Одним из недостатков моей статьи является полное отсутствие упоминания о том, как война воздействовала на женщин. Письма, которые приковывают особое внимание, пришли именно от них. Одна пишет, что испытывает чувство вины потому, что не может иметь детей. Она живет с осознанием невыполненного женского долга. В другом письме женщина сообщает хорошие новости о том, что Джо Макдональд, исполнитель антивоенных песен, дает в Сан-Франциско благотворительные концерты для ветеранов вьетнамской войны. Она до сих пор переживает, что не расспросила своего возлюбленного о его впечатлениях о войне. «Вы были правы, – заканчивает она письмо, – когда сказали, что большинство людей чувствовали себя спокойно во время войны. Я же не принадлежу к ним».
Тот факт, что статью так по-разному толкуют, означает, что существует много людей, подобных упомянутой выше женщине.
Немного в заключение
Искусственная прохлада
Где-то я читал, что кондиционирование воздуха было изобретено для того, чтобы облегчить тяжелое состояние несчастного президента Гарфилда, умиравшего летом в Вашингтоне от раны после выстрела Гютэ. Мне было жаль этого человека. Плохо было то, что в него стрелял маньяк с французской фамилией, но еще хуже медленно умирать в Вашингтоне в июле и августе… На верхнем этаже Президентского дома (так его тогда называли) было так жарко, что команде морских инженеров дали задание придумать какое-нибудь приспособление для охлаждения помещения. Они пришли с системой охлаждения воздуха, состоявшей из трубок, погруженных в лед с солью. Как ни дерзок был этот проект, но я сомневаюсь, что он оказал большую помощь. Я говорю об этом так уверенно, потому что мне доводилось проводить летние месяцы на верхнем этаже одного дома в Вашингтоне. У меня не было возможности вызвать команду морских инженеров, но я делал все возможное, и тем не менее жара стояла такая, что добила бы даже здорового президента.
До тех пор пока я не переехал жить в Вашингтон в июле 1981 года, почти сто лет спустя с того дня, когда стреляли в президента Гарфилда, кондиционеры не играли никакой роли в моей жизни. Скоро у меня появилась привычка открывать дверцу морозильного отделения холодильника и засовывать туда голову.
Ситуацию усугубляло то, что первые пять лет я жил в Долине туманов – это часть столицы, где когда-то было много болот. (Государственный департамент – министерство иностранных дел США – прозвали Долиной туманов.) Когда президентом был Гарфилд, это место занимали армейские конюшни. Также недалеко располагалась бойня и сток, который находился в районе нынешней Конститьюшн-авеню, идущей от Мемориала Линкольна до Эллипса, как раз к югу от Белого дома.
Несомненно, в канал попадало много костей из бойни. Дурной запах доходил до Президентского дома. Несколько лет спустя президент Кливленд решил: хватит! – и перенес свою летнюю резиденцию на возвышенность, в трех милях отсюда. Там зловоние не ощущалось. И вот через сто лет мы с женой поселились там же, теперь этот район называется Кливленд-парк.
Первое делом я спросил у женщины-риэлтора:
– В доме есть кондиционер?
– Да, – ответила она.
– Покупаю, – сказал я.
Свой кабинет я устроил в комнате мансарды, выходящей на крышу, откуда был виден Национальный собор и красные яблоки, висящие на старых яблонях во дворе нашего дома, – от их вида просто слюнки текли. Я думал, что нашел рай для писателя – дом на возвышенном уединенном месте, открытый для посещения музы.
Была первая половина июня, уже жаркая пора в Вашингтоне. На второй день пребывания в своем кабинете к девяти утра мне уже стало душно. К десяти я был весь в поту, а к одиннадцати стал понемногу раздеваться. Вдруг я подумал: «Подожди! Ведь в доме есть кондиционер. Включи его!»
К электрическому щиту я подошел с некоторым трепетом. Я никогда не имел дела с системой центрального кондиционирования воздуха, у меня всегда был только «агрегат» на окне, который все время дрожал, грохотал, с него капало, и лампочки горели вполнакала. Я повернул рубильник на «включить». Около пяти секунд весь дом дрожал. Я подумал, что так и надо. Я вообразил, будто это большой белый медведь зашевелился после долгой зимней спячки. Я вернулся в кабинет, положил руку на решетку кондиционера и почувствовал прохладную струю воздуха. Скоро наш дом превратился в настоящую хижину эскимосов. Довольный, я сел к столу и вернулся к работе.
Следующие несколько дней я старался убедить себя, что мне прохладно, но Люси, которая заходила ко мне на третий этаж говорила: «Боже, как у тебя жарко!» А приходила она ко мне затем, чтобы попросить убавить мощность кондиционера, так как внизу стало так холодно, что в ванной на водопроводных кранах образовались сосульки. Если одного из супругов поместить в холодильник, а другого в печку – получится то, что было у нас.
Я вызвал мастеров. Пришли двое, и на безграмотном языке попытались объяснить, что произошло и что произойдет, если не починить всю систему. За ремонт они потребовали пять тысяч долларов.
Пять тысяч долларов – это пять тысяч долларов, поэтому я пригласил других мастеров. Они посоветовали поставить в мансарде отдельный агрегат. Это означало, что в крыше придется пробивать большую дыру. (В моем кабинете в мансарде не было окон, и стены имели уклон в сорок пять градусов.) Еще это означало, что нужно будет менять электрическую проводку во всем доме, только, зачем это делать, я так и не понял. Меня волновала проблема дождя, который теперь будет заливать мансарду.
Тогда мне в голову пришла блестящая идея: надо в кабинете переставить мебель так, чтобы мой стул стоял прямо под решеткой кондиционера. Получилось! Пока я сидел, выпрямившись на стуле, мое тело, кроме блестящих, покрытых потом рук, которые лежали на клавиатуре, обдувал прохладный воздух. Но были и просчеты. Если мне нужно было включить принтер – что писатели делают время от времени, – то добраться до него можно было, только встав на четвереньки и пролезши под столом. Но это уже были мелочи.
Меня больше волновали начавшиеся боли в мышцах. А уже через неделю я не мог вставать утром с кровати из-за судорог, которые сковывали тело от шеи до талии. Люси тоже не могла быть такой же заботливой, как всегда, так как заработала хронический ревматизм, постоянно находясь в холоде внизу. Я обратился к врачу, и он прописал мне ибупрофен и флексерил, которые сняли боль, но теперь мне постоянно хотелось спать. Это отнюдь не способствовало моей работе над романами. Звонков из издательств больше не было. Я начал много пить. Конечно, воды. Я подумал, что можно охлаждать себя изнутри, постоянно выпивая по кувшину ледяной воды. Но на самом деле моя затея превратилась в бесконечные путешествия на первый этаж, с частотой, примерно, раз в десять минут.
Передо мной встали следующие проблемы: развод с женой, которая находилась на грани воспаления легких, пагубная привычка постоянно расслаблять мышцы и прекращение моей писательской деятельности. Я задумался, не пришло ли время действительно потратить пять тысяч долларов на новую систему. Однако случайная встреча с соседом-архитектором принесла гениально простое решение: переделать в кабинет гараж, что находится внизу. Ну конечно! Почему же я сам не додумался?
Я назову своего друга архитектора Хобартом, потому что он прекрасный человек, и я не хочу, чтобы написанное мной помешало его карьере. Хобарт сказал, что все можно будет сделать за двадцать пять тысяч долларов. Конечно, деньги большие – в пять раз дороже, чем стоит новая система, – но в новом кабинете будет прохладно, да и площадь его увеличится в три раза.
– По рукам, – сказал я.
Хобарт начертил план и прикинул стоимость осуществления проекта. Теперь вышло пятьдесят семь тысяч.
Я несколько раз сглотнул слюну, расслабив тем самым мышцы, и спросил себя, как такое могло получиться. И тут я вспомнил «закон разницы Руша». Уильям Ф. Руш, литератор и обозреватель, сам его вывел, и заключается он в следующем: предположим, вы захотели перестроить гараж под кабинет, и вам говорят, что это будет стоить двадцать пять тысяч долларов. Теперь вы уже точно знаете, что вся сумма составит сорок тысяч. Так вот, разница Руша – это разница между сорока тысячами долларов и реальной окончательной стоимостью ремонта.
Хобарт, я и подрядчики начали переговоры. Мы выдвигали планы, как увеличить полезную площадь помещения и т. д. и т. д. Вспоминая все это теперь, я удивляюсь, что на улаживание этого вопроса было потрачено столько времени, которого вполне бы хватило, чтобы разрешить проблемы Центральной Америки. Переговоры прервались, когда подрядчик предложил за свою работу такую астрономическую сумму, которую постичь мог только Коперник.
Я выписал прощальный чек Хобарту, его итоговый счет составлял около десяти тысяч долларов, и обратился к Люси:
– Мы пытались разрешить проблему при помощи денег, в итоге выбросили на ветер большую сумму. Но проблема осталась, так почему бы нам самим не справиться с ней? Давай уедем на лето куда-нибудь, где прохладнее, например, в штат Мэн.
Люси согласилась, и мы сняли там домик в лесу. Крыша домика была покрыта мхом, а темно в нем было так, что уже в десять часов утра приходилось зажигать свет. Отлично, просто отлично.
Столбик на градуснике дошел до девяноста[121] и замер на этой отметке. По радио сказали, что это самое жаркое лето в Мэне за всю историю, по крайней мере с того времени, как там поселились люди. А люди в Мэне жили всегда. Множество жителей помнят испано-американскую войну, но ни один из них не помнил такого жаркого лета. Когда в середине сентября мы вернулись в округ Колумбия, температура все еще держалась на уровне восьмидесяти[122].
Однажды я спустился в подвал осмотреть балки и убедиться, что они достаточно крепки, чтобы повеситься, как вдруг меня осенило: а ведь здесь совсем не жарко. «Ага, – сказал я себе, —не надо будет даже устанавливать кондиционер». Внизу было настолько прохладно, что можно было бы хранить гамбургеры, так почему бы не хранить здесь себя? В помещении темновато и сыро, во время дождей сюда затекает вода, прямо как в Венеции. Подумаешь! В худшем случае заработаю небольшой артрит.
Итак, я нашел способ получить прохладное помещение в летний зной. Переделка подвала в кабинет близится к завершению. Мы нашли замечательного подрядчика, который оценил всю работу в сорок тысяч долларов, но похоже, конечный итог – после того как высохнет последний мазок краски, – составит сто пять тысяч. Вы скажете, огромная сумма. Конечно. Конечно, деньги большие. Это в двадцать один раз больше стоимости новой системы. Но таким образом разрешаются проблемы в Вашингтоне. Как вы думаете, почему получается такой большой дефицит? Все будет вовсе не так плохо, если вы научитесь расслаблять мышцы. Попробуйте. Ну, как? Ничего страшного. Просто вы достаете свою чековую книжку и вписываете туда энное количество нулей. Все произошло так быстро, что я и не заметил. Теперь, когда я спускаюсь в подвал, выглядываю из окна и вижу, как с асфальта поднимаются горячие волны воздуха, то ощущаю живительную прохладу и комфорт. Я думаю, что президенту Гарфилду было бы здесь хорошо. Да. Думаю, ему удалось бы выкарабкаться. А сейчас я собираюсь пойти и выпить воды. Врачи посоветовали мне пить много воды, чтобы не подвергаться стрессам.
Мода, мода, мода
В поезде, как только я уселся, чтобы написать этот рассказ, мимо меня прошла блондинка в гофрированной юбке чуть выше колен, в чулках цвета слоновой кости, светлых туфлях-лодочках на высоком каблуке, в голубом двубортном жакете, с ниткой жемчуга на шее и золотыми серьгами в ушах. На голове у нее красовался берет. Я подумал, что она села в Филадельфии.
Весь ее вид говорил о том, что она должна была сесть на поезд в Филадельфии. Грейс Келли – героиня всех дискуссий на тему: «Что сексуально привлекательного находят мужчины двадцатого века в своих современницах?», была именно из Филадельфии. В фильме «Окно во двор» есть сцена, где она величаво входит в квартиру Джимми Стюарта в Гринвич-Виллидже в длинной юбке от Эдит Хэд. Я даже не помню, видел ли ее ноги в этой сцене – только одежду и лицо. Теперь вспомним Шэрон Стоун, которая неоднократно скрещивала свои очаровательные ножки в фильме «Основной инстинкт». Две чувственные блондинки современности. Что же тут сравнивать? В сексе, как в архитектуре, чем меньше, тем лучше. Я вспомнил еще кое-что об упомянутом эпизоде из фильма: она вызвала раздражение у Джимми Стюарта. Чего же ему стоило сыграть это!
До того как эта привлекательная женщина вошла в поезд, я планировал написать перехватывающий дыхание панегирик мини-юбке, которую считал самым замечательным достижением двадцатого века и за которую благодарен не меньше, чем за изобретение антибиотиков и банковских автоматов.
Жизнь изменилась с того дня, как в середине шестидесятых годов Мэри Квант укоротила юбки и сердца мужчин замерли. В те счастливые дни расцвета «Битлзов» мини-юбка была воплощением наивности и беззаботности; в наше не столь невинное время та атмосфера утрачена. У меня есть собственное предположение – а я не кто иной как, великий мудрец, – что настанет время, когда классные ножки длиной в милю, предстанут перед взорами всех мужчин. Следующий шаг – украсить их сексуальными черными чулками с подвязками! Колготы (на мой взгляд, наихудшее изобретение века) дали возможность носить мини, но в то же время проложили путь заскокам семидесятых, которые в свою очередь лишили одежду женственности. Помните Лайзу Миннелли в фильме «Кабаре» 1972 года, в нарядных черных чулках с подвязками? А Шарлотту Рэмплинг в шокирующем фильме «Ночной портье»?
Итак, мини-юбки двинулись на север, а Пандора вновь открыла свой ящик, то есть бутики с пикантными названиями, например, «Шикарная грудь», где можно приобрести вещи из латекса. В свое время Кол Портер пел: «Когда-то ножка в чулке блестящем казалась нам скандалом настоящим». Какую бы песенку он спел в эпоху купальников бикини?
Я постоянно умоляю жену купить побольше мини-юбок, чтобы демонстрировать свои очаровательные ножки. В мои студенческие годы, пришедшиеся на середину семидесятых, я был счастлив, когда модельеры придумали женское кружевное белье, чем очень обрадовали отчаявшихся мужчин. Каталог «Victoria's Secrets», который в восьмидесятые годы вытеснил «Плейбой» и «Пентхаус», долгое время постоянно присутствовал в нашем доме. Раз уж я начал разговор о бикини, то замечу, что весь задний ряд нижней полки моих стеллажей заполнен журналами «Спорте иллюстрейтед», в частности, номерами, где современные модели Шерил, Паулина, Ким, Кейти… Алексис… Элли… Эшли… демонстрируют купальные костюмы. Нельзя сказать, что я противник лайкры и высоких каблуков. Недавно, прогуливаясь по Пятой авеню в Нью-Йорке, я встретил женщину в облегающей одежде, которая цокала каблуками в три дюйма высотой. При виде ее мне захотелось завыть на луну, хотя было одиннадцать утра. На ней были темные солнцезащитные очки. Их можно считать последним штрихом ее костюма, который придал ей таинственность, и это волновало еще сильнее! Обувь тоже играет важную роль. Почему глупая, но очень навязчивая песенка «Эти ботинки сделаны для прогулок», которую поет Нэнси Синатра, так затрагивает душевные струны? Что же особенного в женской обуви? Современная обувь как явление началось в 1963 году с белых, как бы детских, ботинок от Корриджи, а в конце десятилетия Гре создала шокирующие высокие сапоги из мягкой кожи – «вездеходы». В конце концов, возможно, обувь не так уж завораживает. Мне всегда казалось, что успех фильма «Красотка» состоял не в самом фильме, а в афише, где Джулия Роберте изображена в высоких сапогах. Это еще одно мое предположение, которое я представлю Академии наук и искусств в следующем месяце.
В итоге к Пандоре у меня есть единственная претензия – у Мадонны не сложилось с ее бизнесом, который сейчас, к счастью, кажется, сходит на нет. Иначе говоря, годы, последующие за шестидесятыми, дали мужчинам довольно много, чтобы чувствовать себя возбужденными.
Когда с возрастом железы внутренней секреции начинают работать не так активно, в воображении все чаще возникают образы прекрасных женщин. Одна из таких женщин – за исключением того раза, когда я положил глаз на свою будущую жену, – была в длинном вечернем платье. Видны были только ее плечи, руки и изящная шея, украшенная жемчужным ожерельем. Это случилось в восьмидесятые годы в оперном театре в Вашингтоне. О том вечере у меня почти не осталось воспоминаний, забылось даже пение Плачидо Домин-го, лишь сохранился божественный образ той дамы, что стояла в холле, элегантная и неприступная.