— Вот что меня в тебе восхищает, — сказал Робин. — Ты совсем не завидуешь моему таланту.
— Конечно, нет, — улыбнулся Джон. — Я им наслаждаюсь.
— Тогда будем надеяться, что хотя бы часть моего успеха достанется и тебе — на той стезе, которую ты выберешь.
— Будем надеяться, — согласился Джон, не зная, что ещё сказать.
Робин наклонился к нему и понизил голос.
— Ты не одолжишь мне один фунт? Конечно, я потом верну.
— Конечно.
Джон улыбнулся — по крайней мере, некоторые вещи никогда не меняются. Всё началось несколько лет назад с шестипенсовика на детской площадке и закончилось десятью шиллингами на выпускном вечере. Теперь он попросил фунт. В одном Джон был твёрдо уверен: Робин никогда не вернёт ни пенса. Не то чтобы Джон жалел денег для младшего брата — в конце концов, скоро они наверняка поменяются ролями. Джон достал бумажник, в котором лежали две банкноты по одному фунту и обратный билет на поезд в Манчестер. Он вытащил одну банкноту и отдал Робину.
Джон хотел задать ему вопрос о другой картине — полотне маслом под названием «Бараббас в аду», — но брат уже отвернулся и направился к матери и восхищённым поклонникам.
После окончания Манчестерского университета Джона сразу же пригласили стажёром в фирму «Рейнолдс и К
Перед отъездом на вокзал Джон оплатил счета Робина за продукты и оставил брату чек на сто фунтов, причём ни один из них не удосужился произнести слово «взаймы». Когда Джон садился в такси, Робин на прощание сказал:
— Я недавно представил две картины для летней выставки в Королевской Академии искусств. Уверен, комиссия их примет, и тогда ты должен приехать на открытие.
На вокзале Юстон Джон зашёл в магазин «Мингис» купить вечернюю газету и среди книг, продающихся по сниженной цене, заметил том под названием «Первая встреча с миром искусства — от Фра Анджелико до Пикассо». Когда поезд тронулся, он открыл первую страницу и очнулся уже в Бирмингеме, дойдя до Караваджо.
Он услышал стук в окно и увидел улыбающуюся Сьюзан.
— Интересная, наверное, книга, — заметила девушка, когда они, взявшись за руки, шли по платформе.
— Очень. Вот бы найти второй том.
В следующем году судьба дважды свела братьев. Первый раз они встретились по печальному поводу — на похоронах матери. После службы они вернулись домой к Мириам, и там Робин сообщил брату, что Академия приняла обе его работы для летней выставки.
Три месяца спустя Джон приехал в Лондон на открытие. К тому моменту, когда он впервые оказался в священных стенах Королевской Академии, он прочитал десяток книг по искусству — от раннего Возрождения до поп-арта. Он побывал во всех галереях Бирмингема и теперь мечтал осмотреть выставки в закоулках Мейфэра.
Прогуливаясь по просторным залам Академии, Джон решил, что пришло время вложить деньги в свою первую картину. «Прислушивайтесь к знатокам, но, в конечном счёте, доверяйте только своим глазам», — писал Годфри Баркер в «Телеграф». Глаза выбрали Бернарда Данстена, хотя знатоки рекомендовали Уильяма Рассела Флинта. Глаза победили, потому что Данстен стоил семьдесят пять фунтов, а самый дешёвый Рассел Флинт — шестьсот.
Джон переходил из зала в зал в поисках двух работ маслом своего брата, но без помощи тоненького синего буклета Академии он никогда бы их не нашёл. Они висели в средней галерее в верхнем ряду, почти под самым потолком. Джон заметил, что ни одна из них не продана.
Он дважды обошёл выставку и остановился на Данстене. Тогда он отправился и выписал задаток за свои покупки. Взглянув на часы, он увидел, что уже почти двенадцать: через несколько минут он договорился встретиться с братом.
Робин опоздал на сорок минут и, даже не подумав извиниться, повёл его по выставке в третий раз. Данстена и Рассела Флинта он презрительно окрестил салонными художниками, не сказав, однако, кого считает по-настоящему талантливым.
Робин не мог скрыть разочарования, когда увидел свои картины в средней галерее.
— Разве я смогу продать хоть одну картину, когда их запихивают в самое невыгодное место? — с отвращением произнёс он. Джон постарался придать лицу выражение сочувствия.
За поздним обедом Джон объяснил брату условия завещания матери, потому что семейные адвокаты так и не добились ответа на свои письма мистеру Робину Саммерсу.
— Я из принципа никогда не открываю коричневые конверты, — пояснил Робин.
«Ну что ж, теперь, по крайней мере, понятно, почему Робин так и не появился на свадьбе», — подумал Джон. Он вздохнул и вернулся к завещанию матери.
— На самом деле, всё очень просто, — продолжал он. — Она всё оставила тебе, за исключением одной картины.
— Какой? — тут же спросил Робин.
— Её портрета, который ты написал, когда ещё учился в школе.
— Это моя лучшая работа, — возмутился Робин. — Портрет наверняка стоит не меньше пятидесяти фунтов, и я всегда думал, что она оставит его мне.
Джон молча выписал чек на пятьдесят фунтов. Вернувшись тем вечером в Бирмингем, он не сказал Сьюзан, сколько заплатил за две картины. Данстена он повесил над камином в гостиной, а портрет матери — в своём кабинете.
Когда родился их первый ребёнок, Джон хотел, чтобы крёстным отцом стал Робин.
— С какой стати? — спросила Сьюзан. — Он даже не удосужился приехать на нашу свадьбу.
Джон не мог не согласиться с доводами жены. И хотя Робина пригласили на крестины, он не только не приехал, но даже не ответил на письмо, несмотря на то, что оно было отправлено в белом конверте.
Года через два Джон получил приглашение от галереи «Крю» на долгожданную персональную выставку Робина. На самом деле оказалось, что там представляются два автора, и Джон, безусловно, купил бы работы второго художника, если бы не боялся обидеть брата.
Вообще-то он остановился на одной картине маслом, записал её номер и на следующее утро попросил секретаршу позвонить в галерею и заказать её на своё имя.
— К сожалению, понравившуюся вам работу Питера Блейка продали в день открытия, — сообщила она.
Он нахмурился.
— Спросите, пожалуйста, сколько они продали картин Робина Саммерса?
Секретарша повторила вопрос и, прикрыв трубку рукой, доложила:
— Две.
Джон снова нахмурился.
На следующей неделе Джон опять приехал в Лондон — он представлял компанию на автомобильной выставке в Эрлз-Корт. Он решил заглянуть в галерею «Крю» и посмотреть, как продаются работы брата. Никаких перемен. Всего две красных точки на стене, а Питер Блейк почти весь распродан.
Ещё больше расстроившись, Джон вышел из галереи и направился обратно на Пикадилли. Он чуть не прошёл мимо неё, но когда увидел нежный цвет лица и изящную фигуру, то понял — это любовь с первого взгляда. Он долго стоял и смотрел на неё, обуреваемый страхом, что она может оказаться слишком дорогой для него.
Джон вошёл внутрь галереи, чтобы рассмотреть её получше. Маленькая, нежная и изысканная.
— Сколько? — тихо спросил он, глядя на женщину, сидевшую за стеклянным столом.
— Вюйар? — уточнила она.
Джон кивнул.
— Тысяча двести фунтов.
Словно во сне, он достал чековую книжку и выписал чек на сумму, которая, он знал, опустошит его счёт.
Вюйара он повесил напротив Данстена. Так начался роман Джона с дамами на портретах со всего мира, хотя он никогда не признавался жене, во сколько ему обходятся эти возлюбленные, заключенные в изящные рамы.
Изредка картины Робина появлялись в укромных уголках Летней выставки, но персонального показа у него не было уже несколько лет. Если полотна не продаются, арт-дилеры не проявляют понимания, когда им говорят, что это надёжное вложение денег, так как к художникам признание часто приходит после их смерти, — ведь и владельцы галереи к тому времени тоже умрут.
Когда наконец пришло приглашение на следующую персональную выставку Робина, Джон понял, что у него нет выбора и он обязан пойти на открытие.
В последнее время он занимался приобретением контрольного пакета акций «Рейнолдс и К