— Джейко!
— Ну ладно, ладно. Я только хочу заметить, что никто еще не видел платьев, в которых ты появишься на премьере…
— Джейко, возможно, ты создал что-то волшебное!
— Ну, во всяком случае, создать сценические костюмы за два дня из воздуха — это и впрямь попахивает волшебством, это точно…
— Ах, милый Джейко, нам всем так нравятся твои чудеса!
— М-да… Мы все напоминаем персонажей Чехова в голливудском фильме. Вы так ласковы, так широки душой, а маленькая племянница вашего супруга все никак не может воспользоваться вашей неземной добротой. Адам похож на дядю Ваню, как его играл Борис Карлов… Ну и так далее.
— Ну хорошо, так когда же я получу свой чеховский костюм?
— Его эскиз уже имеется, готов показать портному… — Он отнял у Мартины зеркало со словами: — В театре никто никому никого не представляет, все представляются сами… Меня зовут Жак Доре. А вы — прелестная птичка, которая попала не в то гнездышко, точнее, гнездышко то, а вот жёрдочка в этом гнездышке — не та… Какое совпадение — я тоже немного не на своем месте, но за мой скверный язык меня когда-нибудь выгонят отовсюду… — Он улыбнулся Мартине и добавил: — И все-таки жаль, что вы только маленькая костюмерша, а не большая актриса…
* * *
Между фотографированием и репетицией, назначенной на семь вечера, в театре продолжалась суматоха… В те редкие моменты, когда Мартина была не занята, она пыталась сообразить, взяли ее все-таки на работу или нет, а если взяли, то сколько ей будут платить. У нее оставалось два шиллинга и четыре пенса, и ей негде было жить. Сколько ей придется платить за угол? Хватит ли ее зарплаты? Проблема питания решена была сразу, ибо ей объяснили, что все работники театра обеспечиваются бесплатным питанием в буфете, так как они заняты почти весь день и не могут бегать по кафе. Поскольку мисс Гамильтон потребовалось внести в свои платья массу мелких поправок, Мартина еще долго была при ней. Затем, заглянув случайно в комнатку сторожа Баджера, она увидела вездесущего и всемогущего Джейко, который готовил на газовой плите какие-то немыслимо вкусные, судя по запаху, блюда…
Затем он стал разливать мясной соус по эмалированным мискам и раздавать всем желающим. Мартина села со своей порцией рядом с Бобом Кринглом, костюмером мистера Адама Пула. От него Мартине удалось разузнать кое-что про Жака Доре. Доре был бутафором и главным художником в театре, хотя официально числился ассистентом Адама Пула. Короче, его статус был обрисован довольно условно. «Редкий бабник, вот кто этот мистер Джейко, — насплетничал Боб Крингл. — Он познакомился с мисс Гамильтон, когда театр ездил в Канаду, довольно давно, и с того времени стал вроде как их домашним животным… Он просто у них талисманом работает — особенно для мистера Пула… И они все к нему чертовски привыкли, понимаете? Он канадский француз, вот он кто. Ну, теперь-то в нем, кроме его стряпни, ничего французского не осталось. Но он предан как собака. То есть предан, конечно, ей, а не ее благоверному…»
— Вы о мистере Беннингтоне? — переспросила Мартина.
— Да, — сказал Крингл сухо. Ясно было, что он не намерен дальше развивать эту тему, и он переключился на другую: — А вот взять доктора, мистера Резерфорда! Неправда ли, экий взрывной человечище? Орет, рычит: «Вы испоганили мою пьесу, вы испоганили мою пьесу!» Жуть берет. А когда хозяин велит ему заткнуться, он начинает бросаться еще на кого-нибудь, кто под руку попадет! Даже на ни в чем не виноватых рабочих сцены — и то гавкает! Не усмиришь!
Мартина слушала его как зачарованная. Эти несколько часов, проведенных в театре, казались ей сейчас каким-то волшебным сном. Но в этот сон проникало тревожное чувство — она ведь все еще не знает, примут ли ее на работу и получит ли она хоть немного денег…
И вот она, в полузабытьи, все мечтала и рассчитывала почти час после обеда. Самой заводить разговор с мистером Адамом Пулом Мартине было боязно…
Глава 3
Первая репетиция в костюмах
— Мне очень хочется узнать, о чем пьеса, — сказала Мартина, пристально глядя на Джейко. — Это что-то о современных нравах? Она вам и в самом деле нравится?
— Все хорошие пьесы изображают нравы, — поучительно заметил Джейко. — А эта пьеса — добротная вариация на очень старую тему.
Казалось, он колеблется, говорить или промолчать. Наконец Джейко проронил:
— В этой пьесе действует некто с новыми мыслями в голове. Ему противостоят люди со старыми представлениями. Адам играет именно того самого нового человека. Его персонаж был воспитан на некоем острове в сообществе романтиков и бессребреников. Оттуда он имел несчастье попасть в обычный мещанский мир. Все его существо вопит о том, что ему следует вернуться обратно, но это не так просто, возникают разные обстоятельства… Ему противостоят его родственнички — двоюродный дедушка, которого играет мистер Дорси, остроумный, но вздорный двоюродный брат, которого играет мистер Беннингтон, жена этого неуравновешенного родственника, Элен, в которую наш герой влюбляется, и, наконец, их дочь, которая сама, по законам жанра, влюбляется в нашего героя… Но неявно. Сперва зритель только понимает, что она
* * *
Ресторанчик находился рядом с театром, в полуподвале соседнего дома. Джейко назаказывал очень дорогих блюд и настоял на том, чтобы платить за все самому. Так что скромные деньги Мартины остались в неприкосновенности. Хотя любопытство к Мартине по очереди выразили уже и сторож Баджер, и Боб Крингл, и актеры, Джейко оказался самым настойчивым.
Когда был подан кофе, он заговорил с ней серьезно.
— Я хочу задать вам очень важный вопрос. Если это секрет и вы не можете отвечать, я уж, так и быть, как-нибудь смирюсь. Но все-таки прошу вас, доверьтесь мне. Мне, знаете ли, все в нашем театре поверяют свои беды… И в любом случае я со всеми остаюсь в дружбе… Как вы думаете, сколько мне лет?
Мартина несколько смущенно бросила взгляд на его дряблую морщинистую шею, на легкий пушок, покрывающий почти лысую макушку, на загрубелое лицо…
— Ну, лет сорок пять — сорок семь… — пробормотала она наконец.
— Шестьдесят два! — воскликнул Джейко. — Мне уже за шестьдесят, и я при этом полон энергии. У меня нет дара играть на сцене для зрителей, и потому я разыгрываю самих актеров… Понимаете? Я для них как приводной ремень для колес машины. Вот уже двадцать лет я прилежно исполняю роль всеобщего доброго дядюшки и уже не могу из нее выйти… Например, я могу говорить по-английски без малейшего акцента, но именно этот легкий французский акцент — тоже часть моей роли, понимаете? Все знают, что я просто играю, и все-таки сами подыгрывают мне… А я все и всех вижу насквозь. И насчет вас могу сказать, что вы тоже собираетесь изображать из себя кого-то…
Мартина подумала: «Ну и что? Почему бы и нет? Почему я должна быть с ним откровенна? Только потому, что он такой чудной старикан?»
Словно услышав ее мысли, Джейко с усмешкой добавил:
— Поверь, крошка, я не такой уж чудак, каким кажусь.
— Но я просто не знаю, что вы ожидаете от меня услышать, — пожала плечами Мартина.
В фигурном зеркале на стене напротив, посреди тонкого кружева в форме переплетенных лилий, отражались их лица. Джейко показал ей пальцем туда, в зеркало.
— Погляди-ка, малышка, — сказал он. — Для пьесы нам нужна была актриса на роль второго плана, которая бы очень смахивала на актера в главной роли. Мы прослушали не менее сотни молодых глупых барышень и выбрали самую глупую, но и она недостаточно похожа на нашего героя… По странной случайности, — он ехидно усмехнулся, — по странной случайности это оказалась племянница мистера Кларка Беннингтона. Она, конечно, абсолютно не похожа на Адама Пула, может быть, к счастью. Но так ли сяк ли, эту внешнюю непохожесть нам надо компенсировать ее голосом, манерой, жестами, ведь с помощью одного грима я могу сделать многое, но далеко не все… Однако на беду, эта маленькая прелестная актриска со своим малюсеньким талантиком не способна и на это! А драматург, наш несравненный Джон Резерфорд, видя, что его гениальное творение находится под угрозой провала, мечет громы и молнии, и все втихомолку рвут на себе волосы, хотя стараются не показывать своего отчаяния… Наша бедная бесталанная актриска тоже рвет на себе волосы, но ее дядя Кларк, единственный из всех, успокаивает ее, втыкает ей волосы обратно в голову и говорит, что она играет превосходно. Впрочем, в глубине души он тоже, по-моему, понимает, что дело дрянь. И тут, почти в финальной сцене, перед самой премьерой… — палец Джейко был направлен прямо в лицо Мартине… — появляется молоденькая девушка в скромной роли костюмерши нашей примы. И если бы мне надо было писать портрет, например, младшей сестры мистера Пула, я стал бы писать этот портрет с тебя. С твоего лица, милая. И точно так же все смотрят на это личико и начинают шептаться по углам, гадая, о чем может говорить твое появление в театре. Все гадают, не племянница ли это, на сей раз — уже мистера Пула, но наверняка никто не может знать. А я должен знать наверняка, понимаешь? Старый дядюшка Джейко не может так долго томиться в неизвестности! От этого у меня все внутри начинает скрежетать!
— Да я никогда раньше даже не видела мистера Пула! — вскричала Мартина. — Ну, кроме фильмов, конечно. Я смотрела их еще дома, в Новой Зеландии… А он обо мне уж тем более ничего не знает! Я приехала из Новой Зеландии недели две назад и все это время искала работу. И в «Вулкан» я зашла только в поисках работы! Случайно!
— А ты специально искала место костюмерши у мисс Гамильтон? — прищурился Джейко.
— Мне была нужна любая работа. — На ее глазах показались слезы. — Я случайно услышала, что в театре есть вакансия костюмерши…
— Но я ни за что не поверю, что ты могла приплыть из Новой Зеландии только затем, чтобы устроиться работать костюмершей! Нет, тебе просто хотелось попасть в театр, а в глубине души, конечно же, мечталось стать актрисой, так?
— Ну хорошо, сдаюсь! — Мартина подняла руки. — Я действительно хотела стать актрисой, но я счастлива устроиться и костюмершей. И уж во всяком случае я не мечтаю, чтобы несчастная Гая Гейнсфорд сломала себе ногу или простудила горло и чтобы я… Короче, я не верю в счастливые сказки!
— Всё же вы все порядочные лицемеры!
— Кто это — мы?
— Да вы — англосаксы… Напускаете на себя такую важность, такое безразличие… Ты хочешь убедить меня, что можно проплыть десять тысяч миль, по счастливому случаю попасть работать в театр, а тут такое стечение обстоятельств, что можно сразу попасть в дамки и при этом совсем не мечтать о своем шансе? Ерунда! Скажи-ка, а ты хорошая актриса?
— Не надо… — Мартина помотала головой. — Не стоит об этом, Джейко… Я и так уже на седьмом небе от счастья, что у меня появилась работа… Я не хочу ничего менять.
— Даже о простуженном горле мисс Гейнсфорд не думаешь? — насмешливо спросил Джейко. — Не будем брать жестокий вариант со сломанной ногой…
Мартина встала:
— Спасибо вам за прекрасный обед. Мне пора идти. Надо работать…
— Откуда в столь юном возрасте такая бездна ханжества? Или же просто ты слишком хорошая актриса…
Мартина не ответила, и весь обратный путь до театра они проделали в молчании.
* * *
Хотя репетиция и была назначена на семь часов, приступили к ней только в начале девятого вечера. В первом акте у мисс Гамильтон не было переодеваний, и она отправила Мартину в зал — смотреть.
Вспыхнули юпитеры, и сердце девушки забилось в волнении… Потом зажглись огни рампы, скульптурно, выпукло высветив лица стоящих на сцене актеров. Чей-то голос в глубине темного зала сказал:
— Хорошо. Можно начинать.
Занавес стал быстро подниматься. Перри Персифаль объявил новую пьесу доктора Резерфорда.
Первое действие Мартине понравилось. Действующие лица здесь были все те, о которых рассказывал Джейко. Старик, его сын, жена сына, их дочь и ее жених. Все они были существа довольно бесцветные, страшно зажатые, и лишь героиня мисс Гамильтон (да и то благодаря собственному обаянию актрисы) несколько выделялась из узкого круга пошлости и мещанского быта.
Мартина запрещала себе даже просто думать о скором выходе на сцену Гаи Гейнсфорд, но все-таки страшно напряглась, когда Гая в середине первого акта появилась. Роль у нее была небольшая, но для смысла всей пьесы она имела важное значение. Девушка олицетворяла как бы третье, молодое поколение, и в написании этой роли Резерфорд явно испытал влияние писателей-экзистенциалистов типа Камю или Сартра. Роль показалась Мартине очень выигрышной. Тут хватило бы изящного выхода, нескольких ярких штрихов и верной интонации — и все бы тебя запомнили… Когда подошел тот момент, где Гая должна была ловко и непринужденно скопировать жест Адама Пула, который ладонью отбрасывал волосы со лба, Мартина замерла… Но Гая, зачем-то дважды повторив фразу