Тайна стоит жизни - Фаткудинов Зуфар Максумович 11 стр.


— Помогите! Бандиты! Убивают! Ка-ра-у-ул!

Преступник перебежал улицу и помчался к ближайшему дому, чтобы нырнуть во двор.

— Держите бандита! — крикнул милиционер, увидев впереди парочку.

То был Треньков с какой-то девушкой. Он обернулся, глянул на вооруженных мужчин, стремительно приближавшихся к нему, и страх, как жесткий холод, сковал его. Кровь отхлынула от головы, и, побледнев как мел, он прижался к стене.

Находясь от Тренькова в двух шагах, преступник снова вскинул оружие. Бежавший за ним мужчина, опережая очередной выстрел, кинулся на землю, как волейболист, достающий безнадежный мяч, и выстрел не повредил ему.

Стрелявший пронесся мимо Тренькова, пахнув на него запахом пота, и свернул во двор.

Эдуард, стараясь побыстрее убраться с этого места, ничего не видя от испуга, шагнул было к своей спутнице, но столкнулся с бежавшим, прихрамывая, работником милиции. Тот, скользнув взглядом по лицу Тренькова, чертыхнулся и побежал во двор.

Треньков был вконец обескуражен: ведь это был Юрка Герасимов, оперативный уполномоченный городского управления милиции. Лейтенант Герасимов значился у них в резерве как перспективный работник и привлекался иногда к подобным операциям.

И тут другой страх обуял его: «А что, если на работе узнают о моем бездействии?» Этот страх погнал его вслед за Герасимовым во двор.

Двор оказался непроходным, И когда там захлопали выстрелы, страх быть убитым взял у него верх над страхом прослыть трусом, запятнать свою честь; он повернул назад.

В душе теплилась надежда: «Вряд ли Герасимов узнал меня в этой обстановке. Ну конечно же нет», — успокаивал себя Треньков, все дальше уходя от злосчастного места.

«И надо же так угораздить. Какого черта я поперся сюда? — сокрушался Треньков. — Могли ни за понюх табака прихлопнуть как муху. И все эта проклятая Людка: „Пойдем гулять, милый“, — и он зло посмотрел на нее. — Надо с ней побыстрей расстаться. Есть же на свете люди, которые приносят одни неприятности и осложнения! Такая несовместимость, пожалуй, похлеще психологической или биологической. Это жизненная несовместимость».

Треньков, очнувшись от своих невеселых мыслей, заторопился. Объяснил своей спутнице, что сейчас должна прийти домой жена. И, махнув на прощание рукой, затерялся в толпе.

А в это время преступник, как загнанный волк, метался по двору. Вот он исчез в подъезде двухэтажного дома, израсходовал, последние патроны. Забрался на чердак, затем на железную крышу и загромыхал по ней к пожарной лестнице.

Герасимов не стрелял — хотел задержать того целым и невредимым. Выбравшись на крышу, он понял, что настигнет преступника на краю крыши, на лестнице, пока тот будет делать первые шаги по ее ступенькам.

Это понял и преступник. Перспектива оказаться в невыгодном положении не устраивала его. Он остановился на середине крыши. Как только Герасимов приблизился, бандит кинулся на него, как разъяренный пес. Работник милиции увернулся от удара, но не позволить тому приблизиться к себе вплотную не смог. Мужчина оказался недюжинной силы, сгреб оперативника в железные объятия. Герасимов все же успел нанести сильный удар локтем в челюсть, и тот на миг ослабил свой натиск. Тут же он попытался достать его еще кулаком, но ответный тяжелый удар по голове помутил сознание Герасимова. И чтобы не упасть, он бросился на своего противника, пытаясь схватить того за горло.

Оба, сцепившись, покатились по крыше и упали вниз с высоты двухэтажного дома.

Глава XI

В последующие дни Закиров метался из одного населенного пункта в другой, побывал в Каримове, Макфирове, Святовске. Преступники петляли.

Было установлено: поздно вечером в субботу их видел пастух недалеко от Макфирова. В самом селе их никто из опрошенных не приметил. Около 22 часов одного из преступников заметил сторож склада лесоматериалов Святовского поселка.

Он пояснил, что упитанный мужчина невысокого роста с бородой и длинными, как у попа, волосами черного цвета соскочил с грузовой автомашины «ЗИС-5», следовавшей со стороны Макфирова.

Закирову удалось отыскать грузовик, принадлежавший местному колхозу «Кызыл Яр». Шофер ничего определенного не смог сказать. Лишь выразил предположение, что неизвестный мог сесть к нему в кузов с дровами, скорее всего, на повороте, у густых кустарников, где он сбавлял скорость. Это примерно в полукилометре от Макфирова.

Следы Космача, таким образом, затерялись в Святовском поселке.

От Святовска до Светловолжска можно было добраться двумя путями: на автобусе и на трамвайчике по Волге.

Но ни на автобусной станции, ни на пристани Фролова — Космача не видели.

«Если, как полагает Стеклов, в Святовске свила гнездо важная птица, которая во многом влияет на происходящие события, — размышлял Закиров, — значит, Космач не станет окапываться в этом поселке. Во всяком случае шеф вряд ли разрешил бы ему здесь околачиваться». Такой вывод перекликается и с мнением полковника Нурбанова. Следовательно, Фролова искать нужно не в этом поселке.

«А может, он ослушался своего хозяина и остался здесь?» — предположил Закиров.

И тут он вспомнил: ведь Космач ездил куда-то за город на автобусе по билету, стоимостью около рубля. За такую сумму на автобусе можно было добраться до четырех населенных пунктов, в том числе и до Святовска. Если же учесть, что Космач был раньше «чистым домушником» и не якшался с иностранной разведкой, то он мог позволить себе проживать там, где ему хотелось. Сейчас же у него, видимо, ситуация изменилась: есть шеф, который регламентирует его действия. Надо полагать, и местожительство. Если исходить из того, что раньше он приезжал в Святовск, то сюда Фролов может ездить по старой памяти, без разрешения своего хозяина.

«Видимо, в этом и кроется противоречие: между убийством Севчука, цель которого отвлечь внимание от Святовского поселка, и появлением Космача в этом населенном пункте», — подумал Закиров.

Эта догадка укрепила его решимость искать преступника именно в Святовске.

«С завтрашнего дня перееду в поселок», — решил Закиров.

Вечером, приехав из Святовска, он позвонил Бабаниной.

Ильдар был порядком измотан беготней. И, видимо, усталость притупила обычное волнение. «Кажется, уже сил на волнение не осталось», — подумал он, слушая ее голос.

— Знаешь что, Ильдар, — долетел по проводам ее голос из другого конца города, — у меня есть предложение.

Ильдар насторожился. Приятное предчувствие чего-то неожиданного и необычного, что должно было произойти в их отношениях, вмиг вытолкнуло усталость.

— Сейчас 19-40. Так?

— Верно, — подтвердил Закиров, взглянув на часы.

— Моя подруга отмечает сегодня окончание института. Есть приглашение. Одна я не хотела идти. Если хочешь, пойдем.

— Да мне неудобно, наверное. Меня-то не приглашали, — стушевался Ильдар, но, поняв, что говорит не то, торопливо согласился: — Я, вообще-то, с удовольствием...

Они договорились о месте и времени встречи. Ильдар с трудом разыскал букет цветов. Купил коробку конфет.

Бабанина пришла без опоздания. Она была в красивом длинном платье из черного панбархата. Небольшое декольте четко обрамляло бледно-матовую шею, на которой висел золотой кулон с изображением гордого профиля царицы Клеопатры.

Ильдар вручил ей цветы, и они направились к стоящему неподалеку четырехэтажному кирпичному дому — там жила ее подруга.

Дверь открыла сама виновница торжества — белокурая розовощекая девушка с длинными ресницами.

— Наконец-то! — обрадованно воскликнула она, с любопытством взглянув на Закирова. — А я уже думала — не придете.

В прихожую из полуоткрытой двери соседней комнаты доносились голоса, смех.

Хозяйка протянула Закирову руку.

— Фарида.

— Очень приятно, — ответил он. И, чуть наклонив голову, произнес: — Ильдар.

Бросался в глаза интерьер большой прихожей, украшенной мраморными каннелированными пилястрами и скульптурным панно.

— Прошу вас, — хозяйка открыла дверь, приглашая пройти в гостиную.

Большая комната была освещена лишь свечами в настенных бронзовых подсвечниках, обрамленных хрустальными подвесками. Подвески чуть раскачивались, и по стене двигались световые «зайчики».

За длинным столом сидело около двух десятков гостей почти всех возрастов.

Ильдара и Элеонору усадили рядышком, придвинул к столу два мягких старинных стула. Такие стулья Закиров видел на сцене театра в пьесе о жизни дворянства прошлого века.

Все в этой квартире говорило о горячей приверженности хозяев к старине: и лепные потолки, и золотисто-розовый гобелен на стенах, и декоративный беломраморный камин, и холсты картин в паутине чуть заметных трещин, обрамленных массивными темно-золотистыми рамами.

Вся эта обстановка вначале действовала как-то сковывающе. И на память почему-то пришло первое в жизни посещение Эрмитажа в Ленинграде. Тогда увиденное поразило его: он сам себе показался букашкой. Великолепие творений рук человеческих подавляло. И привыкнуть к этому было нельзя, невозможно.

И тут, к своему удивлению, Ильдар увидел Эдика Тренькова, сидевшего в конце стола. Тот уже насмешливо поглядывал на Закирова: дескать, попал впервые в приличную квартиру и рот разинул, не замечает людей.

Закиров кивнул ему, но Треньков уже бесцеремонно рассматривал Элеонору.

— Что это за красавец-повеса так нагло, с ухмылочкой, уставился на меня? — тихо спросила Эля, — Вы, кажется, знакомы?

— Знакомы. Работаем в одной конторе. Зовут его Эдуардом.

Гости потребовали Фариду. Ее встретили шутливо-укоризненными замечаниями: почему она покидает гостей, без нее всем скучно и пропадает аппетит. Потом посыпались разнообразные тосты.

Закиров дважды поймал взгляд Фариды на себе. Это не осталось незамеченным и Элей:

— А ты, кажется, приглянулся моей подруге.

— Да что ты, Элечка, это тебе показалось.

— Ну, не скажи, не скажи. Уж я ее хорошо знаю. Я и не замечала, чтобы она так на кого-то смотрела. Между прочим, у нее нет никого, — улыбнулась Эля.

Чтобы перевести разговор на другое, Закиров спросил:

— Что за дедуля сидит рядом с именинницей?

— Ой, извини меня, Ильдар. Забыла сказать, что мы находимся в гостях у профессора Хабибуллина, вернее, у его дочери.

Гости пили мало, но за столом царила непринужденная обстановка. Сидевший напротив толстяк сыпал остротами, все смеялись. Постепенно скованность прошла и у Ильдара.

Начали крутить пластинки. Появились танцующие пары. Эля танцевать не хотела, и Ильдар старался занять ее веселыми историями.

Тот же толстяк от имени собравшихся гостей попросил Фариду что-нибудь исполнить на скрипке.

Фарида не заставила себя уговаривать. Ей подали скрипку. Она проверила настройку инструмента, встала и коснулась смычком струн — нежные звуки заполнили комнату.

— Этот вальс из балета «Шурале» Яруллина меня всегда волнует, — прошептал Ильдар, обращаясь к Эле. — А она играет очень хорошо.

— Ты молодец, Ильдар. Оказывается, и в классической музыке разбираешься, не только в боксе...

Закиров промолчал. Ему не понравилась эта похвала: «Невысокого, однако ж, мнения обо мне Эля. Надо, пожалуй, постараться изменить его сегодня же».

— ...Она училась со мной в музыкальной школе. Там мы и подружились. Затем она музфак пединститута закончила.

Когда Фарида кончила играть, все встали и дружно зааплодировали. Ее просили сыграть еще что-нибудь. Но Марк Егорович — так звали толстяка — громко заявил:

— Дорогие гости, не забывайте, что не Фаридочка нас, а мы ее должны развлекать сегодня. Позволим же имениннице немного отдохнуть.

Начали выходить из-за стола. Треньков и какой-то мужчина громко говорили о музыке.

— Даже настоящая современная музыка, — рассуждал Треньков, — сегодня еще не может считаться классической. Она, в лучшем случае, будет таковой через много лет, когда автора уже не будет в живых. Иначе говоря, чтобы стать великим, надо умереть. Особенно это видно в другом виде искусства — живописи.

— Ты пока не трогай живопись, — просил Тренькова его собеседник, — мы говорим о музыке и о времени.

Эдуард продолжил:

— Люди к прошлому снисходительны, к настоящему суровы. Пример в музыке? Пожалуйста. Оперу всемирно известного ныне Жоржа Бизе современники освистали! А сейчас «Кармен» считается вершиной французского музыкального искусства девятнадцатого века. Так что, дорогой Прокофий Никанорович, время — всему судья. Оно заставляет по-другому взглянуть на одни и те же вещи.

— А я с этим не спорю. Но ты же, Эдуард, заявил, что железная метла времени «сметет к чертовой материи» все на земле. С этим я не согласен. А теперь ты уже говоришь, что время выявляет истинно ценные произведения. Стало быть, время не сметает, а, наоборот, выявляет и утверждает подлинно великие дела людей. Так что, сам противоречишь себе. И потом, ты смешиваешь две вещи — психологию людей, их отношение к прошлому и настоящему, и время.

— Ну ты, как всегда, в своем репертуаре, — раздраженно махнул рукой Треньков, привлекая к спору внимание гостей, — разрываешь в своем анализе на части вещи, которые должны рассматриваться в органическом единстве. Как же можно рассматривать время в отрыве от людей и их психологии? Ума не приложу! Ведь речь идет о людских делах, а не о камнях. Дела отживших поколений растворяются, постепенно забываются, наконец, заслоняются другими, более крупными однородными делами здравствующих поколений. И таким образом время безвозвратно стирает, сметает, закрывает все...

В разговор вмешался отец Фариды — Мирза Хайдарович:

— Я позволю себе заметить, что действительно в топке времени сгорают люди, их чувства и мысли. Иначе говоря, все, что только может сгореть. Остаются лишь великие идеи и имена их авторов — лишь они не сгорают и не плавятся. Они тверже и крепче любой стали, долговечнее любого материала, который только существует на земле.

Мирза Хайдарович повернул голову к Ильдару и Элеоноре и проговорил:

— Если же говорить обобщенно, что является вечным в этой жизни, то здесь следует исходить из следующего. Поскольку дела людей совершаются для народа, ради народа, то можно твердо сказать: на земле вечно то, что необходимо человеку.

Хабибуллин обвел глазами присутствующих и продолжил:

— Мертворожденные же идеи и основанные на них дела, не приносящие людям пользы, незамедлительно отвергаются народом, они исчезают так же быстро, с точки зрения истории человечества, как мерцание падающих метеоритов на ночном небосводе.

Профессора позвали к телефону и он, извинившись, ушел в другую комнату.

— А твои идеи, дорогой коллега Закиров, простираются не далее уголовного дела, — развязно произнес захмелевший Треньков. И тут же добавил: — А время летит. Ох как летит! Мы занимаемся с тобой черт знает чем, вместо того чтобы сочинять великие идеи, творить большие дела.

Закиров пожал плечами:

— Кто ж тебе мешает? Сочиняй. Твори. А вообще о времени не только говорят, но и поют. Иная музыка заставляет почувствовать стремительный бег времени сильнее всяких слов.

— Говори конкретнее, — набычившись, произнес Треньков.

— К примеру, взять «Элегию» Массне в исполнении Шаляпина. Это же крик души об безвозвратно ушедшем бесконечно дорогом времени, апофеоз страданий о прошлом, которое для некоторых во много раз дороже, чем все их будущее.

— Между прочим, приятнее слушать музыку, чем-то, что о ней говорят, — заметил Треньков. — Ты бы лучше нам здесь исполнил эту «Элегию». Ведь болтать с видом всезнающего специалиста каждый может.

Закиров понимал: Треньков старается посадить его в лужу. Он вначале хотел в том же тоне парировать реплику Эдуарда, но затем решил, что в создавшейся ситуации лучше всего действительно сыграть, чтобы не оконфузиться. И тут он, уже в который раз, с благодарностью вспомнил мать, которая за руку водила его в музыкальную школу, хотя он и упирался.

Рядом стояло великолепное красного, дерева пианино «Клингман» с барельефом Бетховена и с бронзовыми канделябрами.

Назад Дальше