Полицейские были уверены, что речь идет об обычном взломе. О смерти Бум-Бума писали многие газеты, и, по мнению полицейских, какой-то предприимчивый грабитель решил воспользоваться ситуацией. К несчастью, Келвин застал его на месте преступления. Я твердила, что ничего ценного из квартиры не похищено, но мне ответили, что появление Келвина вспугнуло взломщика и он не успел ничего взять. Я не стала спорить.
Я позвонила на элеватор десятнику Марголису и объяснила, что встречу придется перенести на более позднее время, а возможно, и на следующий день. К полудню полиция закончила осмотр квартиры, и тело унесли на носилках. Мне сказали, что квартиру опечатают — нужно снять отпечатки пальцев, провести тщательное расследование.
Я кинула последний взгляд на место преступления. Возможны несколько вариантов: взломщик (или взломщики.) нашли то, что искали; возможно, Бум-Бум спрятал то, за чем они сюда явились, слишком хорошо и обыск успехом не увенчался; не исключено также, что искать вообще было нечего и грабители ушли ни с чем. Я вспомнила про Пейдж Каррингтон. Любовные письма? Действительно ли балерина была так уж близка с Бум-Бумом? Придется снова с ней поговорить. А может быть, и с другими знакомыми моего брата.
Миссис Келвин сидела в вестибюле на одной из белых кушеток. Когда я вышла из лифта, вдова направилась ко мне.
— Мне нужно с вами поговорить.
Голос у нее был суровый, словно она сдерживала слезы и пыталась заглушить горе гневом.
— Хорошо. У меня есть офис недалеко от центра. Вас это устроит?
Миссис Келвин в раздумье посмотрела по сторонам: через вестибюль то и дело проходили жильцы, с любопытством поглядывая на нас. Вдова молча последовала за мной, и мы отправились на стоянку, где я оставила свой маленький «меркурий». Когда-нибудь накоплю много денег и куплю себе какое-нибудь шикарное авто — например, «ауди-кварто». Пока же приходится ездить на американских тачках.
По дороге миссис Келвин не произнесла ни слова. Я оставила машину в гараже напротив Палтиней-Билдинг. Вдова смотрела прямо перед собой, не обращая внимания ни на грязный мозаичный пол, ни на выщербленные мраморные стены. К счастью, лифт сегодня работал. Он с грохотом сполз вниз и избавил меня от необходимости извиняться за то, что придется карабкаться на четвертый этаж пешком.
Окна моего офиса выходили на восточную сторону, как раз туда, где по Уобош-авеню проходила линия надземки. Здесь из-за шума арендная плата ниже. Под окнами как раз пронесся поезд, и кабинет наполнился грохотом. Я усадила миссис Келвин в кресло, предназначенное для клиентов, а сама уселась за письменный стол — когда-то я купила его на аукционе в полицейском участке. Стол притиснут к самой стене, чтобы между мной и моими клиентами оставалось открытое пространство. Никогда не любила использовать мебель для того, чтобы прятаться или запугивать клиентов.
Миссис Келвин чопорно сидела в кресле, держа на коленях черную сумочку. Ее волосы свисали длинными прямыми прядями. Косметики никакой, если не считать темно-оранжевой губной помады.
— Ведь это вы разговаривали во вторник вечером с моим мужем? — спросила она.
— Да, я, — так же бесстрастно ответила я.
С людьми проще найти общий язык, если придерживаешься той же манеры разговора.
Вдова кивнула.
— Когда Генри пришел домой, он рассказал мне об этом. Он очень скучал на своей работе и, если случалось что-нибудь примечательное, обязательно мне говорил. — Она снова кивнула. — Вы душеприказчица молодого Варшавски или что-то в этом роде, верно?
— Я его двоюродная сестра и душеприказчица. Меня зовут Ви.Ай. Варшавски.
— Муж никогда не увлекался хоккеем, но мистер Варшавски ему нравился. Когда муж во вторник вернулся домой — нет, это было уже утро среды, — он сказал, что какая-то белая девчонка, большая задавака, велела ему получше присматривать за квартирой молодого Варшавски. Так это были вы. — Она снова покивала: Я молчала. — Не надо было учить моего Генри, как ему выполнять свою работу. — Миссис Келвин сердито всхлипнула, но тут же взяла себя в руки. — Вы сказали, чтобы он никого не впускал в квартиру вашего брата. Значит, вы ожидали, что может что-то случиться. Правильно?
Глядя ей прямо в глаза, я отрицательно покачала головой.
— Просто дневной швейцар, Хинкли, впустил в квартиру одного человека без моего ведома. Там есть вещи, которые могут показаться ценными поклонникам Бум-Бума, — его клюшки и все такое прочее. Кроме того, там хранятся документы, которые никто, кроме меня, не должен видеть.
— Значит, вы все-таки знали, что кто-то попытается ворваться туда?
— Нет, миссис Келвин. Если бы я подозревала нечто подобное, то приняла бы более серьезные меры предосторожности.
Вдова поджала губы.
— Если вы ни о чем таком не подозревали, то зачем надо было учить моего мужа, как он должен делать свою работу?
— Я не была знакома с вашим мужем, миссис Келвин. Видела его впервые в жизни. Откуда мне было знать, насколько серьезно относится он к своей работе. Я ничему его не учила, просто выполняла долг душеприказчицы.
— А мне Генри сказал: «Не знаю, кто эта девчонка (он имел в виду вас), но она, похоже, думает, что кто-то попытается проникнуть в квартиру. Буду за ней приглядывать». Потом Генри вздумал изображать из себя героя и его убили. А теперь вы говорите, что ничего такого не подозревали.
— Мне очень жаль, — сказала я.
— Что мне от вашего сожаления? Это его не воскресит.
После того как миссис Келвин ушла, я долго сидела неподвижно. Не могла избавиться от чувства, что отправила старика на смерть. Во вторник вечером он смотрел на меня так, словно я пустое место, но, оказывается, отнесся к моим словам вполне серьезно. Серьезнее, чем я думала. Должно быть, он Не сводил глаз с монитора, показавшего двадцать второй этаж. Увидел что-то подозрительное, поднялся наверх... Дальнейшее ясно.
У меня и в самом деле не было оснований подозревать, что кто-то попытается проникнуть в квартиру Бум-Бума — во всяком случае кто-то, способный на убийство. Но непоправимое произошло, и я чувствовала себя в ответе. Я обязана разобраться в этом убийстве.
Когда я позвонила Пейдж Каррингтон, мне ответил автоответчик. Я не стала оставлять сообщения, а вместо этого посмотрела в адресной книге, где находится Чикагский театр балета: 5400, Н. Кларк. По дороге в театр завернула в закусочную, выпила кока-колы и съела бутерброд.
Театр находился в старом складском помещении между корейским рестораном и складом упаковочных материалов. Снаружи театр смотрелся неважно, но зато внутри был полностью реконструирован. В пустом вестибюле все стены были увешаны фотографиями балерин в различных ролях. Труппа в основном ставила классику, в том числе много Баланчина, но были у них и свои собственные постановки. Пейдж я нашла в трех ролях: девушка с Дикого Запада из мюзикла «Родео», Бьянка из «Укрощения строптивой» и комедийная роль в «Фантазии Кларк-стрит». Этот последний спектакль я смотрела дважды.
Зрительный зал находился слева. У входа горела надпись: «Идет репетиция». Я бесшумно проскользнула внутрь и присоединилась к немногочисленным зрителям. На сцене кто-то громко хлопал в ладоши и призывал к тишине.
— Начнем с самого начала, со скерцо. Карл, ты отстаешь от ритма. А ты, Пейдж, не появляйся на сцене до самого гран-жете. По местам!
Танцовщики и танцовщицы были одеты вольно — в трико и теплые лосины. Пейдж была в чем-то бронзового цвета. Темные волосы собраны в конский хвост. Издали она выглядела лет на шестнадцать, не больше.
Перед сценой была установлена мощная стереосистема. Включили музыку. Судя по всему, пьеса была из современных — в рваном, дерганом ритме. Хореография соответствовала музыке. Что-то из городской жизни. Появился Карл — очевидно, началось пресловутое скерцо. Судя по всему, он изображал наркомана, умирающего от слишком большой дозы героина. Впрочем, может быть, я понимала происходящее и неправильно. Пейдж выскользнула на сцену незадолго до появления полиции, поприсутствовала при смерти Карла, а потом упорхнула. В сюжете я разобралась не сразу, но режиссер заставил актеров повторить сцену по меньшей мере раз шесть, и я понемногу поняла, в чем там дело.
В начале шестого репетиция закончилась. Напоследок режиссер напомнил актерам, что следующая репетиция состоится завтра, в десять утра, а спектакль в восемь вечера. Вместе с немногочисленными зрителями я направилась за кулисы. Никто даже не пытался нас остановить.
Услышав из-за двери голоса, я сунула голову в гримерную. Там я обнаружила молодую женщину, как раз стягивавшую со своего веснушчатого тела трико. Она спросила, что мне нужно, и я поинтересовалась, где мне найти Пейдж Каррингтон.
— Ах, Пейдж... Третья дверь налево. Там гримерная солистов.
Дверь гримерной солистов оказалась закрыта. Я постучала, не дождалась ответа и вошла. Солисток оказалось две. Одна из них сказала, что Пейдж принимает душ и попросила меня подождать в вестибюле — в гримерной слишком тесно.
Тут появилась и сама Пейдж, закутанная в белый махровый халат; волосы обмотаны белым полотенцем.
— Вик! Что вы здесь делаете?
— Привет, Пейдж. Вот пришла потолковать с вами. Когда оденетесь, давайте выпьем кофе, джину или что вы там пьете в это время суток.
Глаза медового цвета широко раскрылись. Пейдж явно не привыкла, чтобы инициатива исходила от кого-то другого.
— Боюсь, у меня мало времени.
— Тогда давайте поговорим, пока вы переодеваетесь.
— Это настолько важно?
— Очень важно.
Она пожала плечами:
— Хорошо, подождите меня. Я выйду через несколько минут.
Вновь я ее увидела минут через сорок. Две другие солистки вышли гораздо раньше, оживленно беседуя о каком-то Ларри. Они взглянули на меня, и одна из них сказала:
— Пейдж наводит красоту.
Сама Пейдж предстала передо мной в блузке золотистого шелка и просторной белой юбке. На шее — золотая цепочка с маленькими бриллиантиками. Меня поразила ее косметика — очень естественные тона, деликатные мазки матери-природы. Прическа — мальчик-паж.
— Извините, что заставила вас столько ждать. Когда приводишь себя в порядок, не замечаешь, как летит время. Чем больше тороплюсь, тем медленнее получается.
— Вам пришлось здорово потрудиться. Что это была за репетиция? Довольно мрачный спектакль.
— Собственное сочинение нашего дирижера Байдермайера. Спектакль называется «Менуэт в честь наркомана». Немножко отдает кичем, но зато у меня хорошая роль. Карлу тоже нравится. Имеем шанс показать себя во всей красе. Завтра премьера. Хотите посмотреть? Я скажу, чтобы в кассе вам оставили билет.
— Спасибо... Здесь где-нибудь можно поговорить или лучше в городе?
Пейдж задумалась.
— За углом, на Виктории, есть небольшое кафе. Ничего особенного, но там подают хороший кофе.
Мы вышли на оживленную весеннюю улицу. В кафе за маленькими круглыми столиками на табуретках кованого железа сидели всего шесть человек. Здесь также продавали кофе в зернах, многочисленные сорта чая и домашние пирожные. Я заказала кофе-эспрессо, а Пейдж попросила английского чаю. И чай и кофе подали в массивных фарфоровых кружках.
— Что же все-таки вы искали в квартире моего двоюродного брата?
Пейдж дернулась на стуле.
— Мои письма. Я же сказала.
— Вы не похожи на человека, которого легко смутить какими-то письмами, даже очень интимного свойства... Я вообще не понимаю, зачем людям, живущим в одном городе, писать друг другу письма.
Пейдж покраснела.
— Мы были на гастролях.
— Как вы познакомились с Бум-Бумом?
— На вечеринке. Один мой знакомый намеревался купить часть акций команды «Черные ястребы», и Гай Одинфлют пригласил на вечеринку кое-кого из хоккеистов. Бум-Бум тоже там был. — Голос ее звучал очень холодно.
Я знала, что Гай Одинфлют — сказочно богатый магнат с южного побережья и часто посредничал в крупных деловых операциях. Не было ничего удивительного в том, что именно он свел потенциальных акционеров с членами команды.
— Когда это было?
— На Рождество, если вам это так уж интересно.
За зиму я встречалась с Бум-Бумом раза два, но он ни слова не сказал мне о Пейдж Каррингтон. Удивляться тут особенно нечему. Я ведь тоже не докладывала брату о своих любовниках. Когда Бум-Бум женился — ему было двадцать четыре года, — я впервые увидела его будущую жену всего за несколько недель до свадьбы. Но тогда все было иначе — Бум-Бум стеснялся своей невесты. Через три недели она от него сбежала и потребовала аннулирования брака. В тот день Бум-Бум заявился ко мне и здорово надрался, но никаких подробностей своей семейной жизни не описывал. Он не любил откровенничать на интимные темы.