Под таким присмотром та даже ни разу не посмела вытащить из заветной шляпной картонки, которую взяла с собой, старинные записки маркизы Помпадур. Решила, уж лучше пойти прогуляться.
Но и гулянье под присмотром – не в радость. Прошли по Невскому мосту, дошли до Исаакиевского собора. Походили по скверику. Потом зашли в собор, помолились о добром путешествии и возвращении. Тут уже темнеть стало. Вот и вся прогулка.
На другой день все повторилось. Соня опять гуляла со служанкой по Невскому, дошла до Канавки. И опять быстро стемнело – начало февраля. К тому же на Неве – ветер. Так что в гостиницу вернулись быстро.
На третий день утром уехали поездом в Варшаву. Время коротали в разговорах. Виктор и Варвара рассказывали что-то, громко смеясь и перебивая друг друга. У кузенов была масса общих воспоминаний. Соня сидела между ними как потерянная. Она почти ничего не понимала. Только смотрела на Виктора – на глаза, в которых плясали чертики, на нервно сплетенные пальцы, на смеющиеся губы.
Иногда Виктор дотрагивался до Вари – то хлопал по плечу, как мальчишку, то брал за руку, а то и вовсе гладил по голове. Тогда Соня напрягалась. Почему он не гладит ее, Соню?! В сердце что-то начинало глухо дребезжать. В такие минуты Соня готова была наброситься на Варвару. Как она позволяет Виктору такие вольности, ведь они двоюродные брат и сестра?!
Однажды Варя заметила возмущенный взгляд подопечной и, хихикая, ляпнула:
– Да ты никак ревнуешь?
Соня сцепила пальцы и выдохнула:
– Вот еще!
Тут же вскочила и выбежала в тамбур. Хорошо, что Виктора не было при этом ужасном разговоре! Но вот он, идет…
Соня уже научилась не видеть и не слышать, а ощущать Виктора каким-то особым чувством. Сердце ее срывалось вниз, по коже шли мурашки – значит, Виктор приближался. Если бы раньше кто-то сказал ей, что можно чувствовать кожей – не поверила бы.
Но теперь, в поездке, Соня поворачивалась к Виктору, как подсолнух к солнцу. От волнения говорить, а тем более спорить или шутить с ним, она не могла. Просто сидела, набычившись, и смотрела в пол. Но, даже не глядя, она знала – где он и что делает. Когда же Грандов выходил из купе, девушке хотелось вскочить и ринуться за ним вслед. Но таких вольностей она себе не позволяла. Она даже не позволяла себе взглянуть на него повнимательнее. Виктор не должен заметить ее влюбленность. Не должен – это стыдно! И уж тем более нельзя влюбляться в хозяина, который нанял ее в качестве переводчика. Это вообще неприлично. Даже думать о мужчине до свадьбы – грех!
Да только о какой свадьбе вообще думать?! Виктор тоже ни разочка лишнего на Соню не взглянул. Даже когда Варвара осталась в Варшаве у очередных друзей, пообещав приехать попозже (Соне показалось, что храбрая Варя просто струсила и дала слабину – не осмелилась явиться в Париж к своей некогда отвергнутой любви), даже когда они тронулись в дальнейший путь вдвоем, не считая слуги, Виктор не стал более нежным.
Конечно, особого дискомфорта Соня не чувствовала. Да она вообще ничего уж не чувствовала – влюбленность заливала ее, как Нева столицу в наводнение. И не убежишь никуда, и спасения не предвидится. Соня даже не понимала, где они делают пересадку, где едут по почтовому тракту, где переходят в железнодорожный вагон. Прямого железнодорожного пути из Польши через Германию в Париж то ли не было, то ли он почему-то не подходил Виктору.
Но Соня мало, что осознавала. Вагон так вагон, карета так карета. Главное – Виктор рядом! Плохо было только по вечерам. Тогда Соня задерживалась около Виктора так долго, как только могла, тянула время, как умела. Ей все мечталось: вдруг он поцелует ее на сон грядущий?
Но мечта не сбывалась, хоть бедная девушка и лепетала что-то, из последних сил вспоминая каких-то знакомых, чтобы удержать разговор. Но разговор все равно кончался, и приходилось расходиться. На пороге сердечко Сони замирало, как в предсмертной лихорадке вздрагивало в последний раз, но…
Ничего не случалось. Грандов обычно уже сидел спиной к уходящей девушке. Иногда даже бубнил что-то, а то и грубил «на дорожку». И почему он так делал? Это же верх неприличия!
Соня выходила и бухалась на постель. Ей казалось, что она уже не живет. Она умирает и только с каждой поной встречей по утру воскресает снова.
Она видит Виктора, и жизнь начинается!
Но вечером – опять смерть…
И вот теперь в благословенном, праздничном, уже почти весеннем Париже Соня никак не может поверить, что ЭТО долгожданное чудо случилось…
– Я понял, что даже ни разу не поцеловал вас! – хрипло прошептал Грандов и снова коснулся губ девушки.
Соня прижалась к груди Виктора. И как только он понял, что она хотела сказать?! Вот стоять бы так всю жизнь, вдыхая любимый запах.
– Хорошо? – улыбаясь, прошептал Грандов.
Опять он, негодник, прочел ее мысли! Соня хотела сказать: «да!», но голос не повиновался, она только потрясла головой, еще сильнее зарываясь в плащ на груди Виктора. Господи как хорошо!..
И вдруг (откуда только голос взялся?), Соня вскричала:
– Да здравствует Париж!
Боже, ну что за идиотка?! Виктор решит, что она – умалишенная. И ведь такое с ней всегда. От сильного волнения Соня делает не то, что нужно, говорит не то, что положено. Однажды отец взял ее, еще маленькую, на чью-то свадьбу, так она сказала молодоженам:
– Доброй ночи!
Все гости захохотали в голос, переглядываясь и перемигиваясь. Одна Соня не поняла, что тут такого. Папа всегда целовал ее на ночь и говорил: «Доброй ночи!» Это же самые главные слова – слова любви.
А в другой раз Соня ухитрилась сказать на похоронах:
– С Новым годом!
И опять все заулыбались – только криво…
И вот теперь Виктор тоже засмеялся. Соня уже хотела вырваться из его рук и кинуться, куда глаза глядят. Только бы подальше от позора! И тут вдруг осознала – Виктор смеется радостно, счастливо. Он в восторге прижал девушку к себе и закружил.
И Соня вдруг очнулась. Они же целуются прямо на улице! В центре Парижа – рядом с модным магазином мадам Бреттин. Стыд-то какой! Сейчас соберется толпа. Начнутся крики, ругань, наставления.
Но ничего не начиналось. Несколько прохожих просто обошли их стороной. Да что же это за город такой, где можно целоваться прямо на улице, и никто не станет ругаться?!
И снова Виктор прочел ее мысли.
– Париж – город любви! – прошептал он. – Знаешь, как я переживал всю дорогу? Мне постоянно хотелось взять тебя за руку, обнять, прижать к сердцу. Когда ты уходила к себе, у меня в глазах темнело, чудилось: вдруг больше не увижу?
– И мне казалось, что я умираю до утра. Назавтра увижу тебя – и снова жизнь!
– Милая! – Виктор снова обнял девушку. – Все это читалось на твоем прелестном личике. Но я должен был себя сдерживать. Боялся: вдруг оскорбишься и вернешься ДОМОЙ.
– Значит, теперь ты целуешь меня потому, что уверен, что я уже не вернусь в Москву? – Лукаво засмеялась Соня.
– Мы оба вернемся, но прежде повидаемся с прабабушкой.
– Интересно, какая она?..
Виктор загадочно улыбнулся:
– Откуда мне знать? Я ее никогда не видел. Но вот что скажу: я хочу, чтобы ты была во всеоружии и понравилась ей. А что такое оружие женщин? Понятно же – платье, шляпка, туфельки модные. Поэтому я хочу, чтобы ты была одета не хуже самой импозантной парижанки. Понимаешь?
– Но я не могу принять такие дорогие вещи!
– Считай, что это экипировка. Мои служащие должны быть выше всех похвал. Пойми, Сонюшка, для меня ты в любом наряде – королева. И на мой взгляд, ты краше любой красавицы, но ведь бабуля увидит тебя не моими глазами, а своими. И ты должна ей понравиться.
Словом, они развернулись и отправились назад в модный магазин мадам Бреттин.
– Я говорил, что мы вернемся? – с порога подмигнул Виктор невероятно обрадовавшейся их возвращению мадам.
– Да ты так боек, что мне и переводить не приходится! – улыбнулась Соня.
– Твоя роль еще впереди. Пока я вспоминаю, что могу. А ты примерь скорее платья!
И тут же одни продавщицы кинулись приносить платья для примерки, другие начали резать бумагу, чтобы завернуть покупки. После небольшого препирательства Виктор даже уговорил подопечную взять платье наимоднейшего фасона «фру-фру» – с водопадом широких шелковых оборок, которые завораживающе шуршали при каждом движении. А вот от платья с рискованно модным турнюром Соня отказалась – виданное ли дело подшивать под юбку подушечки на уровне, пардон, собственного зада?! Для путешествия же к прабабушке девушка решила взять платье самого простого фасона, зато с модной шемизеткой – накидкой из светло-сиреневых кружев-блонд.
– Твоя родственница старенькая и не привыкла к новомодным нарядам, – объяснила Соня Грандову. – Простое платье с шемизеткой будет привычнее для ее взгляда, чем «фру-фру».
Мадам Бреттин удивлялась скромности русской девицы, но возразить не посмела. Богатые заказчики, которые платят не глядя, как этот русский господин, – редкость. Мадам даже вышла на крыльцо проводить покупателей.
– Пожалуйста, приходите еще, месье, мадемуазель! – бормотала Бреттин, заискивающе поглядывая на мужчину.
На Соню она обращала мало внимания – понимала, что слово девушки тут не указ, но льстила безбожно.
– У мадемуазель такая шикарная фигура, мои наряды словно на нее шиты!
Словом, из магазина Соня с Виктором вышли, увешанные свертками и провожаемые восторженным взором хозяйки.
И вот Соня уже битый час вертится перед зеркалом в своем номере отеля «Парадиз». И впрямь, платья как на нее шиты! А к платьям Виктор еще настоял купить и манто с удлиненным жакетом, который называли по имени графа Кардигана, и туфли с башмачками-«путешественниками» на маленьких застежках. Виктор даже отослал мерки Сони в корсетную мастерскую и магазин нижнего белья. Туда идти девушка наотрез отказалась. Вспыхнула, зарделась, как маков цвет, но не пошла.
Виктор тоже не счел возможным покупать ей белье сам. Сказывались московские обычаи – белье для мужчины – табу. Конечно, в веселом городе Париже никого не смутишь клиентом, который выбирает для своей пассии хоть корсет, хоть игривые панталончики. Но Виктор воспитывался не в Париже. Да и Соня не была его любовницей. Так что сообща решили, что в корсетную мастерскую и дамский магазин пошлют служанку из отеля с мерками. Пусть все принесет Соне.
Вскоре раздался частый стук в дверь.
– Мадемуазель, ваши покупки!
Горничная Жизель, запыхавшаяся и восторженная, вывалила на стол целую кипу белоснежных свертков, радостно щебеча:
– Корсет длинный и корсетка мягкая из мастерской мадам Шемиз. А это – лучшее белье, мадемуазель, – прямо из лавки месье Дриго.
– Белье продает мужчина? – удивилась Соня.
– Конечно, мадемуазель Софи! Мужчина может точнее подсказать даме, что ей идет, а что нет. Женщина всегда обманет – позавидует чужой красоте. А мужчина точно присоветует, что скрыть и что утянуть следует!
Соня вздохнула – как многому еще нужно учиться для парижской жизни. Да если бы она, Соня, зашла в магазин, где панталоны предлагает мужчина, с ней бы, наверное, удар случился…
– Ах, смотрите, мадемуазель Софи, какой цвет – кипельный! А сколько кружева – просто пена воздушная! – Горничная вынула из упаковки белые панталоны и поднесла их Соне. – Смотрите – здесь разрез для шагу, а тут – бантики. Последний писк, нигде таких не найдете, мадемуазель Софи, только у месье Дриго!
Жизель быстро начала распаковывать и другие свертки. У Сони зарябило в глазах. Такого количества кружев, бантиков, блондов, кисейных рюшечек она сто лет не видывала. Неужели парижанки носят такую красоту?! Да ведь такое и одеть страшно!
– Сколько же все это стоит? – прошептала девушка, хотя уже и сама понимала, что расстаться с таким волшебством ей будет не под силу.
Теперь становится понятно, отчего Париж – город любви! Да от одного вида всех этих кружавчиков и бантиков, голова кругом идет. Попробовали бы парижане впасть в искушение при виде наших панталон до колен цвета «немаркий беж» или «синий домашний»!..
– А про цену я не должна вам говорить! – засмеялась Жизель. – Месье Грандов, – девушка произнесла фамилию на французский лад с ударением на последний слог, – сказал, что счета он оплатит сам. И не надо вздыхать, мадемуазель Софи! – назидательно произнесла бойкая горничная. – Да если бы по моим счетам платил сам Квазимодо, а не такой красавец, как ваш месье Виктор, – имя тоже было произнесено с ударением на последний слог, – я бы не вздыхала, а пела от счастья. Но, увы, канцлеры не для такой бедной гризетки!..
– Неужели у вас нет поклонников? – удивилась Соня. – Вы такая красавица, Жизель. Мужчины должны падать к вашим ногам!
– Ах, мадемуазель, красота часто отпугивает. Простые юноши думают, что я для них слишком хороша, а богатые господа, что у меня уже есть покровитель. Но я, увы, одна…
– Мне жаль, – вздохнула Соня. – Вы такая жизнерадостная!
– Да, мадемуазель, я никогда не унываю. К чему? Слезами горю не поможешь. Надо просто ходить в те места, где бывают молодые господа. Вот недавно я была в модном кафе.
– Сама? – ахнула Соня и осеклась: ах да – в Париже это можно!
– Да у нас не так, как на вашей заснеженной родине. Как называется ваш город – Москва?
Соня кивнула.
– Я слышала о нем от одного месье литератора. Как раз его я встретила в кафе. Мы мило поболтали, но не более. Бедняга не способен на флирт. У него несчастная любовь. Какая-то глупая русская мадемуазель бросила его, потому что он пишет стихи. Разве у вас в Москве не пишут стихи?
– Конечно, пишут! – засмеялась Соня и вдруг ее смех оборвался.
Она в растерянности взглянула на Жизель.
– Как звали того поэта?
– Месье Гастон Леду. Но только теперь он не поэт. Бросил писать стихи от расстройства. Ах, что творит любовь! – Горничная закатила глаза. – Теперь месье Леду пишет либретто для модных оперетт. Это хороший заработок. И что вашей русской мадемуазель не хватало? Да я бы за такого зубами держалась. Красив, талантлив, кредитоспособен. Чего ж еще?!
Соня схватила болтушку за рукав:
– Подождите, Жизель! Как зовут этого поэта?
– Гастон Леду, мадемуазель.
Соня ахнула: именно так звали того поэта, о котором с отчаянием вспоминала Варвара!
– Вы знаете, где он живет, Жизель?
Горничная закатила глаза:
– Откуда же мне знать, мадемуазель? Я не какая-нибудь, я – честная девушка. Я не набиваюсь к мужчинам! Месье Гастон просто сказал мне пару комплиментов, и нее. Так принято в Париже. А потом мы разошлись каждый в свою сторону. Но если он вам нужен, вы можете найти его в театре «Варьете» на Монмартре.
У Сони дыхание оборвалось. Да ведь про этот театр говорила гадалка мадам Ле Бон во сне. Театр «Варьете»!
– Этот театр стоит по левой стороне бульвара, и у него два ряда белых колонн?
– Конечно! Это самый модный театр в Париже. Когда была Всемирная выставка, туда приезжали даже короли и принцы со всего мира.
– И этот театр ставит оперетты на либретто Гастона Леду?
– Конечно, мадемуазель Софи, имя Гастона там на многих афишах! Но зачем он вам?
– Дело в том, что та русская мадемуазель, о которой он грустит, – моя подруга, и она скоро приедет в Париж.
– Повезло же Гастону! – всплеснула руками Жизель. – Любовь, побеждающая преграды и расстояние, – чистый роман! Ну всем везет, кроме меня, бедной девушки!..
И Жизель, шмыгнув носом, выскочила из номера Сони.