— По одному, за мной!
Он растолкал стоящих на площадке людей, открыл дверь, ведущую к проходу. Там над сцепкой и буферами лежали два щитка, огражденные тоненькими железными поручнями.
— Оля, осторожно, — сказал крепыш девушке и, как бы оберегая ее, толкнул Тараса в сторону.
Это была, несомненно, часть какого–то задуманного маневра. Парень во френче работал локтем и плечом, оттесняя соседа вправо, к последней боковой дверце. Тарас вопросительно покосился на него. Крепыш свирепо нахмурил брови, поднял к груди руку со сжатым кулаком, сделал движение, как будто он нажимал ручку двери, и резко наклонил голову. На этот раз все было ясно — он приказывал Тарасу открыть боковую дверь и тут же присесть, как можно ниже. Времени для размышлений не было. Тарас съежился, точно ему за ворот бросили льдинку. Он ждал еще одного знака.
Ефрейтор вынул из кобуры пистолет. Возможно, он почувствовал что–то неладное. Теперь он держал пистолет в правой руке, а фонарик в левой. В проходе слышались пугливые вскрики и ойканье пробирающихся по качающемуся железному мостику девчат. Крепыш нажал на них, словно хотел протолкнуть вперед, и отпрянул назад, наваливаясь на гитлеровца.
— Но, но! — крикнул ефрейтор, подымая руку с пистолетом выше. — Дафай, дафай!
Парень во френче, не оглядываясь, пятился назад, точь–в–точь как испугавшийся чего–то и заупрямившийся конь. Гитлеровец ударил его рукояткой пистолета по плечу и обоими кулаками с силой толкнул в спину. Они оба подались вперед. Тарас оказался в стороне — между ефрейтором и боковой дверью. Тугая ручка двери поддалась…
— Ну?! — раздался возмущенный, нетерпеливый голос крепыша.
Этот возглас можно было понять и как протест против грубого обращения, и как недовольство теми, кто замешкался впереди.
Тарас понял его правильно: наступил решительный момент. Но крепыш мог не успеть сделать то, что он задумал. Нужно было отвлечь от него внимание ефрейтора.
— Ахтунг! — крикнул Тарас, отталкивая дверцу и приседая.
Расчет был правильным: услышав немецкое слово, ефрейтор резко повернул голову, увидел черную пустоту в проеме открытой двери. В то же мгновение неведомая сила подняла его в воздух и вытолкнула из вагона. Уже где–то там, в темноте, раздался отчаянный вопль, выстрел…
— Оля! — крикнул крепыш, хватаясь за ручку вделанного в стенку колеса тормоза.
Под вагоном завизжали тормозные колодки. Вагон сильно дернуло, затрясло, а парень все нажимал и нажимал на ручку. Френч на его спине лопнул по шву.
Поезд начал замедлять ход. В темноте за дверцей сыпались, словно из–под ножа на точиле, брызги искр.
— Оля!! — снова крикнул парень, делая последнее усилие, чтобы намертво прижать колодки к колесам. — Сюда, Оля!
Он выпрямился, быстро огляделся. Лицо было красным, блестело от выступившего пота.
В вагоне начался переполох, слышались крики, слова молитвы. Впереди раздался тревожный гудок паровоза. Девушка стояла возле крепыша, бледная, перепуганная насмерть.
— Кто тут?! Что тут?!
Из прохода в вагон вскочил запыхавшийся полицай. Он вскинул карабин, готовясь выстрелить в крепыша, но тот левой рукой схватил за дуло, отвел в сторону. Прогремел выстрел, пуля пробила крышу вагона. Парень ударил кулаком в лицо полицая.
— Отдай карабин!
— Алярм
[8]
!! — завопил полицай, стараясь вырвать оружие.
Крепыш ударил его еще раз.
— Отдай! Я — сотник Богдан. Слышишь, дерьмо!
Полицай, ошалело глядя на парня, выпустил винтовку. Его губы и подбородок заливала кровь.
— Тихо, люди! — крикнул крепыш перепуганным пассажирам. — Вас не тронут! Немца убил я — сотник УПА Богдан. Так и скажете…
Тарас не терял времени даром; навалившись всем телом на ручку, он старался прижать стершиеся тормозные колодки. Крепыш оттолкнул его и, схватившись за ручку обеими руками, рванул ее книзу. Он даже застонал сквозь стиснутые зубы.
Вагон шел юзом, задерживая движение поезда. Теперь скрежетали колеса, скользившие по рельсам. Донеслись еле слышный гудок паровоза и крики, проклятия. Тарас уловил несколько немецких слов. Очевидно, сюда спешили находившиеся в других вагонах патрули.
— Оля, прыгай! — приказал крепыш, выпуская ручку тормоза. — Прыгай вперед смело!
Но девушка испуганно попятилась от двери. Парень дернул ее за руку, глаза его сверкнули.
— Выброшу! Прыгай! Ну, вместе…
Уже с подножки он крикнул Тарасу:
— За мной!
Тарас прыгнул удачно. Правда, он не удержался на насыпи, скатился с нее, но обошлось без ушибов. Слабо освещенные окна вагонов проплывали мимо. Тот, из–под колес которого сыпались золотистые и ослепительно белые искры, был уже впереди.
— Хальт! Стой!!
Выстрелы. По вспышкам было видно, что стреляют наугад. Тарас отбежал немного и остановился.
— Эй! Эй! Где ты?! — послышалось невдалеке.
Хлопец бросился бежать на голос и вскоре увидел крепыша, несшего на руках стонавшую девушку.
— Давай помогу.
— Не надо. Возьми карабин.
— Слушай, — сказал Тарас, которого беспокоила мысль о справках, оставшихся в кармане ефрейтора. — Там мои документы… Может, вы подождете, а я сбегаю… Найду его…
Поезд уже остановился. Кроваво–красный огонек на заднем вагоне светился метрах в двухстах. Еще дальше, низко, у земли вспыхивали лучи электрических фонариков. Крепыш на ходу посмотрел в ту сторону, сказал, тяжело дыша:
— Не успеешь. На кой бес тебе документы? Идем! Не бойся… Со мной не пропадешь!
Со стороны поезда, невдалеке от заднего вагона раздались выстрелы. Немцы и полицаи, видимо, двинулись на розыски своего незадачливого товарища. Тарас понял, что документы на имя Омельченко Григория Павловича, дававшие ему некоторую надежду вернуться к своим в партизанский отряд, утрачены навсегда, и с этого момента для него открывается новая, может быть, самая рискованная и трудная страница жизни. В тюрьме он слышал об УПА, знал, что это такое… Но другого выхода у него не было.
И с винтовкой на плече он зашагал в ночь рядом с отчаянным парнем, несшим на руках свою невесту, жену или сестру и назвавшим себя с гордостью сотником УПА Богданом.
Кабинет начальника гестапо был освещен керосиновыми лампами — в целях экономии топлива электростанция ночью не работала. Неистребимый запах керосина, газа и сами лампы на тяжелых, вычурных бронзовых подставках придавали вполне приличной комнате какой–то мирный, безнадежно провинциальный, патриархальный вид. Это всегда несколько раздражало хозяина кабинета штурмбаннфюрера Герца, невольно наводило на мысль, что он, Генрих Герц, к своим сорока годам достиг не столь уж многого по сравнению с тем, чего он желал достичь и чего достигли не только некоторые его сверстники, но даже и те, кто был помоложе.
Особенно неприятно было Герцу видеть эти лампы на своем внушительном письменном столе сегодня, когда у него в гостях находился прилетевший сегодня вечером из Берлина старый его товарищ оберштурмбаннфюрер Ганс Грефрат, которого наедине с ним мог называть запросто Гансом.
Герц полагал, что его товарищ прибыл с целью инспекции, но Грефрат делами не интересовался. Разговор шел светский: рассказывали с встречах с однокашниками, вспоминали юные годы, амурные похождения. Никаких деловых вопросов, советов, инструкций. Ни слова о драматическом положении на Восточном фронте. Встреча двух старых приятелей и только… Герц все же не выдержал, ему захотелось похвалиться перед другом, занимавшим более высокое положение и являвшимся в какой–то мере его начальником.
Как раз к тому времени удалось обнаружить людей, подозреваемых в дерзком и искусном хищении большого количества оружия и боеприпасов из эшелона, шедшего на фронт, — дела очень сложного, туманного, так как недостача винтовок, патронов, гранат была обнаружена только при разгрузке эшелона, и никто не мог сказать определенно, где именно, на каком отрезке пути исчезло оружие.
К Герцу претензий не было, его только информировали о столь прискорбном происшествии. Однако он по своей инициативе развернул энергичные поиски и через месяц напал на след.
Арест лиц, участвовавших в дерзком грабеже, намечен был Герцем на эту ночь. Воспользовавшись наступившей паузой, Герц вынул из ящика стола список людей, подлежащих аресту, и подал его Грефрату. Против каждой фамилии, кроме сведений о месте жительства, особых приметах внешности, кратко излагался состав преступления.
Грефрат пробежал взглядом по списку, оттопырил губы, задумался и неожиданно спросил:
— Советник Хауссер не в отъезде? Ты бы мог его вызвать?
— Он тебе так срочно потребовался? — удивился Герц.
— Да… — все еще думая о чем–то, рассеянно ответил Грефрат. — Да, да! Пригласи его.
Герц вызвал дежурного и отдал приказание найти советника Хауссера. Он был недоволен: появление советника могло помешать побеседовать с Гансом по душам о важных вещах. Последнее время он все чаще и чаще испытывал потребность в таком откровенном, доверительном разговоре с человеком, вращающимся в высших правительственных кругах.
— Слушай, Ганс, я — хотел бы тебя спросить… — начал Герц несколько смущенно. — Как ты считаешь… Могут ли русские… — Он замялся, подыскивая более мягкую формулировку. — Может ли так случиться, что нам придется покинуть эти места?
Видимо, оберштурмбаннфюрер не считал удобным для себя вести разговор на эту тему. Он криво усмехнулся.
— Ну–у, ты задаешь такие вопросы…
— Я задаю их другу, который не сомневается в моей преданности фюреру и не может заподозрить меня в пораженческих настроениях.
— Все равно…
— Хорошо, Ганс, — не сдавался начальник гестапо. — Давай рассуждать чисто теоретически, как сторонние военные специалисты, наблюдатели. Допустим, они придут сюда… На что мы можем надеяться?
Да, эта тема была неприятна оберштурмбаннфюреру Грефрату. Он явно обозлился, перешел в наступление.
— А Америке и Англии выгодно, чтобы русские захватили Восточную Европу?
— Что они могут сделать?
— Лучше скажи, что они могут не сделать, — засмеялся Грефрат. — Многое! Например, пообещать русским открыть Второй фронт и не выполнять своего обещания, обязаться поставлять доблестным русским союзникам высококачественную военную технику и отправлять им танки, которые горят, как спичечные коробки.
— Отсрочка… — вяло развел руками Герц. — Всего лишь отсрочка на неопределенное время. Ведь Второго фронта у нас не было, а русские прошли от Сталинграда до Киева. Ты понимаешь, Ганс, что происходит? Геббельс правильно говорит. На нас движутся большевистские орды, орды нового Чингисхана.
Грефрат только крякнул, услышав имя рейхсминистра пропаганды, сердито поджал губы, заходил по комнате. Молчание длилось добрую минуту. Нарушил его Герц.
— Ты слышал что–либо о новом оружии?
— Говорят… — неопределенно пожал плечами оберштурмбаннфюрер.
— Но ты что–либо знаешь наверное?
Гость нахмурился.
— Нет! — решительно сказал он и тут же улыбнулся. — Но если бы даже знал…
— То все равно бы ничего не сказал? — с улыбкой подхватил Герц. — Значит, знаешь… У меня одна надежда на это секретное оружие, которое сам господь вкладывает в руки фюрера. Только оно спасет нас. Один удар, и гибнут не сотни, не тысячи, а миллионы наших врагов.
Грефрат подсел к столу, снова взял в руки список.
— Как ты смотришь на идею создания украинской дивизии СС «Галичина»? — спросил он, с лукавством взглянув на начальника гестапо.
— По–моему, пустая пропагандистская затея. Эти эсэсовцы разбегутся при первом столкновении с противником или еще хуже — ударят нам в спину. Фюрер сказал еще в начале войны, что на пространстве от Эльбы до Урала никто, кроме немцев, не должен иметь в руках оружия. Это великая мудрость.
— Н–да… — хмыкнул гость, рассматривая список. — Какие у тебя отношения с этим… советником Хауссером?
— Никаких… Я даже не пойму, чем, собственно, занимается этот самоуверенный тип. Он ведь не подчиняется мне и не делится своими секретами. Эксперт по восточным вопросам, друг Альфреда Розенберга… Подумаешь, шишка! Поменьше было бы у нас экспертов и побольше солдат.
— Боюсь, Генрих, что ты ошибаешься, — мягко возразил Грефрат. — Некоторые люди придерживаются иной точки…
— Побольше экспертов и поменьше солдат? — насмешливо спросил Герц.
— Что–то в этом роде…
— Ты серьезно?
Оберштурмбаннфюрер не успел ответить: в дверь постучали.
В комнату вошел низенький, полный человек в черном плаще с блестящими пуговицами и форменной чиновничьей фуражке на большой круглой голове. Толстые стекла очков скрывали его глаза. Он взмахнул ладонью, словно перебросил что–то невидимое через правое плечо.
— Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер!
Очевидно, Грефрат и советник Хауссер были знакомы раньше, однако Герц с удовольствием заметил, что его приятель с ироническим любопытством и даже пренебрежением оглядел неказистого советника с ног до головы так, точно он его в первый раз увидел. Тем более показался странным Герцу тот исключительно вежливый, отдающий заискиванием тон, с каким Грефрат обратился к пришедшему:
— Господин советник, извините, что я побеспокоил вас. Я намеревался встретиться и побеседовать с вами завтра, но тут возникло одно экстренное дельце, и я хотел бы узнать ваше мнение. Вот список тех лиц, которых господин штурмбаннфюрер намерен арестовать этой ночью. Возможно, кто–либо из них заинтересует вас…
Хауссер блеснул стеклами очков в сторону Герца, взял список и, сняв фуражку, расстегнул верхнюю пуговицу на плаще, подсел к столу. Грефрат услужливо подал ему карандаш.
Просмотрев список, советник задумался, а затем решительно поставил птички напротив нескольких фамилий и передал листки Герцу. Птичками были обозначены те, кто подозревался в похищении оружия. Шесть фамилий.
— Вы считаете, что арестовать следует только этих, а остальных пока не трогать? — спросил начальник гестапо, неприязненно глядя на уродливо большой, почти лишенный растительности череп советника.
— Нет, господин советник, очевидно, имел в виду другое… — вмешался Грефрат, глядя на список. — Именно этих людей следует оставить в покое. Я правильно понял вас, господин советник?
— Да, — кивнул головой Хауссер. — Этих людей не надо трогать.
Герц был изумлен.
— Но вы прочли то, в каком преступлении они заподозрены?
— Конечно…
Такого поворота дела начальник гестапо не ожидал. В его практике за последний год имелись два странных случая, когда вдруг, без объяснений причин начальство приказало ему освободить несколько преступников, которым грозила смертная казнь. Все они были террористами–оуновцами, участвовавшими в вооруженных нападениях на государственные учреждения. Герц не понимал, в чем дело, и, конечно, не допускал мысли, что к странным приказаниям начальства имеет какое–то отношение советник Хауссер. Теперь эта мысль у него возникла, и он, изумленный, возмущенный до глубины души, взглянул на своего приятеля.
Грефрат мило улыбнулся ему.
— Господин штурмбаннфюрер, мне нужно побеседовать с советником. Где бы мы могли…
— Пожалуйста, — едва сдерживая раздражение, сказал Герц. — Мой кабинет… Я оставлю, вас.
Грефрат выждал, пока его приятель закроет за собой тяжелую, обитую черной клеенкой дверь, и лишь тогда неторопливо, подчеркнуто важно вынул из внутреннего кармана мундира два конверта. Лицо его сияло, на губах играла слащавая улыбка. Было похоже, что он готовится преподнести Хауссеру какой–то особо важный сюрприз.
Советник стоял перед ним, точно не замечая этих приготовлений, — замкнутый, невозмутимый.
— Господин штурмбаннфюрер! — торжественно обратился к нему Грефрат и сделал паузу, ожидая, какое впечатление произведут его слова на советника.
Ничто не дрогнуло на лице Хауссера, он только плотнее сжал толстые губы.
У высокого белокурого красавца Грефрата, обладавшего, как говорили ему друзья и женщины, «типично арийской внешностью», Хауссер — низенький, с уродливо большой головой, вызывал обычно чувство невольного превосходства и даже брезгливости. Тем не менее, это чувство никогда не было прочным, а сейчас к нему начали примешиваться зависть и беспокойство. Грефрат отлично понимал, что на этот раз рейхсминистр возложил на него лишь функции связного, чиновника по особым поручениям, а человеком, мнением которого интересуются, дорожат, является Хауссер. Хауссер неожиданно сравнялся чином с Герцем и догоняет его, Грефрата. Вот и пойми, чего можно ожидать от этого плешивого карлика…