда ты все это знаешь? – ахнула она. – Такого нет ни в одной книге.
– Конечно, нет. Кто же станет писать такое? А я все это узнала от мадам Лебоне, смотрительницы самого Версаля, когда была там года два назад. Мне даже пришлось нанять специального переводчика, чтобы все хорошенько понять.
– Выходит, все обманываются, когда смотрят на Версальскую позолоту, зеркала и лепнину? – грустно проговорила Соня. – Как же там бедная маркиза Помпадур маялась? Она же болела…
– Не горюй, твоей Помпадур повезло. Она попала в Версальские покои уже при короле Людовике XV. А тот перестроил дворец, приспособил, так сказать, к жизни. Велел поставить новые дубовые двери от сквозняков, застелить полы паркетом из лучших пород деревьев, от мраморных полов дуло ужасно. Но самое главное – велел поставить дополнительные камины. По утрам, чтобы не будить слуг, разжигал свой камин сам. Представляешь, какие патриархальные нравы были? А в апартаментах своих фавориток Людовик XV приказал поставить камины не только в спальнях, но и во всех комнатах. Именно такие покои с дополнительным отоплением и занимала маркиза Помпадур.
– Но если топили хорошо, отчего же она, бедняжка, вечно кашляла?
– Ты опять же не поверишь! Но я не вру. Это мне тоже рассказала смотрительница Версаля. Оказывается, во дворце никогда не проветривали. Больше того, боясь сквозняков, придворные приказывали плотно закрывать все двери и окна. Становилось еще хуже – приходилось жить в таком дыму, что в многолюдные дни в коридорах различались только смутные тени. Зато стоял такой запах пота и мочи, что особо чувствительные барышни грохались в обморок. Там же не было туалетов – все ходили на «черную лестницу».
– Но к чему такие мучения? Вон бедная Помпадур вечно дрожала в лихорадке, глотала всевозможные снадобья. Но ведь не помогло – на 43 году померла! А жила бы себе дома…
– Жила бы… – Варвара зло фыркнула. – Дома-то любви нет! Любовь – в стране мечты! Вот ради любви и терпела…
– А ты бы смогла жить вдали от дома ради любви? – прошептала Соня.
– Я?! – Лицо Вари как-то странно сжалось, на нем появились морщинки, и девушка выдохнула почти в остервенении. – Никогда не спрашивай меня о любви, Соня! Я, может, к чему-то и пригодна, но не к любви!
– Что ты такое говоришь? – Соня удивленно уставилась на подругу.
– Я свое счастье своими же руками порушила! – вскрикнула Варя. – Меня любил один юноша, Гастон. Такой талантливый, настоящий поэт. Да вот беда, сам-то он – француз и стихи на французском пишет. Ну а я, как на грех, языка не знаю.
– Но как же вы объяснялись? – не поняла Соня.
– Когда любишь, и так все ясно становится. Ну, я, конечно, несколько простых фраз знаю. Я его в Россию позвала, как сумела, объяснила, что я богата, будем жить на широкую ногу. И знаешь, что он мне ответил?
– Вынул франк, показал жестами, деньги – это замечательно. Потом указал на книгу своих стихов, спросил: кому в России они понадобятся? Я вопрос поняла. Действительно, французские стихи для французов. Конечно, и у нас барыни по-французски говорят. Но кто из них будет стихи читать? Они ведь только ради моды на языке Гюго лопочут, а прочесть-то мало, что могут.
– Но ведь ты, Варя, могла бы во Франции жить!
– Вот и он мне предложил остаться. Но оробела я. Одной, без языка в чужой стране?! Не решилась… А теперь каждую ночь думаю: дура я, дура!
Соня погладила подругу:
– Может, все еще утрясется? Поедем во Францию, найдем твоего поэта. Вдруг все уладится? Можно и язык выучить. Я тебе помогу.
– Да не способная я к языкам!
– Это так кажется! Ради любви люди на все способны. Вон маркиза Помпадур…
– Опять ты со своей маркизой! – в сердцах выдохнула Варвара.
– Да! Она во многом – образец для подражания. Она любила! – Соня гордо подняла голову, как будто это она и была той самой маркизой.
– Ах, отстань ты со своей дурацкой любовью! – вспыхнула Варвара и выбежала из комнаты.
Дверь хлопнула. Соня осталась одна. Кажется, она обидела Варю. В конце концов, действительно, чего она пристала к бедной девушке с лекциями про любовь? Что она сама-то о любви знает?
Варя хотя бы уже любила и страдала. А Соня?.. Только и знает, что рассказывать о других, например о Помпадур: маркиза то, маркиза это!..
Глупо говорить о давно умершей женщине, как о живой. Глупо расписывать в книге ее страсти, будто они загорелись только вчера. Глупо рваться в Версаль, где она когда-то была счастлива. Или Соня думает, что и она сможет стать там счастливой?
Да что в этом Версале – медом намазано, что ли? Почему Соню тянет туда, во дворец страсти и любви, мечты и тайны. Ведь это чужие любовь и тайна!
Или есть что-то в прекрасных и загадочных стенах Версаля, что обещает счастье и любовь всем? Раз поманив, заставляет возвращаться всегда?
Вот и Помпадур, уже умирая, попросила своего Людовика, чтобы ее перевезли из замка в Версаль. И король не смог отказать! После очередного тяжелого приступа, случившегося с его Несравненной, он дрожащим голосом приказал немедленно перевезти умирающую в ее прежние апартаменты.
Завистники тогда остолбенели. Умирать в королевских покоях дозволялось только членам королевской семьи. Но разве Помпадур не стала главной в жизни Людовика?..
Интересно, о чем думала маркиза, когда, сидя в кресле, смотрела через высокие окна на Северный партер парка, в котором так любила гулять? О чем грезила, глядя на кусты, подстриженные в форме овала, на прямые дорожки, посыпанные светло-желтым песком? На что надеялась некогда всесильная маркиза? А может, грустила или злилась – ведь она умирала, а Версалю предстояло жить еще долго-долго.
Вот и Соня скоро увидит его, пройдет по залам, найдет покои фаворитки, которую называют Версальской грешницей.
Глупости – Помпадур была Версальской чаровницей, Королевой любви. Она сама, как Версаль, была Дитя Праздника.
Впрочем, почему – была? Пока о человеке помнят – он есть!
15
ПОИСКИ НЕСРАВНЕННОЙ
Париж, январь 1876.
Почтенный директор театра «Варьете» смотрел на молодого драматурга измученным уставшим взглядом:
– Я вам в сотый раз повторяю, месье Леду, что ничем, не могу помочь. Я не знаю, где искать Несравненную!
– Но и я вам повторяю, месье Гиро, у меня практически смертельная надобность!
– Ах, как вы, поэты, любите цветисто выражаться!
– Я уже давно не пишу стихов, месье директор. Вы-то знаете!
Мишель Гиро вздохнул: конечно, он знал. Он все знал о своих драматургах, композиторах, актерах, рабочих сцены – про всех, кто хоть раз был профессионально связан с театром «Варьете». У директора не было ни жены, ни детей – театр стал его семьей.
Он все знал и о Гастоне Леду. Юноша рос без отца. Тот бросил семью, когда мальчику было лет пять от роду. Правда, дал фамилию и помогал материально. Но и сама мадам Леду оказалась женщина не промах – работящая и цепкая. Она ухитрилась дать сыну приличное образование – юноша поступил в Эколь Нормаль – хоть и не дорогое, но весьма престижное учебное заведение Парижа. Начал заниматься литературой, и к нынешним 25 годам весьма преуспел.
По долгу службы директор «Варьете» знал наизусть все три оперетты, написанные молодым либреттистом, и находил их отменными – и веселыми, и живыми, и романтическими. Директор вообще знал наизусть весь репертуар своего театра. И в этом не было ничего удивительного – помнят же родители все проказы своих детей! Вот и Гиро помнил, что еще два года назад Гастон Леду был самым модным из молодых поэтов на Монмартре. Когда юноша выступал со своими стихами в кабачке «Пигаль», там собирались толпы поклонников и поклонниц.
Но внезапно Гастон перестал писать стихи, забыл дорогу в кабачок. Хуже того, он встречаться с девушками перестал. Ну а если парижские красотки перестают привлекать молодого человека – это совсем плохой признак – значит, в жизни поэта случилось что-то действительно ужасное.
Конечно, не хорошо лезть в чужую жизнь, но Мишелю Гиро пришлось сделать это. А как иначе? Ведь, перестав писать стихи, Гастон Леду принялся строчить водевильные пьески и опереточные либретто. Все это он принес в «Варьете». Так что директор театра был просто обязан разузнать всю подноготную нового драматурга.
Оказалось, у Леду случилась несчастная любовь. И не он бросил девицу, а она его – позор для истинного парижанина. И, что самое нелепое, – говорят, девице не понравились стихи юноши. Так он перестал их писать!
Вот страсти-то… Впрочем, директору театра они только на руку: пусть мир потерял поэта, зато парижская сцена обрела отличного драматурга. Вот только либретто к «Ночной бабочке», премьера которой провалилась с таким грохотом, писал не Гастон Леду.
Нет, неправильно: Леду сочинил веселую драматическую пьеску, которую Мишель Гиро обещал показать кому-либо из оперетточных композиторов. Но так уж получилось, что пьеску прочла Несравненная, сама решившая написать либретто по ее мотивам.
Леду, конечно, встречался с загадочной дамой пару раз в театре, но никакой привязанности между молодым либреттистом и Несравненной не замечалось. Зачем же теперь он ищет ее столь настойчиво? И что это за разговоры о смертельной необходимости?
Мишель Гиро вздохнул:
– Мне жаль, милый Гастон, но я ничем не могу вам помочь. Вы же знаете, в другой ситуации я всегда – за ваш талант. Но тут я бессилен.
И, окинув юношу сочувствующим, почти отеческим взглядом, знаменитый директор поднялся, давая понять, что разговор окончен.
– Ну, вспомните хоть какую-то деталь, хоть что-то об этой Несравненной! Вдруг мне пригодится в поисках! – в отчаянии вскричал Леду.
– Увы, мой друг! – Директор смутился, как будто и хотел помочь, да не мог. Он симпатизировал юноше, но… – Я практически ничего не могу сказать о ней. Меха, бриллианты, темное дорогое платье, черная плотная вуаль – вот портрет, который подходит к любой обеспеченной парижанке.
– А она парижанка?
– Вероятнее всего. У нее типично парижский выговор. И еще знание множества чисто городских деталей – она же их вставила в пьесу.
– Она образованна?
– Отлично! Ее знание истории поразило даже меня. Она как-то упомянула анекдот из жизни маркизы Помпадур. Однажды Людовик XV заметил, что завистливый двор только и мечтает об отставке всесильной маркизы. И знаете, что та ему ответила? «Я живу, как ранние христиане, сир, в непрерывной борьбе!» – «Надеюсь, как и они, вы одержите победу!» – воскликнул Людовик. Вот что рассказала мне Несравненная. Потом еще заметила, что и ей приходится жить в вечной борьбе, как маркизе. А потом привела ее слова: «Мир обманчив, ибо обещает, но не приносит счастья». И еще: «Красивая женщина больше смерти боится конца своей молодости!» Печально, не так ли, мой мальчик?
И Мишель Гиро опять вздохнул. Что-то он частенько начал вздыхать после провала «Ночной бабочки»…
– Верно ли я понял: Несравненная цитировала Помпадур?
– Да, мой мальчик. И я проверил по старинной книге: маркиза действительно оставила множество афоризмов, среди них и эти.
– Но еще! Вспомните еще!
Господин директор покачал головой. Какие же они все-таки настойчивые, эти современные молодые люди! Чрезмерно настойчивые. Почти неприлично настойчивые. В возрасте Гастона Мишель Гиро никогда бы не осмелился так настырно наседать на начальника. А ведь он, Мишель Гиро, в театре больше, чем начальник. В «Варьете» он – царь и бог.
– Мне очень жаль, но вспомнить более нечего! – процедил он и указал настырному либреттисту на дверь.
Надо же иметь чувство меры и соблюдать субординацию. Господин директор занят более насущными делами, чем разговоры с молодым писакой!
Гастон Леду выскользнул за дверь. Какая муха укусила милейшего Гиро? Чего он вдруг взъелся, да еще и указал на дверь? Хотя, может быть, Гастон и чует разгадку. Директор «Варьете» всегда гордился тем, что знает подноготную тех, кто когда-либо переступал порог его театра. А тут вдруг ни адреса, ни даже имени! Вот вам и уязвленная гордость…