– Ужас! – простонала Надя и остервенело запустила в Красовского сначала вкладышами, а потом и сорванным с канделябров в едином порыве лифчиком. – Ты со мной спал, гад кривоногий! Как ты мог? Я же Викина подруга! Гамадрил бесстыжий!
– Интересное кино! – обиделся Андрей. – Это не я с тобой спал, а ты со мной. Это во-первых. А во-вторых, чего это я кривоногий?
– А больше тебя ничего не волнует? – взвизгнула Надя. Ей хотелось умереть. Сию же секунду. Переспать с мужем лучшей подруги. По пьянке! – Мерзавец! Как я Вике в глаза буду смотреть?
Тут Надюша поняла, что смотреть в глаза Вике ей уже никогда не придется, потому что для Красовской она умерла. Рассыпалась в пыль, растеклась в лужу, испарилась.
– Я как раз хотел тебя попросить, чтобы ты нам помогла помириться. А то вчера неудобно получилось, – шмыгнул Андрей.
– Неудобно? – прошептала Надя. – Неудобно? Да я тебя сейчас уничтожу! Ты что, кретин? Имбецил? Это, по-твоему, называется «неудобно?
– Ну, некрасиво, – пошел на уступки Андрей. – Хватит уже орать, дай попить.
– Тебе яду или уксуса? – мрачно поинтересовалась Надя.
– Надь, мне без тебя никак. Она меня даже слушать не будет, – заныл Красовский, забыв, что хотел пить. Надя злобно распутывала лямки вечернего платья, обличительно глядя на виновато переминающегося чужого мужа. И что самое страшное, не просто чужого, а подругиного!
– Ты оденься хоть, – намекнул Андрей. – У меня по утрам… того… Даже если и с похмелья, рефлексы…
– Я тебе сейчас твои рефлексы поотшибаю на фиг! – взвизгнула Надя. – Чего уж теперь?! Свои люди, почти родные!
Она схватила лифчик и, не удержавшись, наотмашь хлестнула им сопящего от целого букета переживаний Красовского.
– Студень свой забери, – разозлился он. – Дуры вы, бабы!
– Себе оставь! – рявкнула Надя, но «студень» взяла и сунула в бюстгальтер.
– А мне куда его?
– На мозг! Чтобы создать видимость объема!
– Ой, не надо про объем. Ты мне вчера всю плешь своей лекцией проела. Меня вообще чуть удар не хватил, когда ты раздеваться начала и сиськи отклеила. Шутница, тоже мне. Предупреждать надо. Кстати, грудь у тебя и без этого г… – Подавившись эпитетом, интеллигентный Красовский деликатно кашлянул и подытожил: – Нормальная у тебя грудь. Не майся дурью.
– Почему я в колготках? – вдруг весьма непоследовательно спросила Надя.
– Не хватало еще, чтобы ты в мою постель с голой задницей забралась, – растерялся Андрей и весьма выразительно покрутил пальцем у виска. – Совсем обалдела?
– Ты что, не снимал их?
– Кого?
– Колготки! Не прикидывайся!
– Иванцова, ты белены объелась? – оторопел Андрей и растерянно покосился на окно. Вероятно, искал возможные пути для отступления.
– А как мы тогда… ну… это…
– Рехнулась? – догадался Красовский и заржал. – Мы не это! Это ты была в стельку, а я с Викой поссорился. Ей не понравилось, что я с Яшкиной сестрой танцевал. Так она сама, девка эта, на меня повесилась. И в женский туалет она меня тоже сама потащила. Что мне, отбиваться надо было?
– А что, ты не хотел? – заинтересовалась Надя.
– Как только увидел, что Вика к нам несется, так сразу и расхотел, – покаялся Красовский. – Я думал, она меня убьет на фиг. У нее такое лицо было – ужас. А она ключи только забрала и уехала. Дура. Ничего же не было. Да и не могло уже быть, она мне все настроение сбила. Я посидел еще и спать ушел. А потом эта девка на твоего Гарика перекинулась, и ты за мной принеслась в гостевую спальню. Сначала рыдала, потом начала когти отламывать и сиськи отстегивать. Я, Иванцова, последний раз так пугался, когда меня бандиты во времена перестройки живьем закопать хотели. Но тогда милиция успела, а тут вообще спасения не было. Ты мне рассказывала, какие мы, мужики, идиоты и как нас легко провести. А сама все отламывала и отклеивала. Я, если честно, вообще думал, что ты еще парик снимешь и окажешься лысая.
– Сняла? – мрачно спросила Надежда.
– Не. Пронесло. А потом ты спать рухнула.
– И ты не воспользовался?
– Чем? – обалдело переспросил Красовский.
– Не чем, а кем! Мною! Моей беззащитностью и невинностью! Как ты меня назвал? Девочка– ромашка? Ну и как оно там с ромашкой? Говори!
– Отпусти меня, Иванцова, а? Чего ты привязалась? На фига мне твоя невинность сдалась? И откуда она у тебя нарисовалась на третьем десятке?
– Откуда надо, оттуда и нарисовалась, – огрызнулась Надя и заявила: – Я домой хочу.
– Я тоже, – обрадовался Андрей. – Я тебе такси вызову, хочешь? Только рожу сполосни, а то тебя в машину не возьмут. Как ты так уделалась-то, мать?
– Это мейк-ап, – просветила его Надя. – Просто к утру он размазывается. Серый ты, Андрюша.
– Может, я и серый, но такой «красоты» еще не видал. Ты значительно обогатила мой жизненный опыт. Домой хочешь?
– Хочу. Только мы сейчас вместе поедем. Я должна все объяснить Вике.
– Объясни, объясни, – подобострастно закивал Андрей, застревая в брюках. Конвульсии успехом не увенчались, и он рухнул на постель. – Только не говори, что мы вместе спали. Она не поверит, что я тебя не трогал. Да и вы поссоритесь.
– Я ей врать не буду, и не проси. К тому же чем я могу подтвердить, что ты чист перед своей супругой? Только тем, что я всю ночь держала свечку?
– Надька, да ты всю ночь храпела, как пьяный дизелист. Какая свечка? Хотя ври что хочешь. Только помири нас, а то мне некомфортно, хотя не права Вика.
– А ты за чужих баб руками не хватайся, тогда будет тебе счастье и душевный комфорт.
– А ты к чужим мужьям под бок не укладывайся в пьяном угаре, тогда и тебе счастье будет, – не остался в долгу Красовский.
Тепло попрощавшись с несколько удивленным хозяином, которого подобная рокировка озадачила, они отбыли в город.
– Вика, я спала с ним всю ночь. Никаких девиц не было! – выпалила Надежда, едва только подруга открыла двери.
– Молодец, умеешь убеждать, – зло расхохоталась Вика. На Андрея она не смотрела, словно Надя заявилась не с ее блудным супругом, а с пачкой макулатуры. – Это меняет дело.
– Да не в этом смысле. Я его как бы стерегла.
– Как бы? – Вика подняла брови и фыркнула. – За что держала, чтобы не убежал? Вы там втроем с Гариком развлекались? Или Гарик согласился постеречь мое сокровище вместе с тобой, безвозмездно?
– Да в том-то и дело, что твой Гарик, – вдруг вспомнила нанесенную обиду Надюша, – приклеился к какой-то рыжей грудастой вешалке и меня бросил! Если бы не Андрей, я бы не знала, как домой добраться! Одежда-то вся у вас осталась. Жутко безответственный мужик!
– Обрати внимание на пункт про рыжую вешалку, – заискивающе вклинился в диалог Красовский. – С ней был Гарик, а не я!
– С тобой мы поговорим отдельно, – отрезала Вика. – Отвези Надю домой и возвращайся. Извини, Надюшка, что так вышло. Кто ж знал, что Гарик такой неблагонадежный. В следующий раз подыщем что-нибудь поприличнее.
Искренне надеясь, что следующего раза не будет, и радуясь, что скандал не состоялся, успокоенная Надя облобызалась с Викой и вышла.
– Давай, Иванцова, шевели оглоблями, видишь, у нас временное затишье. Мне надо еще колечко прикупить и веник, чтобы жену задобрить, – подгонял ее Красовский, перепрыгивая через ступеньку. – Давай, давай, не тяни резину.
– Лучше б ты на посторонних баб не пялился, тогда бы никаких задабриваний не понадобилось, – резонно возразила Надя. Быстро идти она не могла, так как была на каблуках, а тычки в спину вызывали смутные подозрения, что воскресный вечер может закончиться в травмпункте.
– Много говоришь, сейчас на трамвай посажу, – пригрозил Андрей, запихивая пассажирку в джип.
– Не хватай меня, – шлепнула его по рукам Надя, плашмя упавшая на заднее сиденье.
– Было бы за что, – хлопнул дверью извозчик.
Всю дорогу до дома Надя сидела, замерев от ужаса, и старалась не смотреть в окно. Андрей несся с такой скоростью, что, казалось, еще немного – и внедорожник взлетит, выпустив закрылки и убрав шасси.
– Что-то я гляжу – на чем уехала, на том и вернулась. А где же олигарх? – приветствовала дочь Татьяна Павловна. – Или ты решила оттяпать супруга у подружки? Тогда имей в виду – это капитально подпорченный товар. Такого избалованного мужика может держать в узде только сильная баба. Я имею в виду твою Вику. Такой аморфной тюхле вроде тебя это не под силу. Вот я бы справилась.
Мама мечтательно посмотрела на потолок, потом на маникюр, после чего вернулась взглядом к притихшей дочери.
– Так где олигарх? Где наша надежда и опора? Отец моих будущих внуков и спонсор моей обеспеченной старости?
– Твою старость проспонсирую я, – выдохнула Надежда, вспомнив, что ей теперь олигархи не нужны. Ни с моральной точки зрения, ни с материальной. У нее появился папа, и нынче она сама себе и олигарх, и спонсор.
Отец позвонил в понедельник с утра.
– Наденька, ты сможешь сегодня отпроситься с обеда? – Голос заискивающий, словно он не фирму на нее открыть хочет, а денег в долг взять. – Я все подготовил, нас будет ждать нотариус.
Надя выдержала паузу.
«Ну и правильно, – держа эту самую паузу, думала она. – Пусть не расслабляется. В конце концов, загубленное детство не вернешь, так что еще неизвестно, кто кому одолжение делает».
– Ладно. А что от меня надо?
– Только паспорт, доченька.
Слово «доченька» он произнес с робостью и опасливо примолк, ожидая реакции.
– Я отпрошусь. – Надя попыталась добавить теплоты в голос, но назвать его папой так и не смогла. Надо было еще привыкнуть, адаптироваться. Чувство неловкости перед мамой никак не сглаживалось. Очень хотелось ее одобрения, но Надежда понимала, что мама предпочтет красиво отказаться. Как папаша собирался с ней объясняться, Надя не представляла. Тем не менее упустить свой личный, первый и единственный шанс она не могла. Это было грязно, низко, стыдно, но лучше жалеть о сделанном, чем о несделанном, как сказал кто-то умный. Если в ближайшее же время не отселиться от Татьяны Павловны, то можно не только остаться одинокой старой девой, но и приговорить себя к нищете и озлобленной старости. Прошли те времена, когда молодой и красивой Татьяне Павловне жизнь стелилась под ноги скатертью-самобранкой. Без покровителей карьера ее пошла на спад, зарплаты хватало едва-едва, и они с дочерью еле-еле вписывались в прожиточный минимум. Оказалось вдруг, что Надя не только получила «не то» образование, но и не смогла стать предметом маминой гордости. Все устроились, а она нет. Ни работы, ни богатого мужа. При этом Татьяна Павловна категорически не желала, чтобы дочь бегала за мужиками, ища лучшей доли или вообще – хоть какой-нибудь женской доли. Мама была уверена, что дочь должна заниматься самосовершенствованием и самореализацией до тех пор, пока мужчины сами не начнут носиться за ней, словно стая бродячих собак за мотоциклом.
– Задача истинной женщины – не пристроиться к теплому толстому боку спонсора и потом остаток жизни бояться, что тебя турнут, заменив на что-нибудь более качественное, а самой стать фигурой, – упиваясь умным течением своих мыслей, вещала дочери Татьяна Павловна. – Во всех смыслах. И тогда наверняка…
«…вдруг запляшут облака!» – про себя завершала ее пассажи Надежда. Мама сочиняла сказки сама для себя. Наверное, ей так было легче мириться с действительностью. Татьяна Павловна была уверена, что есть тысяча и один способ изменить свою жизнь, а Надя знала точно – ни один из них ей не подходил. Жизнь не сериал с хеппи– эндом. Все банально и серенько. Миллионы женщин живут скромными серыми мышками. Кто-то находит любовь или что-то похожее на любовь, рожая детей и доживая до суетливой старости, наполненной внуками, скандалами и болезнями. Кто-то вообще ничего не находит и ищет плюсы в своем одиночестве, злорадно подслушивая через стакан соседские скандалы. Единицы вырываются из плена, предначертанного судьбой, но тем яснее проступают правила на фоне исключений. Как муха, упавшая в молоко, или как эдельвейс на навозной куче.
Татьяна Павловна приводила массу примеров из жизни знакомых и малознакомых людей. Все как-то устраивались, хоть и в серости, но на порядок выше Нади.
– Ты аморфное тело, – свирепела мама. – Займись внешностью, найди приличную работу, иди по карьерной лестнице, иначе сгниешь в своей шарашкиной конторе!
Она была уверена, что действовать надо именно в таком порядке. Но Надежда срезалась сразу же на первом пункте плана. Как она ни «занималась внешностью», ничего путного не получалось. Далее вся конструкция без первого этапа рушилась, как стопка тарелок, из-под которой выдернули нижнюю. Да, Надя была не борец, но постоянно слушать комментарии на этот счет не хотела. Менять что-то в своей жизни было элементарно страшно, поскольку изменения могли иметь необратимые последствия и вести к худшему, а вовсе не к лучшему. Делиться своими логическими умозаключениями с мамой было опасно, так как для Татьяны Павловны существовало только два мнения: одно ее, а второе – неправильное.
Мама мотала дочери нервы, разгоняла женихов, как дихлофос тараканов, и формировала дополнительные комплексы. Конечно, мать любила ее, но такой «особой любовью», выносить которую уже не было ни сил, ни желания. Надя хотела самостоятельности, отдельной жилплощади и спокойствия. Как было бы здорово не отчитываться по каждому пустяку, не комментировать каждый свой промах, не оправдываться из-за очередной неудачи с несостоявшимся кавалером, не унижаться. В мечтах она уже видела себя приезжающей в гости к старушке-матери с пачкой денег на красивой машине. Прослезившаяся мама стоит на пороге дома и с умилением смотрит на дочь, ставшую бизнес-леди, красавицей и, возможно, даже матерью троих детей. Пусть еще с ними на второй машине приедет муж, которого Татьяна Павловна будет уважать и которому она будет заглядывать в рот. Фантастическая картина! Наши на Марсе братаются с марсианами.
Если бы Татьяна Павловна поворошила дочкины фантазии, то была бы до предела изумлена. Дрессируемый тигр вынашивал планы съедения дрессировщика.
Человек может убедить себя в чем угодно, было бы желание. Надя оправдывала себя тем, что мама, во-первых, сама виновата в том, что с ней неохота делиться тайнами, а во-вторых, она сама хотела, чтобы дочь изменила траекторию своей судьбы. Поэтому можно ограничиться демонстрацией результата, не посвящая маман в перипетии взаимоотношений между Надей и блудным Иваном Ивановичем.
– Я уйду с обеда, – сообщила Надежда Арону Яковлевичу. Шеф, чувствовавший себя после неудачного сводничества виноватым, мелко закивал.
Как все оказалось легко. Даже отпроситься можно. Странно, но раньше Надя даже к врачу отпроситься боялась. В жизни гораздо меньше проблем, чем мы думаем.
Сразу после отца позвонила Фингалова. Заряд на трубке ополовинился, и Надя раздраженно подумала, что вечером может возникнуть какой-нибудь форс-мажор и мобильник понадобится. Учитывая ее невезение, в этот судьбоносный день любая мелочь могла все испортить.
– Свершилось! – завопила Фингалова и гыгыкнула.
– Первый раз, что ли? – осадила ее Надежда. – Слушай, перезвони мне на рабочий, на месте сижу.
И нажала отбой.
Из кабинета шефа послышался дикий грохот и тихий скулеж.
«Пристрелили! – тут же решила Надя. – Сейчас понаедет милиция, и меня никуда не выпустят. Сбежать тоже нельзя: заподозрят, что это я грохнула деда. От обиды за неудавшееся охомутание его отпрыска. Вот ведь невезуха!»
– Надюша, зайдите! – крикнул Арон Яковлевич жалостливым придушенным голоском.
Пришлось идти. Клякман стоял посреди кабинета на четвереньках.
– Папочка упала, – виновато сообщил шеф, проведя подбородком кривоватую дугу, указывающую на последствия.
– Папочка, папочка, – пробормотала Надежда, голова которой была тоже занята папочкой. Она оглядела пол, густо усыпанный бумажками, и директора, на лбу которого вздувалась лиловая шишка. Она росла на глазах, становясь устрашающе бордовой. Казалось, что на мудром челе Клякмана пробивается рог.