Завидев жену, Геннадий, в своих неизменных галифе, оставшихся от военной службы, и в застиранной, но опрятной ковбойке, как обычно, поднялся навстречу, и они медленно, молча прошли к себе, на последний этаж. Теперь он уже не спустится вниз: они были вдвоем.
Вера Петровна тут же стала собирать на стол, разогревать обед. Так у них повелось — это делала только она, какой бы усталой ни приходила.
Сидя напротив мужа, спокойного, молчаливого, она думала о том, что поступила когда-то опрометчиво, выбрав профессию следователя. Геннадий не умел готовить. Не умел, а скорее не любил возиться с рубашками, майками, носками, платками, даже когда жил один. И теперь все делала Вера Петровна. Ей нравилось его пренебрежение к хозяйству. Она же любила хозяйничать, ухаживать за ним.
Выезжая в командировки, она часто ловила себя на мысли о нем, как он там один, в их тихой квартире. Ей казалось, что она обкрадывает его в эти часы и он ужасно растерян и обижен на нее.
С самого начала Вера Петровна заметила, что Геннадий в ее отсутствие дома не ест. Она спросила: почему?
— Федор заходил. Пошли в столовую. Пиво пили.
Потом она поняла, что муж без нее не воспринимает их дом. Это ее обрадовало. И еще она поняла, что он очень серьезно относится к семье.
И она была счастлива, и готова была забыть ради него все — и работу, и себя.
Из всех людей, с которыми Вера Петровна общалась, один понял это — прокурор Савин. Он никогда не заговаривал с ней о ее личной жизни. Но как-то просто, по-домашнему сказал ей:
— Веруша, учиться дальше надо. В аспирантуре. Заочно, конечно. Человек ты толковый, способный. Так что берись за науку.
Седых знала, что Савина давно уже звали в область, что пойди он по этой лестнице, добраться ему до Москвы. Но Савва, как его называли за глаза, расположился в Талышинске оседло и никуда не хотел уезжать.
Надо же случиться такой нелепости: мужик в расцвете сил, нет еще и пятидесяти, а сердце подвело.
Помня его советы, Вера Петровна начала готовиться в аспирантуру. Геннадий и словом не обмолвился с ней об этом. И вряд ли сказал бы когда-нибудь, если бы она сама не заговорила. Он так же ходил бы в столовку, молча ждал бы ее с работы, из библиотеки, стараясь не стеснять собою ее жизнь…
— Сегодня я говорила с удивительным человеком, — сказала Вера, переставая есть.
Геннадий молча кивнул. Он умел ее слушать. И она видела, как занимали его ее дела и мысли.
— Настоящий ученый. Женщина, а герпетолог.
— Это что?
— Специалист по змеям.
Он снова кивнул, давая понять, что знает, о ком идет речь. Тетя Даша успела оправдать свою поездку в экспедицию. Весь дом наполнился слухами об истории с пропажей сухого яда.
— Ох, Гена, замечательная она женщина. Ты не можешь себе представить! Живет в тайге, где нет ни водопровода, ни парикмахерской, а одета и причесана, словно в столице. А говорит как — заслушаешься! Умница… Надо мне поступать в аспирантуру, — неожиданно закончила свой рассказ Вера Петровна.
— А долго учатся в аспирантуре?
— В заочной четыре года. Конечно, нелегко будет.
— В заочной… — Он кивнул. — Смотри сама. Мать я тогда уговорю, наконец, от сестры оторваться и к нам переехать.
— Я справлюсь сама, честное слово.
— Не справишься. С мальцом, не забудь…
— Эх, только бы поступить! Надо еще так много книг перечитать.
Геннадий спрятал улыбку:
— За полгода прочтешь?
Вера рассмеялась:
— Одни прочтешь, другие появятся! Как грибы.
— Когда у тебя декретный отпуск?
В этом вопросе он был весь: тут и забота о ней, и его неумение сказать это по-другому, и твердый наказ беречь себя. Она это поняла.
— Через два месяца.
— У тебя еще очередной не использован.
Вера отрицательно покачала головой:
— Нельзя.
— Не хочешь. — Он сказал это спокойно, без обиды, без осуждения, потому что знал ее и понимал.
— Все будет хорошо, Гешенька. Все обойдется.
Он молча кивнул.
— Из-за меня все это, — выдохнул он и опустился на стул. — А бригадир тут ни при чем. Ужа подкинул я. Не со злобы… Девушка нервная оказалась. — Он развел руками и причмокнул: — Нервы не исправишь, они от природы.
— Вы кто? — резко спросила Вера Петровна.
— Пузырев Вася я, шофер экспедиции. — Василий покачнулся, и тут только следователь поняла, что он пьян.
— Вот что, Вася Пузырев, отправлю я тебя на пятнадцать суток за появление в государственном учреждении в нетрезвом виде…
— Разве я пьян? Так, самый чуток… А вы послушайте…
— Придете в себя, тогда поговорим.
— Я и сейчас могу все, как было. Ни грамма не утаю. Значит, я ей вокруг шеи вот такого махонького ужа, — шофер показал руками. — А она — хлоп! На пол как шмякнется…
Вера Петровна вышла из-за стола, сунула Пузыреву кепку:
— Я не шучу! И прошу в моем кабинете не появляться пьяным.
Вася надел кепку и, не сказав ни слова, удалился.
Следователь выглянула в приемную.
— Земфира Илларионовна, куда же вы смотрите?
— А что? — встрепенулась та.
— Вот сейчас парень был — он абсолютно пьян.
— Это который в кепочке?
— Да.
— Никогда бы не подумала, — удивилась секретарь. — Вежливый такой. Посмотрите. — Она показала на большой букет иван-да-марьи, поставленный в поллитровую банку. — Он преподнес. Ну и ну! Неужели того, подшофе?
Вера Петровна вздохнула и вернулась на свое место.
После обеда к следователю пришла Зина Эпова, вызванная повесткой. Девушка страшно волновалась и не знала, куда девать руки.
Вера Петровна помнила ее по почте.
— Вы, Зиночка, успокойтесь. Вот, говорят, какая смелая, змей ловите, а здесь разнервничались. Значит, говорите, что накануне отъезда, вечером, Гриднева работала в лаборатории?
— Да, работала, товарищ следователь.
— Чем конкретно она занималась, знаете?
— А чем ей заниматься? Ядом.
— Какую именно операцию выполняла Гриднева?
— Соскабливала.
— А взвешивала?
— Может быть. Это я так думаю, потому что после того, как соскоблишь яд, его надо взвесить и ссыпать во флакончик…
— А вы этим тоже занимались?
— Конечно, когда была лаборанткой. Степан Иванович, бывало, скажет: вот, мол, тебе, Зина, ключ, сделай то-то и то-то.
— И часто вы это делали?
— Раза три. Потом стала ходить на отлов. И вот теперь Гриднева приехала…
— Так-так. И что же случилось в тот вечер?
— Вася Пузырев, шофер наш, у вас уже был?
— Был, — вздохнула Седых.
— Он хотел подарить Гридневой маленького полоза Шренка. Ну, и повесил его ей на шею. Она подумала, что это ядовитая змея, и упала в обморок.
— Этот Вася Пузырев что, часто выпивает?
Зина растерялась, не зная, что ответить.
— Понимаете, он сегодня пришел ко мне совершенно пьяный.
— Бывает у него иногда, — пряча глаза, сказала Зина. — Хороший человек Вася, только чувствительный и поэтому выпивает. А сейчас переживает очень. Да еще машина сломалась…
— Что вы можете сказать о Гридневой?
Зина вытерла платочком вспотевшие ладони.
— У меня к ней своих претензий нету. Так, обыкновенная женщина. — Эпова опустила голову.
— И все же? Вы девушка, должны были приглядеться к ней лучше ребят.
— Какая-то ненастоящая она. Не своя. С виду простая, а иногда слова какие-то говорит… не как простая. Все расспрашивала, интересовалась. Все-то ей любопытно, прямо везде залезет…
— А что именно ее интересовало?
— Да все. Сколько яд стоит, как пельмени делают, как грибы сушат, да можно ли мех на шубу достать, можно ли икру купить…
— Вы не замечали, какие у них взаимоотношения с Азаровым?
— Азаров меня не интересует. Как начальник и человек — он хороший, — резко ответила Зина и отвернулась.
— А у вас какие отношения с Азаровым?
— Если что говорят, так это выдумки! — запальчиво сказала Зина.
Вера Петровна скрыла улыбку.
— Ну хорошо. Может быть, все-таки их отношения были несколько иными, чем, например, с другими членами экспедиции?
— Что она липла к нему — это точно, — выпалила девушка и, спохватившись, добавила: — Это вам каждый скажет. Не я одна замечала.
— Хорошо. Вы еще что-нибудь о Гридневой не помните?
— Не знаю, удобно говорить или нет…
— Смотрите сами.
— Как-то она переодевалась, я заметила: белье у нее заграничное. Нет, не такое, как у нас продают. У нас в универмаге тоже есть чехословацкое, гэдээровское… А у нее совсем особое. На трусах сзади обезьяна нарисована и не по-русски написано…
— Обезьяна, говорите? — улыбнулась Вера Петровна. — Это бывает. Человек в Москве живет. Там в магазинах много заграничных товаров.
— Я бы такие трусы не надела. Срамиться только, — решительно сказала Зина. — В бане бы все засмеяли.
— Зина, а что, Азаров при больших деньгах?
— Степан Иванович? Что вы! Деньги у него не держатся. Как только получит, сразу спускает все. Отсылает старикам и… — Зина замялась, — жене тоже. Поедем в город, а он норовит заплатить за всех. Вот Клинычев лежал в больнице, Степан Иванович не знал, что и купить ему, за раз рублей двадцать пять истратил… А недавно даже у Анван одалживался, чтобы родителям послать.
— А как сейчас у вас в экспедиции? Работаете?
— Работаем, — вздохнула Зина. — Как же иначе? Только переживают все очень. Анну Ивановну жалко. И Степана Ивановича тоже.
— Хорошо, Зина. Мы еще, если будет надо, встретимся. Только сами понимаете, здесь мы о разном говорили…
— Понимаю, товарищ следователь. Я никому ничего не скажу. Да и незачем…
— Тогда на сегодня все.
…Вскоре у Веры Петровны состоялся очередной разговор с Холодайкиным. Ознакомившись с материалами дела, врио прокурора остался недоволен темпами расследования.
— Заносит вас, Вера Петровна. Много разговоров. Допрос надо вести конкретнее. Поверьте мне, я тридцать лет на страже закона…
— Мне кажется, главное — установить контакт с допрашиваемым. Человек раскрывается тогда, когда он чувствует, что с ним говорят искренне, затрагивают близкую ему тему…
— И говорит то, что надо ему, а не вам как следователю, — перебил Алексей Владимирович. — Поглядите, например, — он хлопнул ладонью по раскрытой папке, — Кравченко. Сведений много. И совсем нет того, что нас с вами может заинтересовать.
— Из разговора с Кравченко я узнала больше, чем прочла бы в десяти книжках, — нахмурилась Вера Петровна.
— Я не хочу вмешиваться в ход следствия, но вы учтите, что в дальнейшем… — назидательно сказал Холодайкин. — И обратите внимание на отношения Азарова с Гридневой. Не покрывает ли он ее?
— Но тогда он покрывает и Зину Эпову. Он не сказал, что она тоже занималась взвешиванием и фасовкой яда.
— А вы внимательно прочтите показания Эповой. Сейф был часто открыт. Ключ он доверял другим. Стало быть, изъять яд мог каждый. Что это — халатность? Или симуляция халатности? Разберитесь во всем этом. Пусть Кравченко руководитель экспедиции. Но ведь яд в подотчете у бригадира. По закону он даже ей не имел права передавать ключ от сейфа. Для чего существует инструкция, правила?
— Он доверял Кравченко. И по-моему, она достойна такого доверия.
— Я не говорю об этом, — досадливо поморщился Холодайкин. — Сам факт важен, обстановка в экспедиции. Этакая коммуна…
— Насколько мне кажется, доброжелательная обстановка.
— Ладно, — вздохнул врио прокурора. — Вы лучше скажите, послали флакончик на экспертизу?
— Да. На дактилоскопическую и химическую.
— Что предпринято в отношении выяснения местопребывания Гридневой?
— Этим я сейчас занимаюсь.
— Занимайтесь, занимайтесь. Загадочная особа, — сказал Холодайкин. — И постарайтесь уложиться в срок. Я не против книг, Вера Петровна, но жизнь иногда такое подстраивает, что не лезет ни в какие рамки. И что вы пасуете перед незнакомыми вещами?.. Ну, змееловы. Люди остаются людьми. Будьте более строгой и жесткой.
После этого разговора расстроенная Вера Петровна излила душу Земфире Илларионовне, чтобы как-то успокоиться.