Когда Мари возвратилась в барак и принесла десять(!) франков, Франсуаза и Луиза замерли от изумления.
— Где ты их взяла?!
— Дал один человек.
— Просто так?!
— Да.
— Никто ничего не дает просто так, — сказала Франсуаза. — Жаль, что ты до сих пор этого не поняла.
Как бы то ни было, Мари купила лекарства, и Таласса выздоровела.
… Однажды, вернувшись с фабрики, молодая женщина увидела, что кровать Луизы, которая уже несколько дней не ходила на работу, пуста.
Мари задала вопрос Франсуазе и получила ответ:
— Она в больнице.
— Я навешу ее завтра! — встрепенулась Мари. — А что с ней?
— У нее пошла горлом кровь. Не навещай: такие картины остаются в памяти на всю жизнь, и чем их будет меньше, тем лучше для тебя.
— Но у меня есть два франка, возможно…
— Это не поможет. У меня есть сто франков, но они тоже не помогут. Ее дни сочтены. Старайся помогать тем, Мари, кому еще можно помочь. А судьбу остальных предоставь Господу Богу, — сурово изрекла Франсуаза. Потом прибавила: — Вот что, Мари, поезжай домой, на свой остров, а то пропадешь. Я дам тебе деньги, которые копила на старость. Тебе они нужнее.
— Мне не к кому возвращаться, — еле слышно прошептала Мари.
— Что значит — не к кому?
— У нас на острове женщине нельзя прожить без поддержки мужа или родителей.
— Надо будет прожить без мужчины, так проживешь, и все получится! Или выйдешь замуж за кого-либо из своих!
— Можно, я куплю себе что-нибудь из одежды? — застенчиво промолвила Мари, расправив подол своей поношенной юбки. — Мне стыдно возвращаться в том, в чем я уехала.
— Покупай что хочешь! — несколько раздраженно отвечала Франсуаза. — Главное — возвращайся домой. И прости, что я не дала тебе денег, когда болел твой ребенок.
Глава 8
Когда Мари увидела черные силуэты крыш на фоне светлого неба, кучку жалких, прилепившихся друг к другу, пропитанных сыростью каменных домишек, утыканные жестянками и тряпками заборы, соломенные навесы и корявые колья, бурые лодки и коричневые сети, ее захлестнула волна раскаяния и радости.
Молодая женщина осторожно ступила на мостки, крепко обняв дочь — свою единственную надежду.
На берегу не было ни души, и, расплатившись с лодочником, Мари поспешила к дому сестры. Здесь кое-что изменилось: она заметила новые постройки и куст роз, посаженный и любовно взращенный Корой.
Корали открыла дверь и некоторое время в изумлении глядела на сестру. Перед отъездом Мари купила скромное серое платье с небольшим круглым вырезом и расширявшейся книзу юбкой и облегающую плечи темно-синюю пелеринку со стоячим воротником, застегивающуюся спереди на крючки. Наряд дополняла соломенная шляпа с узкой голубой лентой и мягкие кожаные туфли с маленьким каблуком.
— О, Мари! Ты ли это?! Я так рада!
Она впустила сестру в дом.
Сама Корали выглядела хорошо; она немного пополнела и стала как-то живее. И вместе с тем она, по-видимому, осталась такой же сдержанной и осторожной, потому что ни о чем не расспрашивала Мари.
— Где твой муж? — промолвила та, оглядывая дом.
— Уехал на материк. Вернется через пару дней. Так что мы сможем поговорить наедине.
— Как вы живете?
— Хорошо. Дружно. Только вот детей у нас нет, — сказала Кора, с невольной завистью глядя на Талассу.
— Твой муж, конечно, обвиняет тебя?
— Вовсе нет. Ведь его прежние жены тоже не рожали. Мы подумываем о том, чтобы усыновить сиротку. А… как ты?
— Я работала на фабрике в Париже. Было очень тяжело. С замужеством тоже не повезло. Вот я и вернулась.
— Это ничего, — сказала Кора, — зато теперь мы знаем, где ты и что с тобой.
— Родители?..
— Живы и трудятся по мере сил. Ты навестишь их?
— Я подумаю.
— Ты насовсем? — осмелилась спросить Кора.
— Я бы хотела, но… Помнишь ту историю? — И Мари напомнила о Кристиане.
— Та женщина приезжала к нам тогда, — задумчиво промолвила Кора. — Она искала тебя. И она мне не понравилась: вся как отлакированная, а во взгляде какая-то зыбкость, неверие, холод. Больше я о них ничего не слышала — ни от родителей, ни от других людей.
— Возможно, они уехали?
— Кто знает!
Последующие дни Мари наслаждалась заботами сестры. Корали нажарила свежей морской рыбы, испекла пирог с ревенем, и она никак не могла насытиться едой, к которой привыкла с детства. Сестры поговорили по душам, и Мари без утайки рассказала все. Кора была искренне рада ее приезду и очарована Талассой — она буквально не спускала девочку с рук.
Вскоре вернулся Луи Гимар. При близком знакомстве он оказался простым, жизнерадостным человеком и охотно принял свояченицу.
Мари гуляла по острову, забираясь на скалы, с восхищением глядела на дикую прекрасную страну, что простиралась под ее ногами. Глядела на мрачные горбы камней, на изгибы волн, на позлащенное солнцем небо. Постепенно она перестала кашлять, ее смех сделался звонким, вернулся румянец, взор заблестел. Ее угнетало только одно: сознание того, что, быть может, придется уехать. Одной ей здесь не прожить. Чтобы принять окончательное решение, девушка решила навестить родителей…
Мари робко ступила на землю родного острова. Перед нею лежала пустынная дорога. Внезапно девушке почудилось, что она будет идти по ней целую вечность, наедине со своими сомнениями и страхами, и никого не встретит. Но… вот он, погруженный в тишину маленький сад: верхушки деревьев освещены солнцем, а в глубине листвы сохраняется густая влажная тень. Теперь ей не принадлежал ни этот сад, ни этот дом, да и сам остров тоже. Неужели каждый, кто уехал отсюда на более-менее продолжительный срок, неизменно возвращается чужаком? И все же она осталась дочерью своих родителей, и они должны были по крайней мере узнать ее…
Жанна Мелен была во дворе; ее глаза покраснели, едва она увидела дочь.
— Мари! Ты приехала! Она обняла девушку.
— Мой брак не удался, — призналась Мари. — Но у меня есть дочь. Она осталась у Корали.
— Почему ты не привезла ее сюда?
— Думала немного подождать…
— Ты насовсем? — задала мать все тот же неизбежный вопрос.
— Хотелось бы… — неопределенно отвечала Мари.
Пришедший вечером отец был настроен куда менее дружелюбно.
— Что, вернулась? — произнес он с порога. — Не нашла счастья? Погуляла с одним, а сбежала с другим? Вот уж, думаю, люди славно посмеялись надо мной! Растил дочь, а вырастил шлюху!
— Я вышла замуж, — сухо произнесла Мари, неотрывно глядя отцу в глаза.
— Выйти замуж тоже можно по-разному. Никакой брак не покроет разврата! Ты не нуждалась в моем благословении, а теперь что тебе нужно? Хочешь сесть мне на шею? Да еще и с ребенком? Так знай: с некоторых пор у меня одна дочь, Корали, и только ее дети будут моими внуками!
— Я уйду, — сказала Мари и встала.
Жанна Мелен беспомощно переводила взгляд с дочери на мужа.
— Куда ты на ночь глядя? — робко промолвила она.
— Пусть идет! Такие, как она, всегда найдут пристанище!
— Не беспокойся за меня, мама, — сказала Мари и покинула родительский дом.
Она медленно шла по пустынной дороге и думала без удивления и обиды, что все так, как и должно быть. Просто она представить не могла, что теперь делать. Нужно подождать до завтра и вернуться к Корали. Мари сказала сестре, что, возможно, заночует у родителей, но…
Вдруг девушка увидела заброшенное, полуразрушенное строение — старый сарай, где они с Кристианом некогда предавались любви. Она с содроганием вошла внутрь. Там было пусто и сыро, остатки полусгнившего сена втоптаны в землю.
По лицу Мари беззвучно катились слезы. Внезапно она поняла то, чего не понимала раньше: да, Кристиан был беспомощен перед жизнью, но он жалел, щадил и оберегал бы ее, Мари, — жестом, словом, улыбкой. С таким щитом она вынесла бы все, ибо в его слабости таилась незаметная, но безграничная сила.
Постепенно вместе с грустью в душе девушки рождалась отчаянная, горячая решимость. Она пойдет туда и все узнает, и если он там и жив и его воспоминания не поблекли, она извлечет на свет все то потаенное, невысказанное, что, быть может, соединит вновь, исцелит их сердца.
Мари выскочила из сарая и побежала. Вот он — дом в окружении теней и слабом трепетании бледных язычков маленькой лампы. Ей захотелось плакать.
Мари остановилась. Она изнемогала от нерешительности, страха и… предвкушения. Колени и руки ослабли, у нее сердце билось в груди, точно птица в клетке. Наконец она подошла и тихо постучала в окно. Никакого ответа. Но Мари продолжала ждать.
Внезапно дверь приоткрылась. Шанталь, стоя на пороге, вглядывалась в темноту.
Увидев мать Кристиана, Мари ощутила близкую к ликованию радость и… страх.
— Кто вы? — спросила Шанталь, заметив девушку. — Что вам нужно?
У Мари перехватило дыхание.
— Я Мари. Мари Мелен.
Шанталь подалась вперед и встретилась с ней глазами. Мари ожидала увидеть во взгляде женщины презрение и ненависть, но… там были только горестная усталость и тревога.
— Я желаю видеть Кристиана. Он здесь?
— Да. Зачем он тебе?
— Я… вернулась. Я хочу с ним поговорить.
Шанталь нервно стянула на груди концы шали. Даже в темноте Мари заметила, что женщина одета совсем не так, как прежде, и выглядит по-другому. Как предугадала Мари, Шанталь отказалась от своих нарядов; теперь она, в темном, наглухо застегнутом платье и плетеной шали, походила на всех остальных островитянок. Легкие изящные туфельки сменили тяжелые ботинки из грубой кожи. Волосы были гладко причесаны и стянуты в тугой узел. И — ни пудры, ни румян, ни духов…
— Ему стало хуже, — вдруг сказала Шанталь. — Он давно никуда не выходит, и я знаю, что у него постоянно болит голова. Лекарства не помогают. Ты пришла, чтобы украсть у него остатки жизни?
Мари задрожала.
— О нет! — прошептала она. — Я хочу вернуть то, что когда-то взяла!
Шанталь застыла, не говоря ни слова, и Мари прошла мимо нее.
Кристиан сидел на диване. Он «смотрел» в одну точку, и казалось, его душа тоже замерла в неподвижности.
— Кристиан!
Ее голос словно выплыл из пустоты, и он тревожно произнес:
— Кто это? Кто здесь?
— Мари. — И, не сдержавшись, промолвила: — Я вернулась.
Он долго молчал с непонятным выражением лица, потом вдруг промолвил:
— Дай мне руку!
Она сделала то, о чем он просил, и услышала тихую фразу:
— Почему ты ушла и так долго не возвращалась?
— Потому что не смогла понять свое сердце.
— А… теперь?
— Я тебя люблю, — сказала Мари, — я знаю, это всего лишь слова, и все же…
— Ты и тогда меня любила, — быстро произнес он, — просто не понимала этого. Что-то заслонило твою любовь, как облака заслоняют солнце. И ты… ослепла.
— Да, и теперь я желаю ослепнуть еще раз — именно от любви. Если только… ты сумеешь меня простить.
— Я не сержусь, правда. Это было бы глупо, да и потом… у меня не так уж много времени.
— О чем ты? — с тревогой произнесла Мари.
— О нет, ни о чем! Я просто хотел сказать, что самым страшным для меня было время, когда от тебя не осталось ничего, кроме воспоминаний. Это ужаснее смерти, правда…
Мари упала на колени и приникла к нему всем телом.
— Кристиан!
Он сжал ее руки в своих.
— Прошу тебя, ни о чем не думай! Если ты хочет рассказать мне о том, где была и что делала, то расскажешь, а если нет, то не надо. Ты что-то пережим, я это чувствую, и в то же время… осталась прежней.
— Не совсем, — прошептала Мари и тут же решила пока что не говорить Кристиану ни о своем замужестве, ни о Талассе.
— Уже ночь. Ты останешься здесь? — с надеждой произнес он.
— Да.
— Мари останется, — взволнованно промолвил Кристиан, обращаясь к вошедшей в комнату Шанталь.
— Пусть остается, — покорно ответила та. — Я пойду к себе.
Едва шаги Шанталь стихли в соседней комнате, как Мари расстегнула палеринку, обвила руками шею Кристиана и прижалась к его груди.
В ту ночь они изведали все, что только могут изведать любящие друг друга мужчина и женщина, когда наконец сомкнут объятия. Они растворялись один в другом, и испепеляющие жадные поцелуи с трудом заглушали срывающиеся с губ стоны наслаждения, страстного трепета и немыслимого, на грани безумия, счастья. Мари оплела Кристиана руками, ногами, волосами, и он задыхался в сетях любви, радости и всеобъемлющей первобытной страсти. И эта радость, и жаркая тьма, и счастье, и страсть имели одно имя — Мари.
Проснувшись утром, она поняла, что все сбудется: отныне каждую ночь они буду спать в объятиях друг друга, а днем гулять, говорить, читать. И она чувствовала, как в ней нарастает сила, упорная, несгибаемая сила, которая поможет ей вынести все — с ним и ради него.
Неприятное чувство шевельнулось в ее душе, когда она увидела Шанталь. Мари было неловко, но женщина держалась невозмутимо и не выказывала осуждения и неприязни.
После завтрака, оставшись наедине с Мари, Кристиан предложил:
— Пойдем на то место, где мы впервые встретились? Мне хочется прогуляться.
И тут Мари вспомнила.
— Твоя мама сказала, что тебе стало хуже и ты никуда не выходишь, — нерешительно проговорила она. — Это правда?
— Нет, — быстро произнес он. — Забудь. Я не выходил только потому, что не было тебя.
Он выглядел как прежде, он улыбался, и девушка успокоилась.
Они шли по берегу. Воздух наполнял шум бегущей воды. Скалы светились на солнце и напоминали высокие золотые дворцы. Кристиан и Мари держались за руки и болтали о чем придется.
— У меня есть ребенок, — без всякого перехода заявила Мари. — Не твой. И еще я вышла замуж. Но с мужем жизнь не сложилась, и мы расстались.
— Я знал, что ты уехала не одна. А где… ребенок?
— Это девочка, я оставила ее у сестры. И она… может побыть у Коры до тех пор, пока ты не захочешь увидеть… то есть познакомиться с нею. Она еще совсем маленькая, ей нет и года. — И, ощущая какую-то смутную угрозу, добавила: — Я рожу тебе сына, Кристиан.
Он улыбнулся мимолетной болезненной улыбкой:
— Признаться, я думал, мы вообще откажемся от возможности иметь детей.
— Почему?
— Чтобы заботиться только друг о друге и еще… чтобы на свете было меньше несчастливых людей. Но я тебя понимаю, ты женщина, тебе нужны дети. Если ты этого хочешь, то они у нас будут. Я готов дать все, что тебе нужно, по мере сил, только… не отрекайся от меня во имя чего-то призрачного, притягательного, неизвестного, что не дает нам наслаждаться тем, что мы имеем.
И она страстно прошептала:
— О нет, Кристиан, никогда!
— Я ведь тоже не все тебе рассказал. Моя мать была парижской проституткой, она больше десяти лет прожила в борделе: именно там я и появился на свет. И я тоже жил в борделе, не уходил, потому что, как мне казалось, не мог ее оставить, хотя на самом деле просто оттого, что не знал и боялся другой жизни. Вот ты не испугалась и уехала.
— Я тоже испугалась, — тихо сказала Мари.
— Знаю. Ты боялась, что я возьму тебя в плен. Но не будем об этом. — И продолжил: — Та жизнь была мне отвратительна. Ты не поверишь, но я не помню своего лица, и за прошедшие семь лет я, должно быть, сильно изменился, но… Когда-то про меня говорили «хорошенький мальчик». Так вот, те мужчины, которые уже устали от женщин и считали, что изведали еще не все доступные человеку пороки, случалось, подходили ко мне и предлагали вступить в близкие отношения. Они обещали мне деньги, много больше, чем заплатили бы моей матери, и если бы я соглашался, то к нынешним временам, наверное, уже ел бы и спал на золоте. Или, напротив, валялся в самой ужасной грязи. От неба до земли не такое уж большое расстояние, как кажется, если речь идет о человеческой алчности, равно как и… о человеческой нравственности. Только я никогда не понимал, как можно безумно желать денег, одних только денег, и думать, что они могут все! Желать, не имея ничего за душой… в душе! С чем такие люди приходят к Богу? Что они ему предъявляют — горсть золотых монет?
— Я знала все о тебе, — призналась Мари.
— Мать рассказала?
— Да. И мне все равно — так было тогда, а теперь тем более. — Потом предложила: — Давай искупаемся?