Я тогда решила, не любит он меня. Даже не попрощалась, когда он на уборочную уехал. Потом сама жалела… Ждала его, так ждала!.. А он в районе задержался и всё не ехал, до самой зимы. Я даже заболела от этого — всё мне казалось, я его больше не увижу… Ну, я лучше не подряд буду рассказывать, побыстрее.
Незадолго до войны отца перевели работать в Орёл, и мама там устроилась. К новой школе я ещё не привыкла. У нас в деревне хоть иногда соседка к нам придёт, а здесь я была только с мамой да с книжками…
Аня еле перевела дух и открыла глаза, как бы проверяя, слушают ли её подруги. Шура участливо, даже с жалостью смотрела на неё. Люся сидела всё в той же позе, не шелохнувшись.
— Потом война, — продолжала Аня. — Папа в первый же день ушёл на фронт. Мы только одно письмо получили из госпиталя, из Москвы. Мама хотела поехать, но не решалась меня оставить и взять с собой боялась… А тут фашисты пришли… Что ж теперь делать? — помолчав, всхлипнула Аня. — Девочки мои милые, не могу я больше терпеть…
Шура решительно придвинулась к Ане:
— Плакать больше нельзя, понимаешь? Только сердце себе надрываешь. Сама знаешь, жалости от этой ведьмы не дождешься. Вот теперь и пришло время поступать так, как поступали те, про кого ты в книгах и газетах читала. Держаться крепко, пока наши придут!
— Они ведь обязательно придут. Ты должна верить, как мы! — подхватила Люся. Как хотелось ей передать подруге хоть частицу своей и Шуриной решимости!
— Горько мне, девочки! — не унималась Аня.
— Перестань ты воображать, что тебе горше, чем другим! — жёстко сказала Шура. — На Родине никто из нас горя не знал и к лишениям не привыкал. Здесь всем нам тяжело, только нос вешать не годится. Как это можно надежду терять, в товарищей не верить! Да разве нас оставят? А я по глазам твоим вижу — не веришь. Ты должна переделать себя, должна!
Шура запнулась: «Что бы ещё сказать Ане, чтобы силы ей прибавить?»
Аня лежала с широко раскрытыми глазами, окаменевшая, безучастная.
Шура вздохнула и отошла в свой угол.
— Давайте, девочки, хоть чуток поспим, и так уж скоро на работу, — сказала она устало.
Все затихли. Аня будто успокоилась, но не спала. Шура заснула, и только Люся ещё ворочалась, думая об Ане. После этого разговора Люся, пожалуй, больше, чем когда-нибудь, тревожилась за Аню.
Верим в победу
Мальчикам долго не удавалось наладить связь с военнопленными. То, как назло, совершенно невозможно было словом переброситься, потому что немецкий автоматчик не отходил от телеги, то, вместо Вовы, ездил Костя, не знавший Павлова. Так прошло немало времени, и наступила зима. Наконец Вове всё-таки удалось увидеть Павлова, и он незаметно подал ему письмо.
Вечером ребята собирались вместе, много говорили, спорили, ожидая ответа от пленных — Жора упорно делал своё дело. Он уже набрал порядочно табаку. И хотя это обошлось ему дорого, он не унывал.
История с табаком надолго запомнилась Жоре. Юра и Жора белили известью чердак. Жора увидел там ящик с жёлтыми спрессованными листьями табака. В тот же вечер он смастерил мешок из рукава старой рубашки и отправился на добычу. Взять сразу целую пачку он не решился: Лунатик мог догадаться. Жора решил брать табак постепенно, по несколько листьев из каждой пачки, и таким образом наполнить мешочек.
По ночам Жора забирался на чердак. Надёргав листьев, совал их за пазуху и тихонько уносил к себе.
Однажды Жора решил попробовать набрать листьев и днём, полагая, что старик спит.
Забравшись на чердак, он присел к ящику и стал осторожно отдирать листья от пачек. Сзади, словно лиса, бесшумно подкрался Лунатик и так хватил Жору по голове кованым сапогом, что у того искры из глаз посыпались.
— Он бил меня молча, — рассказывал Жора. — Сначала оглушил сапогом, а потом схватил за уши. У меня из носа кровь пошла, я вырвался — и бежать. Прибежал на голубятню, а сам думаю: «Сейчас притащится сюда добивать меня». Сунул табак под диван и сижу, жду. А он, изверг, не идёт, да и только! Хоть сам беги к нему да спину подставляй…
За обедом Люся спросила Жору, почему у него синяк на лбу. Жора рассказал всё девочкам. Люся ругала Лунатика. Аня спросила:
— Ну, а утром Лунатик бил тебя?
— Нет, — ответил Жора.
— Ты напрасно поступаешь так неосторожно. Окажись на месте Лунатика Эльза Карловна, ты бы так легко не отделался, — сказала Шура.
Все сочувственно отнеслись к Жоре, и только Вова с упрёком сказал:
— Будь осторожен: себя подведёшь, и нам плохо будет.
Подымаясь из-за стола, он добавил:
— На строительство еду.
Ребята переглянулись. Все они ждали ответа Павлова с нетерпением и надеждой, словно не они пленным, а пленные им готовились помочь.
Вернулся Вова рано. Ещё по дороге он прочитал ответ Павлова.
«Вы ребята, молодцы, что остаётесь настоящими советскими людьми, пионерами, не падаете духом, Красная Армия. победит и обязательно освободит всех», — писал Павлов. Он сообщал, что фашисты кричат на весь мир, будто гитлеровская армия уже у стен Москвы, но только он, Павлов, и большинство пленных не верят фашистской брехне: «Мы уверены, что Москву гитлеровцам наш народ и армия не сдадут».
Павлов благодарил ребят за готовность помочь им. Он хорошо знал, что хлеба ребятам достать будет очень трудно, и поэтому про хлеб ничего не писал, а просил, если можно, достать ещё табаку. Он писал, что им нужны большие ножницы, садовые или портновские, и советовал быть очень осторожными. Зачем Павлову ножницы, Вова никак не мог понять, но решил попросить Люсю посмотреть, не попадутся ли ей такие ножницы в хозяйском доме.
Вова шепнул поджидавшему Жоре о том, что привёз письмо от Павлова. Жора сказал об этом другим. Он с трудом скрывал своё нетерпение. Ему хотелось лично прочитать ответ. Костя ходил встревоженный, боясь, как бы кто-нибудь от радости не проболтался.
Аня растерялась, узнав от Шуры эту новость. Она не могла представить себе, что пленные, которых держат за колючей проволокой, расстреливают и морят голодом, которых повсюду сопровождает охрана, смогли написать и передать письмо.
Читать письмо всем сразу Вова не решался.
«Письмо прочтите и обязательно уничтожьте», — предупредил Павлов.
И всё же Вова сделал так, что ещё до ужина все успели познакомиться с содержанием письма. Аня читала копию письма вместе с Люсей. Она трижды перечитывала то место, где говорилось, что фашисты у стен Москвы, и сразу приуныла.
— Значит, немцы под Москвой? — с тревогой спрашивала она Люсю.
— Под Москвой или нет — это никто не знает, но наши старшие товарищи говорят, что фашисты врут. Москвы им не видать, и в Москву им не войти никогда!
— А, если возьмут Москву, тогда что, всё пропало?
— Да не возьмут они Москву! Не возьмут! Понимаешь, Аня, не возьмут! — чуть ли не кричала Люся, успокаивая подругу.
— Москва… Москва… — твердила Аня.
За ужином у ребят было приподнятое настроение: всё-таки добились своего, наладили связь! Только Аня сидела в стороне, притихшая и унылая.
— Что с ней? — спросил Вова у Люси.
— Плохо, Вова. Наверное, нездорова. Она всё что-то шепчет, ходит как потерянная, а станешь спрашивать — молчит.
— И когда с вами — тоже молчит?
— Молчит.
— Совсем?
— Нет, иногда скажет одно-два слова, а часто просто не ответит ничего, заплачет, будто мы её обидели.
Перед сном Вова заговорил с товарищами об Ане. Ребята заспорили.
— Мы должны как-то помочь ей, — сказал Юра.
— А я вот боюсь, что она всех нас может подвести, — горячился Костя.
— Аня — просто несчастная, слабенькая девочка, вот что я скажу! — решительно заявил Жора. — Надо быть к ней внимательнее, чаще разговаривать по душам, и тогда всё будет в порядке…
Вова раздумывал над словами Кости. Ему представилось грустное, растерянное лицо Ани. «Нет, — решил он, — Аня хорошая. Ей трудно, но она ни за что никого не выдаст».
Мальчики, забывшись, заговорили слишком громко, и никто не заметил, как поднялся по лестнице Лунатик. Сопя трубкой, он вошёл в комнату, пробурчал что-то сердито, погасил свет и вышел вон. Ребята замерли.
— Вот это да! Так и засыпаться можно, — вымолвил, наконец, Жора. — Нет, вы смотрите, появляется, как тень, вот это Лунатик.
На утро в имении Эйзен царило необычное оживление. Днём к Эльзе Карловне приходили молодые и пожилые немки. Они приторно улыбались, целовались и радостно поздравляли друг друга. Эльза Карловна за весь день ни разу не вышла во двор, и ребята поняли, что произошло что-то очень важное.
— У Эльзы какой-то праздник, — сказал Вова, когда ребята собрались на обед.
— Наверное, дочка именинница, — предположил Юра. — Да я сам видел: какая-то немка целовала её и поздравляла. Девчонка сегодня нарядная: бант голубой в волосах, новое платье, туфельки лакированные — и на пианино с утра играет.
— Как заяц на гитаре! — хихикнул Жора. — Обо всем этом у Кости надо спросить. Может быть, он от своей приятельницы узнал, какой там праздник.
Костю однажды заставили чинить велосипед для дочки Эльзы Карловны, и с тех пор Жора не давал ему прохода.
— Костя, как хоть её зовут? — спросил вдруг Юра.
— Гильда. Ты что, не знаешь?
— Вот-вот у этой Гильзы узнал бы, да и нам сказал! — озорничал Жора.
— Ты… ты меня Гильдой не попрекай! Понял? — Костя сорвался с места и убежал.
— Я слышала, — с дрожью в голосе заговорила Аня, — в доме часто упоминали Москву.
Словам Ани никто не придал серьёзного значения.
Вечером, когда голодные, продрогшие от холода и уставшие ребята сели за стол, раздался необычайно весёлый голос Эльзы Карловны. Она вызывала Люсю.
— Даже поесть не даст! — проворчал Вова.
— Опять бедняга, голодная, будет подавать на стол всякие вкусные блюда. Ох, как это тяжело, если бы вы знали ребята! — сказала Шура. — Знаете, ведьме этой доставляет удовольствие, когда мы, голодные, прислуживаем ей.
Ребята решили подождать Люсю. Она в это время из кухни понесла к столу хозяйки огромное блюдо с жареным гусем. Гостей было немного, все они сытые, самодовольные, с кольцами на пухлых руках. Не успела Люся приблизиться к столу, чтобы поставить блюдо, как Эльза Карловна, глядя ей прямо в глаза, крикнула:
— Москау фюит, капут! — и захохотала, откинувшись на спинку стула.
Вместе с Эльзой Карловной истерически захохотали гости. Люся остолбенела. Эльза Карловна, наслаждаясь её испугом, повторяла:
— Германская армада в Москау, капут Москау!..
Огромное блюдо с жареным гусем грохнулось на паркетный пол и разлетелось вдребезги. Перед Люсей, как в тумане, расплылось перекошенное пьяное лицо Эльзы Карловны. Оно ширилось и надвигалось прямо на девочку. Больше Люся ничего не помнила. Очнувшись, она увидела, что лежит на полу. Эльза Карловна и гости смотрят на неё, продолжая хохотать. Потом над самым Люсиным ухом раздался гневный бас хозяйки:
— Вон, подлюк!..
Шатаясь, Люся еле доплелась до каморки, где ждали её товарищи, и беспомощно опустилась на табуретку со словами:
— Немцы взяли Москву.
Точно громом поразило ребят это известие. Несколько мгновений все молчали. Жора поднялся, с силой хватил алюминиевой ложкой по столу и надсадно закричал:
— Врут! Москва — советская! Врут фашистские собаки!
Аня молча выбежала во двор. Шура со слезами обняла Люсю. Костя уткнулся лицом в стол.
Через некоторое время в дверях появился Жора с кружкой воды. Обессилевшую Люсю уложили в постель. Шура положила ей на лоб мокрую тряпку. Вова хлопотал вместе с друзьями и, стараясь быть спокойным, говорил:
— Нельзя так, друзья, нельзя! Обождите, проверить надо. Тут что-то не то…
Когда все немного успокоились, заметили отсутствие Ани. Мальчики побежали во двор, заглянули во все закоулки, где только можно было укрыться, но Ани нигде не было. Пробовали звать её, но только далёкое, неясное эхо откликалось в тихой ночи.
Решив, что Аня где-нибудь притаилась и не хочет ни с кем разговаривать, ребята ушли спать. Но никто из них в эту ночь не сомкнул глаз. Каждый из них связывал свою судьбу с Москвой. В Москве родное Советское правительство. И пока живёт Москва, живёт и работает товарищ Сталин в Кремле, существует Советское правительство, — фашисты не победят ни нашу армию, ни наш народ. Так думали Вова и его друзья. С Москвой у них было связано всё: их надежда, их жизнь, их возвращение на Родину. Они верили в это и всё-таки тревожились за Москву.
Смерть Ани
Вова знал, что завтра ему предстоит поездка на строительство, и потому решил сейчас же написать письмо Павлову. Письмо получилось несвязное и длинное. Под впечатлением только что пережитого Вова спрашивал, правда ли, что немцы взяли Москву, что известно об этом Павлову? Кроме того, он писал, что, к сожалению, передать в этот раз табак и ножницы они не смогут. Закончил Вова письмо длинным описанием случившегося с Люсей и другими его товарищами. Только теперь, описывая Павлову злые вести Эльзы Карловны о Москве, Вова почувствовал, что, если бы действительно случилось такое несчастье, они погибли бы. Но внутренне он всё же верил, что фашисты лгут. Так думает он, так думает его лучший друг Жора, так думают все, кроме, пожалуй, Ани.
Написав письмо, Вова прилёг, но сон не приходил до утра.
Юра, задремав перед рассветом, кричал во сне, несколько раз вскакивая, растерянно озирался и снова ложился. Костя ворочался и вздыхал.
Рано утром, когда лошадь была запряжена, Вова перед отъездом заглянул к девочкам и, узнав, что Ани всё ещё нет, побежал к Эльзе Карловне. Хозяйка была в ярости. Она решила, что «негодная девчонка» сбежала.
Начинался обычный рабочий день. Юра и Костя не придали исчезновению Ани особого значения. Они были уверены, что она поплачет где-нибудь в укромном уголке и вернётся к подругам. Куда же ей деваться! Но Жора, узнав, что Аня ночью не вернулась, насторожился.
Часам к двенадцати в усадьбу прибыли два немца: один в форме гестаповца, другой в штатском — переводчик. Начались поиски. Искали всюду, даже в стогах соломы гестаповец шарил железными вилами. После безрезультатных поисков начался допрос. Первой вызвали Люсю. Её трясло, как в лихорадке. Эльза Карловна успела рассказать, как вчера Люся разбила дорогое блюдо в присутствии гостей, собравшихся по случаю «славной победы» немецкой армии. Гестаповец спросил у Люси, куда убежала её подруга и с какими намерениями.
— Я ничего не знаю, — решительно ответила Люся.
За такой ответ последовал удар по голове резиновой дубинкой, от которого Люся грохнулась на пол. Гестаповец оттащил её на порог, но не позволил унести в каморку.
Шура на допросе держалась свободно, с достоинством. Она без страха отвечала на все вопросы, как думала, и об Ане говорила правду: она несчастная девочка, слабая, и печальная весть о Москве могла толкнуть её на любую неожиданность.
Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в комнату во время допроса не ворвался Жора.
Пока допрашивали девочек, у него мелькнула мысль поискать Аню на чердаке. Это было единственное место, где ребята не побывали вчера ночью. Заглянув на чердак, Жора в ужасе отшатнулся.
На перекладине, подпиравшей крышу, на белом жгуте, скрученном из марлевой занавески, висела Аня. Глаза её были широко открыты усмотрели прямо на Жору. Жора кубарем скатился с лестницы и побежал к гестаповцу. Девочек оставили в покое.
У Ани не нашли ничего. Только небольшой кусочек фанеры лежал у её ног, и на нём было коряво написано углём: «Не вините меня, дорогие друзья. Если когда-нибудь попадёте домой, скажите маме всю правду. Прощайте».
Макс, вызванный на допрос, прямо глядя в глаза гестаповцу, уверял, что все ребята очень скромные, живут замкнуто и, наверное, ничего не знали о замысле Ани. Гестаповец посоветовал Максу держать ухо остро, следить за поведением ребят и, если удастся, добиться их расположения. Макс покорно выслушал гестаповца, но твёрдо заявил: