— Банкнот в пять фунтов, сэр.
— А, тот, что я тебе дал?
— Нет, сэр. Я получил его от мистера Блуменфилда.
— Что? С какой стати он дал тебе пятёрку?
— Мистер Блуменфилд великодушно подарил мне пять фунтов, сэр, после того как я вручил ему собаку.
У меня отвалилась нижняя челюсть.
— Ты… ты…
— Нет, сэр, не Макинтоша. Макинтош в настоящий момент находится в моей спальне. Я отдал мистеру Блуменфилду животное той же породы, которое купил в магазине на Бонд-стрит, пока вы находились в гостинице. Только любящий глаз может отличить одного абердинского терьера от другого, сэр. Мистер Блуменфилд, к счастью, не заметил подмены.
— Дживз, — сказал я, и, не боюсь признаться, в голосе моём слышались слёзы, — ты единственный и неповторимый.
— Благодарю вас от всего сердца, сэр.
— Только потому, что голова у тебя имеет выпуклости в самых неожиданных местах, и поэтому ты соображаешь в два раза быстрее двух самых толковых деятелей в мире, счастье, можно сказать, улыбнулось всем и каждому. Тётя Агата в выигрыше, я в выигрыше, Уикхэмы, мать и дочка, в выигрыше, Блуменфилды, отец и сын, в выигрыше. Куда ни посмотри, большая часть человечества в выигрыше, и всё благодаря тебе, Дживз. Если кто-нибудь подумает, что я оцениваю твои услуги в какую то жалкую пятёрку, я не смогу смотреть людям в глаза. Надеюсь, тебе пригодится ещё одна?
— Благодарю вас, сэр.
— А ещё?
— Большое спасибо, сэр.
— Не откажешься от третьей, на счастье?
— Ну, что вы, сэр, исключительно вам признателен. Простите, сэр, мне кажется, звонит телефон.
Дживз вышел в холл, и я услышал, как он говорит: «Да, мадам», «Конечно, мадам», и всё такое. Затем он вернулся.
— Миссис Спенсер Грегсон просит вас к телефону, сэр.
— Тётя Агата?
— Да, сэр. Она звонит с вокзала «Виктория». Миссис Грегсон выразила желание поговорить с вами о Макинтоше. Насколько я понял, сэр, она хочет услышать из ваших уст, что с малышом всё в порядке.
Я поправил галстук. Я одёрнул полы фрака. Я выпустил манжеты из рукавов. Я чувствовал себя на все сто.
— Подай мне телефон, — сказал я.
ГЛАВА 6. Произведение искусства
Я сидел за ленчем у тёти Делии и, несмотря на то, что Анатоль, её выдающийся повар, превзошёл себя, должен честно признаться, каждый кусок застревал у меня в горле. Понимаете, мне надо было сообщить тёте Дели плохие новости, и мысль об этом лишила меня аппетита. Я знал, что, выслушав меня, она не обрадуется; а когда тётя Делия чем-то недовольна, ей не приходит в голову скрывать свои чувства, и она выражает их как женщина, большую часть жизни проведшая в седле и обожающая охоту.
— Тётя Делия, — сказал я, набравшись храбрости.
— Чего тебе?
— Ты помнишь о круизе?
— Да.
— О круизе, в который ты собиралась отправиться?
— Да.
— О шикарном круизе по Средиземному морю на твоей яхте? Помнишь, ты меня на него любезно пригласила, а я с радостью принял твое приглашение?
— Послушай, тупица, чего ты хочешь?
Я прожевал очередную порцию cotelette-supreme-aux-choux-fleurs и сообщил ей неприятную информацию:
— Мне очень жаль, тётя Делия, но я не смогу к тебе присоединиться.
Как я и предполагал, она уставилась на меня вытаращенными глазами.
— Что?!
— Прости, но не смогу.
— Ты, жалкий, несчастный олух царя небесного, в каком это смысле ты не сможешь ко мне присоединиться?
— Никак не смогу.
— Почему?
— Дела чрезвычайной важности не позволяют мне покинуть Метрополию.
Она фыркнула.
— А если говорить попросту, без затей, ты вновь волочишься за какой-нибудь юбкой?
По правде говоря, мне не понравилось, как она это сказала, но я был потрясён её проникновенностью, — по-моему, я правильно употребил данное слово. Я имел в виду качество, которым обладают все детективы.
— Да, тётя Делия, — сказал я. — Ты угадала мой секрет. Я действительно люблю.
— Кто она?
— Мисс Пендлбери. У неё очень красивое имя: Глэйдис. Пишется через "й".
— В каком смысле через "й"?
— После "э" идет "й".
— Ты хочешь сказать, она не Глэдис, а Глэйдис?
— Вот именно.
Моя родственница издала охотничий клич.
— И тебе не совестно объявлять во всеуслышание, что у тебя не хватило ума за милю обойти девицу, которая называет себя Глэйдис? Послушай, Берти, — проникновенно сказала тётя Делия, — я куда более опытная женщина, чем ты… в общем ты понял, что я имела в виду; и я с радостью дам тебе несколько полезных советов. Так вот: не жди ничего хорошего от девушек, которые называют себя Глэйдис, или Изабель, или Мэйбл, или Катрин. И, смею тебя уверить, самые опасные из них именно Глэйдис. Что она из себя представляет?
— Нечто божественное.
— Это не та особа, которая катала тебя вчера по Гайд-парку со скоростью шестьдесят миль в час? На красном двухместном автомобиле?
— Вчера она катала меня по Гайд-парку. Факт весьма обнадеживающий. И у неё красный «виджен-семь».
Тётя Делия с облегчением вздохнула.
— Ну, тогда всё не так страшно. Скорее всего, она сломает твою дурацкую шею, прежде чем ей удастся притащить тебя к алтарю. Хоть какое-то утешение. Где ты с ней познакомился?
— На чаепитии в Челси. Она художница.
— О, боги!
— Прекрасная художница, смею тебя уверить. Кисть у неё ходуном ходит. Она написала мой портрет, и мы с Дживзом повесили его сегодня в моей квартире. Мне кажется, Дживзу портрет не понравился.
— Если существо на портрете хоть немного похоже на тебя, он никому не может понравиться. Художница! Называет себя Глэйдис! Водит машину как гонщик, опаздывающий на свидание! — Тётя Делия задумалась. — Всё это, конечно, очень печально, но я не понимаю, почему ты не можешь отправиться со мной в круиз.
Я объяснил.
— Надо быть сумасшедшим, чтобы покинуть Метрополию в такой ответственный момент. Ты ведь знаешь девушек. Если всё время не мелькать у них перед глазами, они тебя сразу забудут. А у меня и так на душе неспокойно из-за одного деятеля, которого зовут Люций Пим. Во-первых, он тоже художник, что немаловажно, а во-вторых, у него вьются волосы. Должен тебе сказать, тётя Делия, что вьющиеся волосы никак нельзя скидывать со счетов. К тому же у этого парня деспотический характер. Люций Пим обращается с Глэйдис как будто он такси, а она грязь под его колёсами. Он критикует её шляпки и говорит совершенно ужасные вещи по поводу какой-то светотени. Я часто замечал, что по непонятной причине такое поведение всегда восхищает девушек, а так как я рыцарь без страха и упрёка, если ты понимаешь, о чём я говорю, существует опасность, что мне дадут от ворот поворот. Принимая во внимание все перечисленные мною факты, я не могу мотаться по Средиземному морю, предоставив Пиму свободу действий. Надеюсь, ты согласна?
Тётя Делия рассмеялась. Смех у неё был неприятный, я бы даже сказал, презрительный.
— И чего я волнуюсь? — спросила она. — Неужели ты хоть на секунду предполагаешь, что Дживз даст согласие на этот брак?
Я был оскорблён в лучших чувствах.
— Ты намекаешь, — тут я постучал вилкой по столу, а может, нет, точно не помню, но всё-таки, кажется, постучал, — что Дживз командует мной, как ему вздумается? Или ты считаешь, я позволю ему помешать мне жениться на моей избраннице?
— А разве он не помешал тебе носить усы? И лиловые носки? И шёлковые рубашки с фраком?
— Это совсем другое дело.
— Знаешь, Берти, я готова заключить с тобой небольшое пари. Дживз не даст тебе жениться на этой девушке.
— Какая чушь!
— И если ему не нравится твой портрет, он от него избавится.
— Большей глупости я в жизни не слышал.
— И, наконец, ты, влюблённый оболтус, Дживз доставит тебя на борт моей яхты в назначенный день и час. Не знаю, как он это сделает, но ты там будешь.
— Давай поговорим на другую тему, тётя Делия — холодно сказал я.
* * *
Находясь во взвинченном состоянии из-за поведения моей, так сказать, крови и плоти, я решил после ленча немного прогуляться по Гайд-парку, чтобы привести в порядок свою нервную систему. Примерно в четыре тридцать мои ганглии перестали вибрировать, и я пошёл домой. Дживз стоял в гостиной и смотрел на портрет.
Глядя на бедного малого, я почувствовал некоторое смущение, так как утром, перед уходом, оповестил его, что круиз отменяется, и он принял это весьма близко к сердцу. Видите ли, ему очень хотелось отправиться в далёкое плавание. С той самой минуты, как я принял приглашение тёти Делии, глаза его загорелись тоской по морю, и, хоть я в этом не уверен на все сто, мне показалось, он тихонько напевал на кухне какие-то морские песни. Должно быть, один из его предков служил матросом или кем-нибудь ещё у Нельсона, потому что тяга к солёным просторам была у Дживза в крови. К примеру, когда мы плыли в Америку, я несколько раз видел, как он разгуливал по верхней палубе с таким видом, словно собирался выбирать грота-блок или сплеснивать нактоуз.
Поэтому, — хоть я ничего от него не скрыл и подробно объяснил причину, по которой не мог присоединиться к тёте Делии, — я знал, что Дживз находится в расстроенных чувствах. Войдя в гостиную, я подошел к нему, стараясь держаться как можно непринуждённее, и тоже стал смотреть на портрет.
— Неплохо смотрится, Дживз, что?
— Да, сэр.
— Произведения искусства украшают дом, лучше некуда.
— Да, сэр.
— Они придают комнате… как бы это сказать…
— Да, сэр.
Отвечал он, как полагается, но манеры у него были какие-то странные, если вы меня понимаете, и я решил всыпать ему по первое число. Я имею в виду, прах меня побери! Я имею в виду, мне неизвестно, есть ли у вас дома свой собственный портрет, но если есть, вы меня поймёте. Вид вашего портрета, который висит на стене, вызывает у вас по отношению к нему отцовские чувства, и от зрителей требуются одобрение и энтузиазм, а не поджатые губы, сморщенные носы и остекленевшие взгляды, совсем как у дохлых селёдок. В особенности, если данный портрет написан девушкой, к которой вы испытываете чувства куда более глубокие, чем просто дружеские.
— Дживз, — сказал я, — тебе не нравится это произведение искусства.
— Ну, что вы, сэр.
— Нет. Притворяться бесполезно. У тебя на лбу всё написано. По какой-то причине данное произведение искусства не произвело на тебя должного впечатления. Что тебе в нём не нравится?
— Не слишком ли яркие краски, сэр?
— Я этого не заметил, Дживз. Что ещё?
— Видите ли, сэр, по моему мнению, мисс Пендлбери придала вашему лицу голодное выражение.
— Голодное?
— Как у собаки на цепи, сэр, которая смотрит на лежащую вдалеке кость.
Я резко возразил непонятливому малому:
— Никакого сходства с собакой на цепи, которая смотрит на кость, нет и в помине, Дживз. Взгляд, о котором ты упомянул, мечтательный, он выражает состояние Души.
— Да, сэр.
Я перевёл разговор на другую тему.
— Мисс Пендлбери говорила, что собирается навестить меня днём, чтобы посмотреть на портрет. Она заходила?
— Да, сэр.
— И уже ушла?
— Да, сэр.
— Ты имеешь в виду, она ушла, что?
— Совершенно верно, сэр.
— Она случайно не просила передать, что вернётся?
— Нет, сэр. Мне показалось, это не входило в её намерения. Мисс Пендлбери была несколько взволнована, сэр, и выразила желание пойти к себе в студию и отдохнуть.
— Взволнована? Что её взволновало?
— Авария, сэр.
Я не схватился за голову, но в моей черепушке всё помутилось, если вы понимаете, что я имею в виду.
— Ты хочешь сказать, она попала в аварию?
— Да, сэр.
— В какую?
— В автомобильную, сэр.
— Она получила травму?
— Нет, сэр. Пострадал джентльмен.
— Какой джентльмен?
— Мисс Пендлбери, к великому её несчастью, сбила своей машиной джентльмена напротив вашего дома, сэр. У джентльмена перелом ноги.
— Не повезло бедняге! Но с мисс Пендлбери всё в порядке?
— Её физическое состояние кажется весьма удовлетворительным, сэр. Но она испытала тяжёлое душевное потрясение.
— Вполне естественно, ведь у неё тонкая, артистичная натура. Иначе и быть не может. Девушке, Дживз, очень тяжело жить в мире, где вереницы парней так и норовят броситься под колёса её автомобиля. Должно быть, она получила самый настоящий шок. А что с придурком?
— С джентльменом, сэр?
— Да.
— Он в спальне для гостей, сэр.
— Что?!
— Да, сэр.
— В спальне для гостей?
— Да, сэр. Мисс Пендлбери выразила желание, чтобы его перенесли в вашу квартиру. Она велела мне телеграфировать о случившемся сестре джентльмена, проживающей сейчас в Париже. Я также взял на себя смелость вызвать врача, который высказал мнение, что пациент некоторое время должен находиться in statu quo.
— Ты имеешь в виду, в обозримом будущем тело нельзя будет отсюда вынести?
— Да, сэр.
— Дживз, это уж слишком.
— Да, сэр.
Я хочу сказать, прах меня побери! Я хочу сказать, девушка может быть очень даже божественной, и всё такое, но она не имеет права превращать квартиру своего обожателя в морг. Должен честно признаться, на какую-то долю секунды моя страсть несколько поутихла.
— Что ж, наверное, мне надо сходить к придурку и представиться. В конце концов, я хозяин. У него есть имя?
— Мистер Пим, сэр.
— Пим!
— Да, сэр. Я слышал, как молодая леди называла его Люций. Мистер Пим направлялся к вам, чтобы посмотреть на портрет, написанный мисс Пендлбери, и она сбила его машиной, когда сворачивала за угол.
Я прошёл в спальню для гостей. По правде говоря, я чувствовал себя не в своей тарелке. Не знаю, любили ли вы когда-нибудь и был ли у вас соперник с вьющимися волосами, но, можете не сомневаться, меньше всего мне хотелось видеть этого калеку в моей спальне. Помимо всего прочего, преимущество, которое давало ему нынешнее положение, было огромным. Как можно сравнить прикованного к постели бледного парня с томным взором, предмет заботы и жалости сбившей его девушки, с розовощёким здоровяком, одевающим по утрам костюм для прогулок и штрипки? Мне начало казаться, что весь мир ополчился против меня.
Когда я вошёл в спальню, Люций Пим лежал в постели. На нём была моя пижама, он курил мою сигарету и читал детективный роман. Он помахал мне сигаретой, с моей точки зрения весьма покровительственно, будь он проклят!
— Ах, Вустер! — сказал он.
— Обойдусь без ваших «Ах, Вустер!», — недовольно произнёс я. — Когда вас. можно будет отсюда увезти?
— Через неделю, неделю с лишним.
— Через неделю?!
— Неделю с лишним. Доктор говорит, мне необходим абсолютный покой. Так что простите меня, старина, но я попросил бы вас не повышать голос. Громкие разговоры мне противопоказаны, поэтому постарайтесь не шуметь. А сейчас, Вустер, обсудим эту аварию. Нам с вами необходимо прийти к соглашению.
— Вы уверены, что вас нельзя перевезти к себе?
— Уверен. Врач категорически запретил мне двигаться.
— Я считаю, надо пригласить другого врача.
— Дорогой мой, это бессмысленно. Диагноз поставлен человеком, который знает своё дело. Не беспокойтесь, мне здесь очень удобно. Постель достаточно мягкая. Лучше поговорим о том, что произошло. Моя сестра приедет завтра и будет крайне огорчена. Я её любимый брат.
— Любимый?
— Да.
— Сколько у неё братьев?
— Шесть.
— И вы любимый?
— Да.
Должно быть, остальные пять были полными идиотами, но я этого не сказал. Мы, Вустеры, умеем держать язык за зубами.
— Она вышла замуж за деятеля по имени Слингсби. Может, слышали о «Суперсупах Слингсби»? Денег у него куры не клюют. Думаете, он время от времени хоть немного помогает нуждающемуся брату своей жены? — с горечью произнёс Пим. — Нет, сэр, от него гроша ломаного не дождёшься! Однако я увлёкся. Мы говорили, что сестра меня обожает, и, боюсь, она проходу не даст бедной малышке Глэйдис, как только узнает, что несчастная девочка сбила меня своим автомобилем. А поэтому моя сестра должна остаться в неведении, Вустер. Я прошу вас, как человека благородного, ничего ей не говорить.