– Знаешь, – сказал Лен, – я никогда не смогу отказаться от Баха.
– Да кто тебя об этом просит?
– А разве нет? Понятно. Ой, как хорошо. Я, видно, тебя не понял.
– Что?
– Ты разве не предлагал мне отказаться от Баха?
– Да за кого ты меня принимаешь?
– Наверно, это был кто-то другой.
Лен вылил остатки чая из чашек и поставил их в раковину.
– Интересно, что Марк делает.
– Наверно, вешает вкусную лапшу на уши какой-нибудь дамочке, – улыбнулся Пит. – А ты как думаешь?
– Пожалуй, ты прав.
– Да, – сказал Пит, – странный он парень, наш Марк. Иногда мне кажется, что он просто человек-сорняк.
Покачавшись на стуле, пытаясь выбрать нужный для равновесия угол, он закинул ноги на стол.
– Да, – сказал он, – иногда мне кажется, что он – человек-сорняк. Но до конца я не уверен. Он не перестает меня удивлять, этот парень, но часто я сам удивляюсь, когда на него гляжу. У меня бывает такое впечатление, что он даже грязь со своих ботинок превращает в золото. Идет по жизни играючи. Но вот в какую игру?
Лен повернул кран и ополоснул миску-соусник.
– Иногда я думаю, – сказал Пит, – какое мне вообще до всего этого дело. У этого парня и в душе, и в башке кое-что есть. У него внутренний мир такой глубокий, что на троих хватит. Вот только знать бы, чем эта глубина заполнена. Что скажешь?
Лен мыл чашку и не отвечал.
– В этом вся загвоздка. Этот его внутренний мир чем-то наполнен или он вообще пустой? Иногда мне кажется, что он не просто пуст, а разрушен в пыль, как после бомбежки. Но я не собираюсь догматично настаивать на своем.
– И правильно, – сказал Лен, вытирая чашки.
– Он какой-то скользкий, что ли. Или верткий. Конечно, спроси меня кто-нибудь, я скажу, что он мне нравится, он мой друг. А другу можно многое простить. Но он же за всю жизнь ни дня не работая, и рано или поздно это ему аукнется. Ведь он живет вроде как альфонс, этого он и сам отрицать не сможет. По мне, так он уж слишком натурально вжился в образ героя-любовника. Но в осторожности ему не откажешь. Между нами говоря, если б у него не было головы на плечах, он давно бы уже попался на удочку и плакал горючими слезами.
– Кис-кис-кис! – позвал Лен.
Кот вынырнул из-под стола. Посмотрев на него, Лен плеснул молока в соусник и поставил на пол. Кот стал лакать.
– Как его зовут? Кота твоего?
– Соломон, – сказал Лен.
Он прислонился к боковой стенке буфета и стал искоса, из-под очков смотреть на кота.
– Слушай, – сказал Пит, – давай я тебе расскажу, какой сон мне сегодня приснился, если ты не против. У тебя настроение сразу поднимется.
– Валяй.
– Я даже не думал, что мне сегодня ночью что-то приснится.
– И что же это было?
– Все было так отчетливо, – сказал Пит. – Я был с Вирджинией в метро, на платформе. Вдруг люди вокруг куда-то побежали. Какая-то паника. Я оглянулся – смотрю, у всех кожа на лицах трескается, рвется, прямо клочьями сползает. Народ стал кричать, прыгать на рельсы, все побежали в туннель. Пожарный колокол зазвонил. Я посмотрел на Джинни, а у нее лицо тоже растрескалось и покрылось струпьями. Как старая штукатурка. Черные струпья и пятна гнили. Кожа стала отслаиваться и падать кусками, как гнилое мясо. Я слышал, как они шипят, когда падают на рельсы под напряжением. Я схватил ее за руку и хотел вытащить оттуда. А она не шевелилась. Стояла как вкопанная, а от лица у нее только половина осталась, и она смотрела на меня в упор. Я стал кричать, просить ее уходить, но она не двигалась. И вдруг я подумал – Господи, а что с моим-то лицом? На что она уставилась? Может, я тоже гнию заживо прямо у нее на глазах?
Лен судорожно вздохнул.
– Как, пойдет для твоей черной книги, а? – спросил Пит.
Лен закрыл глаза руками.
– Ладно, не обращай внимания, – сказал Пит. – Лучше посмотри сюда. Считай, сколько раз я смогу.
– Что?
– Считай, говорю.
Пит лег на пол и начал отжиматься. Лен подался вперед и стал смотреть на него.
– Ну, сколько? – прохрипел Пит.
– Пятнадцать.
Пит продолжал отжиматься, глядя перед собой.
– Двадцать.
– Уф.
__Двадцать пять.
– Уф.
– Двадцать девять.
– Все, хватит.
Он расслабился и, ухмыляясь, сел на полу.
__Ну что, неплохо?
__И что ты за человек? – сказал Лен. – Уму непостижимо.
– Ничего, дай мне еще недельку, и я до тридцати пяти доведу.
Глава седьмая
Карлики снова взялись за работу, сказал Лен. Они присматривают за всем, что происходит. Они берутся за дело ни свет ни заря и печенкой чувствуют, что творится. Они как коршуны, переодетые в обычных городских жителей; работают они только в городах. Надо признать, что в работе своей они толк знают, да и дело у них довольно рисковое. Они ждут, когда появится сигнальный дым, и тогда распаковывают свои наборы инструментов. Они ни секунды даром не тратят, а сразу начинают нарезать круги по территории, которая их интересует. Как только разберутся, что к чему, сразу занимают лучшие места, господствующие высоты, а если нужно, они готовы моментально сменить дислокацию. Работают они без остановки и до тех пор, пока то, за что взялись, не будет закончено – так или иначе.
У меня не было денег на уплату членских взносов, но они приняли меня в свою команду на основе краткосрочного соглашения. Надолго мне у них не задержаться. Я просто не вижу предпосылок, чтобы это сотрудничество затянулось до зимы. К тому времени игра будет окончена. Но на данный момент для меня это единственная возможность видеть, что происходит вокруг, и разбираться, как и почему это происходит. Самое важное для меня – внимательно и вовремя отслеживать обменный курс и колебания рынка. Наверняка ни Пит, ни Марк понятия не имеют, как государственный обменный курс влияет на рынок. Но это так.
Вот я и буду проводить время в обществе карликов и наблюдать вместе с ними. Они почти ничего не упускают. Если они меня вовремя предупредят, я смогу очистить свой склад от залежалого товара, особенно если на рынке начнутся непредсказуемые, резкие перемены.
Глава восьмая
По настоянию Пита она села. Он объяснил, что ему нужно кое-что ей сказать, и она должна внимательно это выслушать, потому что ей это может быть очень даже полезно. Заняв для начала место перед каминной решеткой, он предложил ей рассмотреть вопрос внешней привлекательности и границы, в которых эта привлекательность имеет значение. Лично он считал, что границы проходят там, где тело перестает быть позитивной созидательной силой и становится физической зависимостью. Взять, например, хотя бы его самого и Марка. Он бы не рискнул сказать, что их внешность бежит впереди и устанавливает контакт с другими людьми раньше, чем в этот процесс включаются их личностные особенности и данные. Для человека непроницательного это могло служить отправной точкой или даже указателем на то, что должно последовать дальше, но возникает вопрос, насколько этот указатель верен? Сам он парень очень симпатичный, а Марк всегда выглядит так, как будто или только что вылез из постели, или собирается ложиться спать. Их внешний вид, надеялся он, не играет никакой роли в том, что происходит в их жизни. Но в некотором роде внешний вид представлял для обоих определенную проблему. Им обоим пришлось прийти к некоему, хотя бы рамочному соглашению с собственной телесной оболочкой, притом взяться за разработку такого соглашения самым решительным образом. Ему лично казалось, что Марк не только с готовностью, но и с удовольствием выступает в жизненной борьбе на стороне собственного тела. Его вполне удовлетворяло поклонение окружающих, основанное на признании его физических достоинств. Но он сам мог предложить окружающему миру нечто большее, чем собственный профиль и способности в качестве сексуального механизма. Он мог позволить себе продемонстрировать способности и в других областях. Правда, иногда от него кое-что ускользало. Действуя в такой взаимодополняющей связке с причудами собственного тела, он не мог рассчитывать на сохранение сколько-нибудь объективного или критичного отношения как к себе, так и к окружающим. Всегда следует держать дистанцию между тем, что угадывается интуитивно, и способностью ко взвешенному анализу отдельно взятого события или явления. Марк не только не был силен в объективном анализе, но и представлял собой закрытую книгу во всем, что касалось правки или уточнений. Ну не готов он был принять критику в свой адрес, и все тут.
Она слушала.
Лен, конечно, в большей степени физическое явление, а не физиологический тип. Его поведение, манера выражаться сформированы под воздействием чего-то неосязаемого, но очень напоминающего мучительное непроизвольное заикание. Он не может ни секунды оставаться спокойным, а если даже ему это удастся, то сама его неподвижность будет своего рода позой или аргументом в споре. Но к пониманию того, что творится внутри него, приводят не черты его лица и уж тем более не сознательно отображенные на нем гримасы; понимать его нужно по тому, что скрыто за дымовой завесой лица, оттуда он подает сигналы тревоги. Он заперт на этой территории, и уже по этой причине бессмысленно обсуждать воздействие на окружающих его внешности, его физического грима; тело просто не участвует в создании его образа. Постоянная активность, которую любой человек замечает в его присутствии, проявляется на самом деле лишь в импульсах, пробегающих по нервным окончаниям контуров его тела и передающихся предметам, касающимся его; прежде всего это относится к его рукам и очкам. Его глаза ведут себя лишь как нервный узел, некое конечное скопище нервных клеток, и рассматривать их как черты его лица малопродуктивно. У большинства людей сумма нервных окончаний представляет собой лишь одно из слагаемых цельного образа, а в случае Лена эту сумму надо рассматривать как итоговую. Нервные окончания явно доминируют над остальными составляющими его тела, которые являются лишь оболочкой, сосудом для бесчисленных головоломок и всяких эстетских штучек, составляющих его нефизическую сущность.
Она легла.
Таким образом, Лен проводит не больше различий между тем. что чувствует, и тем, что по этому поводу думает, чем Марк, а разница между ними заключается лишь в причинах, приводящих к смешению восприятия и осмысления. Оба не в состоянии провести разграничительную линию между отдельно взятым ощущением и сделанным на его основе выводом, но Марк просто слишком ленив, чтобы прикладывать усилия и пытаться отделить одно от другого, а Лен абсолютно не верит в себя и в свою способность разобраться в этом. Он замыкается на ощущениях и приравнивает их к мыслям, и все это приводит к тому, что сама мысль переходит в ощущение, потому что он не в состоянии посмотреть правде в глаза и определить для себя истинную природу мысли и ее запросы. Однако в то время как Марк совершенно не способен исправиться и не желает слышать никакой критики, хотя рано или поздно он набьет себе шишек, признает собственные ошибки и будет вынужден всему учиться заново на собственном опыте. Лен открыт как для критики, так и для дружеской помощи.
Она лежала и слушала.
Все это он готов дать им с лихвой – им обоим. Ведь если хорошенько подумать, то, даже с учетом всех существующих между ними различий и разногласий, дружбу между ними он рассматривает как значительную ценность. На самом деле он даже не уверен, не следует ли расценивать эту дружбу как фундамент для строительства новой человеческой общности, например новой церкви. Конечно, вряд ли их жизненные приоритеты и догматы можно считать совпадающими или хотя бы близкими, но все же у всех троих много общего как в том, что касается базовых ценностей, так и в системе их жизненной реализации. Вместе они составляют одно целое, некое единство, союз в борьбе за общее благо, то, что он мог бы назвать церковью; в каждом из них живет вера в действенность и осмысленность этого союза. Конечно, им есть над чем поработать, – прежде всего над равновесием и гибкостью структуры. Да и сама структура, даже в общих чертах, очень далека от совершенства, если говорить начистоту. Слишком уж велики различия между тремя ее составляющими, слишком мощны возникающие между ними центробежные силы. Чтобы сохранить и укрепить на будущее этот союз, нужно приложить усилия, но нет необходимости стирать имеющиеся различия, более продуктивным окажется разумное самоограничение и сведение этих различий к здравому, взаимоприемлемому минимуму. Если это удастся, то сам факт завершения подобной работы будет говорить об успехе их начинания и жизнеспособности складывающегося союза. С его точки зрения, дело того стоило. Да что там, не просто стоило, а было важнейшим на данном этапе их жизни. И вопрос заключается всего лишь в средствах коммуникации. Если он не сможет наладить общение с собственными друзьями, то очень скоро их дружба просто засохнет на корню или сгниет.
Она слушала.
Признав возможность загнивания союза изнутри, он перешел к вопросу о неблагоприятных внешних воздействиях. Он убежден, что внешних факторов опасаться не следует, любой из них может быть безболезненно воспринят и поглощен. Например, в данный момент Вирджиния воздействует на одного из них: на него самого. Если исходить из допущения, что на него лично она воздействует положительно, то и он сам сможет сделать больше для их новой церкви. С другой стороны, если предположить, что ее воздействие является отрицательным, неблаготворным, другие члены их ордена все равно выполнят свои обязательства перед ним, войдя в его положение и проявив сознательность. Проблемы, безусловно, могут возникнуть в том случае, если внешнее воздействие сомнительного или отрицательного свойства будет оказано на Лена одним образом, а на Марка – другим и вследствие этого между членами союза возникнут дополнительные разногласия, способные испортить их отношения и поколебать еще не устоявшееся единство. Им придется рассмотреть вопрос приоритетной ценности: что важнее – конфликт с отстаиванием собственной точки зрения или союз на основе компромисса. В таком случае их новая церковь либо выстоит и укрепится в своем нарождающемся величии, либо им придется разделить общее имущество и разойтись по домам.
День клонился к вечеру, сумерки сгущались, она перебралась в кресло и продолжала слушать, тени в комнате удлинились – словно потянулись к ней, как и слова, которые он произносил, сидя на кровати с сигаретой в зубах.
Пустота и шарлатанство – этого с него хватит, этим он сыт по горло. Жизнь, которую он вел раньше, привела его к кризису. Время, проведенное в лоне англиканской церкви, оказалось потраченным напрасно. Он сам завел себя в мир ложных иллюзий. То, что он считал позитивистским познанием мира, оказалось промывкой мозгов и возделыванием непаханой земли ради кого-то другого, а не самого себя. В общем, силы были потрачены впустую, а благостного их восполнения не произошло. Потенциальные возможности его разума на глазах становились все более эфемерными, душа застаивалась, возможность реализации накопленного потенциала казалась все призрачнее. Говоря начистоту, он вообще мало чего добился, потратив при этом немало собственных ресурсов. Настало время переходить к активным действиям. Однако следовало признать, что направление этих действий для него предопределено, и по всему выходило, что придется прибегать к самым радикальным мерам. Язву, расползавшуюся по телу, нужно было выжигать до самой глубины, до кости. Выполнить задуманное можно только уничтожив часть самого себя. В этом он был заранее согласен с основной доктриной англиканской церкви, вот только пребывание в ее лоне требовало слишком большого терпения, которого у него уже не осталось. Эта церковь погрязла в мелочах и забыла о главном предназначении. Чего только стоит, например, само их представление о Боге. Это же дерзость, святотатство, подмена понятий Творца и сотворенных им чад. Эти чада выставили Бога в приемную и велели ему подождать. На Бога они смотрят как на плод их собственной деятельности, на удобную в обиходе вещь. Совет директоров фирмы состоит из людей, а Бог у них так, на посылках. Бог делает всю черную работу, а они пилят между собой прибыль. На последнем собрании общины он встал и поставил вопрос ребром: где этот ваш Бог? Выньте да положьте его мне прямо на стол, давайте посмотрим на него вместе. А еще лучше позовите мясника, и пусть он отрубит каждому по кусочку. Ощущение было такое, будто в зале бомба взорвалась. Да что с них взять, ведь это такие люди, что, даже откройся перед ними врата в Царствие Небесное, ничего, кроме сквозняка, не почувствуют.