— Он же молодой, лет двадцать шесть!
— Двадцать четыре… А вон и маманя!
Первой в комнату влетела Светка. Села на стул, взяла на колени кота и уставилась на Олю.
Мать Зины, степенная, средних лет женщина, протянула Оле руку лопаточкой:
— Клавдия Тимофеевна… А ты, Зинаида, всегда мать в неловкое положение ставишь. Давеча предупредила бы, что гостей ждешь. Я бы тесто поставила, пироги спроворила…
— Что вы, Клавдия Тимофеевна, — вступилась за Зину Оля, — мы надумали в город только утром. Так сказать, экспромт.
— Конечно, что теперь рядить… Светланка, нечего алырничать![1] Беги к Шеиным. Они вчера борова закололи. Пусть придержат для меня кило четыре. (Младшая дочь метеором выскочила из дому.) Ваша начальница тоже будет?
— Будет, — ответила Зина.
— Батюшки! Папаня-то наш, ай-я-яй, гляди, часа на три закатился! Вина надо хорошего, красненького. Я в нем не смыслю… А вы, девушки-голубушки, с дороги, чай, проголодались?
— Спасибо, — поспешила отказаться Оля. — Мы перед отъездом ели.
— Знаю я вашу еду: сухомятка, консервы. Век бы их не видела!..
— Маманя, — перебила ее Зина, — мы же не дети. Захотим — попросим. Верно, Оля?
Та кивнула.
— Вы, столичные, больно воспитанные, — сказала мать Зины.
Гриднева улыбнулась:
— Честное слово, мы сыты…
Через полчаса дом наполнился деловой суматохой.
Пришла тетя Капа — крепкая старуха, широкая в кости. Потом появился отец Зины. Он с большим достоинством представился Оле:
— Петр Григорьевич Эпов… Значит, из Москвы? А мы здешние, талышинские. С коих времен. — И отправился в сарай.
Скоро он внес в кухню, где уже усердно хлопотали женщины, двух обезглавленных петухов, остро пахнущих мокрым пером, и встал в дверях, ожидая дальнейших приказаний.
— Нечего тебе бабьи разговоры слушать, — сказала Клавдия Тимофеевна. — Ступай в сельпо. Красненького возьми, какое получше.
— Может, шампанского?
— Да хоть и его, тебе виднее.
Оле делать ничего не разрешили как гостье. Как завороженная, она смотрела на ловкие быстрые руки Клавдии Тимофеевны и тети Капы, которые с неимоверной скоростью вылепливали маленькие, аккуратные пельмени.
— Как у вас быстро получается! — не удержалась Оля.
— Это что! — покачала головой тетя Капа. — Покойница Зинаида, мать Клавдии, пошибче нашего раза в два управлялась. Бывало, соберемся втроем, за вечер целый мешок и нащелкаем. Она одна успевала больше, чем мы обеи. Значит, спроворим мешок — и на мороз… У нас это первейший запас в каждой избе. Иной раз до самой пасхи хватает. Жаль, вы к нам пораньше не выбрались. Четвертого дня сосед наш, милиционер, медведя подстрелил на охоте. Из медвежатины самые знатные пельмени получаются.
— Может, осталось еще? Не то Светланку пошлем, — сказала хозяйка.
— Куда там! Расхватали… Я интересовалась. А у вас в Москве с чем делают?
— Не знаю, — улыбнулась Оля. — В магазине покупаем.
— Батюшки! — удивилась тетя Капа. — Да сколько же рук надо, чтобы накормить тыщи народу?
— Машины делают, автоматы такие.
— Нешто, машина и тесто раскатает, чтобы не порвалось, и завернет вот так аккуратно?
— Заворачивает.
— Чудеса. Попробовать бы разок. И скоро эти машины управляются?
— Один автомат — я видела на Выставке достижений народного хозяйства — делает тысяч двадцать в час…
Тетя Капа покачала головой, расстроенная этим сообщением: ее умение показалось ей жалким и ненужным.
— Конечно, такие пельмени не сравнить с домашними, — сказала Оля.
— Это верно. Все домашнее во сто крат вкуснее магазинного! — обрадованно закивала тетя Капа. — Сделаешь, как тебе захочется: и с мясом, и с дичью, и с грибочками. С рыбкой тоже объедение!.. А помнишь, Клава, старуха Карповна, царство ей небесное, с раками делала? Обшпарит их чуток, из шеек начинку сладит. Хлопотно, зато любого сытого проймет. Архиерей наш приглашал ее готовить на пасху и в свой день ангела…
Оля жадно слушала старую женщину.
Зина в уголке разделывала птицу. В разговор не вмешивалась. Изредка посматривала на часы.
— Что это ты все на часы поглядываешь? — заметила мать. — Когда гости будут?
— Часа через полтора, — отозвалась дочь.
— Они же к Клинычеву еще заедут, — подсказала Оля.
— Я прикинула. Ну, самое большее — через два, — сказала Зина.
— Успеем. Петухи готовы? — спросила Эпова-старшая.
— Готовы, — ответила Зина.
— Запускай в кастрюлю. — Мать Зины глянула в окно. — Никак, Сенька пожаловал?
В прихожей послышался стук тяжелых сапог, и на пороге кухни появился здоровый молоденький милиционер в плащ-накидке.
— Бог в помощь, гражданки женщины… Петр Григорьевич дома?
— Благодарствуй. Чехол бы свой скинул, напустишь воды, — откликнулась хозяйка.
— Я на минутку, — сказал Сеня, но плащ снял и устроился на свободной табуретке. На его плечах красовались погоны младшего лейтенанта. — Хозяин, спрашиваю, где?
— До сельпо побег. Гости у нас, Зинкины, всей бригадой.
— За горючим, значит, — кивнул милиционер. — А чего в сельпо? Та же белоголовка, портвейн, что и в продпалатке.
— За шампанским. Начальница обещалась быть. Ученая, — пояснила Клавдия Тимофеевна.
— Верно, шампанское только в сельпо. Да на станции. — Он поглядел на Олю и почему-то усмехнулся: — Знаем эту бригаду. Прошлым месяцем пожар устроили на болотах.
— Так уж прям и пожар! — дернула плечом Зина. — Самая малость сгорела.
— Пожарная инспекция на место выезжала, — солидно сказал Сеня.
— Дело прошлое, будет вам, — вмешалась тетя Капа. — Ты лучше скажи, как это получается: медвежатины добыл, а с соседями не поделился?
Сеня поднял палец:
— Особый заказ. Самому оставил килограммов десять да Шеиным дал полстолько.
— Может, осталось что?
— Иди проверь. Катерина дома. Подчистую подобрали.
— Ладно, верим, — примирительно сказала хозяйка. — Петр тебе зачем?
— Наше дело, охотницкое.
— Раз такие секреты, заходи позднее…
— Не к спеху. Завтра забегу.
— Может, зайдешь все-таки? — настаивала Клавдия Тимофеевна.
— Дежурство у меня. Служба. — Сеня поднялся. И, обращаясь к Оле, заметил: — А вы новенькая, я всех в бригаде знаю.
— Да, я новенькая, — подтвердила та.
— Из Москвы, верно?
— Из Москвы.
— Прямо фокусник какой! — усмехнулась тетя Капа.
— Ну, желаю всем хорошо повеселиться. — Младший лейтенант милиции, довольный произведенным, эффектом, удалился.
Зина все держала возле себя стул, ожидая, что Азаров сядет рядом. Но Степан устроился около Оли.
К неудовольствию хозяев, Анна Ивановна пожурила их за шампанское: лишняя роскошь. Когда Петр Григорьевич потянулся с бутылкой к Василию, шофер твердо сказал:
— Не могу: за рулем. Я боржомчику. — И налил себе в рюмку минеральной воды.
Вскоре за столом стало веселей, скованность прошла. Петр Григорьевич спросил у Анны Ивановны:
— Никак не возьму в толк, как вы, женщина, видная из себя, интересная, занимаетесь этим делом?
— Люблю свою работу, — улыбнулась та. — Считаю, что человек должен жить в контакте и полном сочетании с природой, относиться с уважением к животным, обитающим на земле.
— Но есть же твари покрасивше — птички всякие, зверушки разные маленькие: зайчики, белочки, божьи коровки. В прошлом году, например, все пионеры собирали божьих коровок. Куда-то на Украину посылали.
Анна Ивановна подтвердила:
— Да, там был большой выплод тли… Что ж, белочек, зайчиков я тоже люблю. Но рептилии — моя страсть как ученого.
— Бывает, — кивнул Петр Григорьевич, — Зинаида рассказывала, что́ вы с этими ползучими делаете. Аж волосы дыбом встают, ей-богу!
— Полезное дело делаем, — сказала Анна Ивановна. — Стараемся сохранить целый вид животных, чтобы не нарушить равновесия в природе. И попутно извлекаем пользу от них. А то дошло до того, что в Африку из Европы отправляют хищных зверей — львов, тигров, родившихся в зоопарках.
Эпов покачал головой.
— Извели, значит, зверя?
— Многие виды исчезли полностью, — вздохнула Кравченко. — Печальные плоды деятельности человека.
— Ну, а какая же польза от гадов? Вон вашего сотрудника укусила змея. И что тут полезного? А если бы помер?
— Не спорю, со змеями надо работать осторожно и внимательно. Да, бывают укусы. Но, скажу вам, ни одна змея в мире сама на человека не нападает. Только когда обороняется. А скольких людей спасают препараты из змеиного яда от мучительных болей, от психических заболеваний, от несвертывания крови, при тяжелых хирургических операциях… Трудно перечислить. Мы только начинаем осваивать эту область… Леня поправляется. Послезавтра выпишут. Без всяких последствий… Так что, уважаемый Петр Григорьевич, волков бояться — в лес не ходить.
— Вот-вот, раз заговорили о волках: от них, к примеру, какая польза?
— Скажу. Не было бы этих природных селекционеров, может быть, давно бы уже не существовало таких животных, как северные олени. А без них человек не смог бы жить на Севере.
— Как это понимать? — удивился хозяин. — Они же, наоборот, уничтожают оленей!
— Уничтожают больных и слабых, очищая и улучшая тем самым породу, которая, наверное, не выдержала бы трудных условий, если бы больные и слабые оставались жить и давали потомство. Понятно?
— Кое-что кумекаю… Значит, дохлые олени плодились бы, их детеныши были бы такими же хлипкими и рожали снова дохляков… Мороз — бац! И они все полегли. Так?
— Именно! — подхватила Анна Ивановна. — А историю с воробьями вы знаете?
— Нет. А что?
— В Китае была объявлена война воробьям. Подсчитали, что они, видите ли, съедают много зерна. Какому-то олуху пришла в голову мысль уничтожить их всех. Уничтожили. И что?
— Ну-ка, ну-ка?.. — прищурился Эпов.
— Расплодилось столько вредителей пшеницы, что урон от них в несколько раз превосходил потери зерна, съедаемого воробьями.
— Стало быть, их раньше клевали воробьи?
— Конечно.
— Как же теперь китайцы обходятся?
— Пришлось завозить воробьев из других стран. Платить золотом.
— Дуракам закон не писан, — подытожил Петр Григорьевич.
— Но сначала этот закон надо узнать.
— Верно. На то вы и существуете, ученые. Полезное дело делаете… — Петр Григорьевич взял тарелку Анны Ивановны, положил пельменей. И добавил: — Только не женское это занятие…
— Почему? Мы из того же теста, что и вы.
— Не, вы помягче будете.
— Зато более живучие. Так говорит статистика.
— Что верно, то верно. Мужик и баба в горе себя по-разному ведут. Баба поубивается, поубивается, смотришь — отошла, принимается хлопотать, сызнова налаживать. Мужик часто ломается вконец, опускает руки, а там до водки один шаг…
— Я говорю о физических лишениях. Женская половина человечества переносит голод, болезни и даже изнурительную работу лучше мужчин.
Петр Григорьевич задумался.
— А может, это не выдерживает? — Он постучал пальцем по виску и сердцу.
— Американцы считают, что половина сердечных заболеваний — от нервного переутомления. А сейчас первое место в мире из всех болезней, приводящих к смерти, держат сердечно-сосудистые заболевания.
— Стало быть, беречь нас, мужиков, надо?
— Да, так один профессор писал в газете, — подтвердила Анна Ивановна. — Надо беречь.
— Ну, это он лишку хватил, — покачал головой Эпов. — Мы еще за себя постоять можем.
— А я все-таки решила заняться таким делом, — засмеялась Анна Ивановна, — мужским!
— И сколько яду добываете? Наверное, уже целый вагон отправили?
Анна Ивановна показала пустой бокал.
— Сюда поместится весь.
Петр Григорьевич недоверчиво посмотрел на Кравченко.
— Разыгрываете?
— Нисколечко, — улыбнулась Анна Ивановна.
— Так это гроши какие-нибудь. И стоит так рисковать, лишениям себя подвергать? — изумился Эпов.
— Почему гроши? Добытый нами яд стоит тысячи рублей.
— Ого! — присвистнул Эпов. — Тысячи!
— Но дело не только в этом, дорогой Петр Григорьевич. Цель экспедиции куда шире, чем добыча яда.
— Но согласитесь все-таки, Анна Ивановна, что дело наше не очень эстетичное, — вдруг вмешался в разговор Христофор Горохов. Он сидел по другую сторону Эпова и, казалось, был увлечен настолько едой, что ничего не слышал.
— Это вы, Христофор, зря, — мягко возразила Кравченко.
— Не-ет, — упрямо тряхнул головой Горохов. — Посудите сами: какому нормальному человеку придет в голову заниматься тем, чем занимаемся мы с вами?
— Милый Христофор, я считаю чувство брезгливости к змеям ненормальным для нормального человека.
— Поспорю. — Горохов отодвинул от себя тарелку. — Весь животный мир, включая человечество, боится и ненавидит рептилий. Это естественное чувство самозащиты и, если хотите, эстетическое кредо…
— Об эстетическом кредо мы еще поговорим, — перебила его Анна Ивановна. — Продолжайте.
— Веками животные, в том числе гомо сапиенс[2], вырабатывали рефлекс на змей, скорпионов, пауков и прочих опасных представителей живых существ. Наша жизнь — это наши рефлексы, комплекс бессознательных и сознательных импульсов и поступков. Утверждать обратное — минимум миниморум[3] чепуха.
— Почему же гомо сапиенс не выработал защитного рефлекса на кошек, собак, овец, коров, лошадей? Лейшманиоз, бруцеллез, эхинококк, бешенство, солитер, некоторые виды чумы — вот лишь малая доля тех подарков, которыми награждают домашние животные своего друга и покровителя — гомо сапиенса. От этих подарков погибло в сотни, тысячи раз больше людей, чем от укусов ядовитых животных.
Петр Григорьевич переводил взгляд с Анны Ивановны на Горохова, стараясь понять, о чем они говорят. Но это ему удавалось с трудом.
— Я скажу об эстетическом кредо, — сказал Чижак. Он почему-то посмотрел на Олю. — В Древнем Египте змея считалась не только символом мудрости, но и почиталась за красоту и пластичность. В Индии, в Шри Ланка, в странах, где исповедуется буддизм, изображения и изваяния кобры встречаются чаще, чем других животных. Между прочим, по легендам кхмеров, жителей Камбоджи, они якобы произошли от священного змея — Нага. Согласитесь, взять в свои предки рептилию, вопреки эстетическому кредо, было бы по крайней мере нелогично… Кстати, Христофор, знаешь, как в Африке охотятся на удавов? Этим делом занимаются молодые красивые девушки. Они раздеваются, прошу прощения, — Веня раскланялся, как оратор, — донага и исполняют танец перед питоном. Самое удивительное, что змея не трогает девушек, об этом свидетельствуют видные натуралисты. Залюбовавшись танцем, удав становится легкой добычей охотницы…