– Двойник мог все это проделать из других соображений, – напомнил Марти. – Из-за денег.
– Но подумай, что это значит. Неведомые мне аферисты откопали где-то актера, внешне напоминающего Хьюза: рост шесть футов три дюйма, около ста тридцати фунтов, шестьдесят пять лет. Ему пришлось заучить все подробности личной и общественной жизни Ховарда – да на такую фундаментальную подготовку ушел бы, по меньшей мере, год. Двойник также должен уметь мастерски подделывать документы, потому что тот, с кем я встречался, написал два из трех писем при мне. Это случилось в прошлом сентябре на острове Парадиз. Кроме того, нужно было задействовать, по крайней мере, пятерых или шестерых помощников: пилота в Мексике, пуэрториканца, встретившего меня в Сан-Хуане, парня, назвавшегося Джорджем Гордоном Холмсом, и двух-трех человек, охранявших дом в Помпано-Бич. Провернуть подобную аферу стоит двести – триста тысяч долларов, а это значит, что вся их прибыль за более чем два года составила всего около четырехсот тысяч долларов на пятерых или даже шестерых.
Марти тряхнул головой:
– Да, полная бессмыслица. Такая великолепная шайка не стала бы убиваться за такую мелочь,
– Так что у нас остается лишь один вариант. Теория о помощнике. Я встретился с Хьюзом, но кто-то еще – кто-то, кому он целиком и полностью доверяет, – открыл для него счет в Цюрихе. Мужчина или женщина... это не имеет значения. Может, тот человек даже знал, как Хьюз подписывает документы. Думаю, научиться подделывать одну только подпись не составило бы большого труда. Но письма! Никто не смог бы подделать двадцать страниц, написанных от руки. Ради чего они пошли бы на все эти сложности? Так что это был Хьюз.
Акерман со мной согласился.
– Кстати, я звонил Эдит, – сказал я. – Она не собирается в Нью-Йорк и настаивает, чтобы я ехал домой.
– Ты это лучше Шелтону Фишеру скажи, – решил он. – Пообещай, что прилетишь сразу же, как только понадобишься им. А потом сваливай отсюда, и по-быстрому.
Я позвонил Шелтону и сообщил о своем решении, чувствуя, что тот очень хотел пуститься в уговоры, но сдержался, а я без малейшего намека на сомнения пообещал все, что от меня требовалось. После обеда, когда я уже привел в порядок рабочий стол и собирался складывать вещи, приехали Фрэнк Маккалох с Биллом Ламбертом, следственным репортером, получившим Пулицеровскую премию.
– Мы знаем, как ты занят, – начал Фрэнк, – и что сегодня ночью уезжаешь, поэтому не станем отнимать у тебя время – только хотим прояснить одну вещь. Ключ ко всей этой таинственной истории – тот человек, Джордж Гордон Холмс. Расскажи нам все, что сможешь о нем вспомнить.
Я снова дал детальное описание – вес около ста восьмидесяти фунтов, рост шесть футов, темные волосы, – прибавив пару мелочей, о которых забыл ранее. Например, марку сигарет, которые тот курил одну за другой, – "Винстон" или "Мальборо".
– Ты отдал ему рукопись в Лос-Анджелесе, – напомнил Ламберт, – правильно?
– Да. Хьюз заболел, а Холмс позвонил мне и организовал встречу.
– Где?
– На углу улицы. Он велел мне приехать на определенное место и ждать там. Потом пришел парень, произнес пароль и забрал книгу. Это и был Холмс.
– На углу какой именно улицы? Можешь вспомнить?
Я попытался срочно придумать какое-нибудь похожее место и вспомнил, как относил одежду в прачечную недалеко от угла Швейцарской улицы и бульвара Сансет.
– Думаю, это была Швейцарская, как раз около Сансет.
Ламберт и Маккалох со значением переглянулись.
– Слушай, – сказал Фрэнк, – нам кажется, мы знаем, кто такой Холмс. Твое описание подходит идеально. Мы просмотрели всех, кто мог бы ему соответствовать. Ты знаешь человека по имени Джон Мейер?
– Я знаю, кто это. Он работал на Ховарда в Неваде. Что-то связанное с добычей ископаемых или Комиссией по атомной энергии, я даже не помню.
– Его офис, – триумфально произнес Маккалох, – находится в Лос-Анджелесе, как раз на углу Швейцарской и Сансет.
* * *
В тот вечер, на борту рейса Нью-Йорк – Мадрид, я пытался понять сложившуюся ситуацию. Наугад выбрав адрес, я ткнул пальцем в небо – а попал в бывшего помощника Хьюза, чей портрет совпал с внешностью несуществующего Джорджа Гордона Холмса. Абсурдность и совпадения сегодняшнего дня опять побили все законы логики и вероятности. Маккалох и Ламберт на всех парах мчались по следу, который вел в никуда. К этому безумию прибавлялся еще один крученый мяч, брошенный мне Ламбертом, перед тем как встреча закончилась и я сел на самолет. Он сообщил, что у него есть связи внутри организации Хьюза. Там ему сказали, что знают о моем послании, написанном по предложению Шелтона Фишера, где я умолял Ховарда сделать хоть что-нибудь по поводу шумихи и упорного отказа его компании от автобиографии собственного босса. Это письмо я отправил мифическому Холмсу где-то в середине декабря для передачи и доставки в Майами, а машинописную копию отдал Фишеру. Оказывается, служащий компании Хьюза забрал его из почтового отделения Майами. "Этого не может быть", – подумал я – но только кивнул.
– Это доказывает существование связи, – сказал Ламберт.
Они с Фрэнком попросили меня помочь им соорудить ловушку. Для этого я написал два коротких послания Ховарду и самолетом отправил их Джорджу Гордону Холмсу, до востребования, Главное почтовое отделение, Майами, Флорида.
– Мы их отправим, – объяснил Фрэнк, – а затем установим слежку за почтой. Кто-нибудь туда в конце концов придет, чтобы их забрать, – Мейер, Холмс или еще кто-то, – а мы будем наготове.
Все еще в шоке от удивления, во время полета до Мадрида я предпринял последнюю попытку защиты. Мой ум занимала Хельга – Хельга в банке Цюриха и Хельга из записей. Если выяснится, что помощник Хьюза, отправившийся в Швейцарский кредитный банк, действительно был женщиной, то мне нужно отвести от Эдит малейшие подозрения. Пусть они верят, будто в жизни Ховарда все еще есть живая Хельга.
Тщательно порывшись в своей плетеной корзине, я выудил лист желтой гербовой бумаги. Вполне соответствует случаю и хорошо для частных пересудов.
Дорогой Фрэнк (написал я),
Все время моего полета я все думал, думал о нашей беседе сегодня днем, играл в детектива, и вдруг на меня снизошло озарение. На идею меня натолкнули Ваши вопросы о комнате и доме во Флориде, которые я видел во время последней поездки. Я не уверен, что смогу узнать этот дом; память может сыграть злую шутку, особенно в состоянии такого стресса, как у меня сейчас.
Но если это пригодится...
Я вспомнил еще несколько подробностей обстановки спальни, в которой видел Хьюза в последний раз. Я, кажется, уже сказал, что окна были занавешены. На окнах вроде бы висели цветастые гардины – или, по крайней мере, шторы из ситца с цветочным узором. Покрывало на кровати подобрано в тон или сделано из того же материала. Мебель светлая, в хорошем вкусе, но не броская. Кресло, в котором я сидел, небольшое, по крайней мере, мне так запомнилось. Другими словами, мне кажется, эта комната не была мужской спальней.
Кроме того – и это, возможно, даже более важно, – на обеих встречах, и третьего, и девятого декабря, я уверен, Холмс выходил из комнаты за несколько минут до моего отъезда. В обоих случаях он вернулся, забрал меня, провел через холл, завязал глаза и вывел из дома. Седьмого декабря, я почти уверен, машина стояла не у ступенек, где Холмс ее припарковал. Он некоторое время проехал по гравию или бетону. Но я забежал вперед; когда мы садились в машину, он пробормотал что-то, чего я не расслышал, и затем отодвинул сиденье водителя назад. Звук было не спутать ни с чем. Как я вам уже сказал, Холмс был довольно высок, шести футов ростом. К тому же он снова включил кондиционер на полную мощность (как делал всегда и как оно и должно было оставаться после нашего приезда в дом).
Выводы, если только я окончательно не потерял память и не выдаю желаемое за действительное, очевидны. Не знаю, насколько они важны, но я никак не могу забыть тот забавный намек, что открывший счет в Цюрихе мог быть женщиной...
* * *
На рассвете самолет пролетел над пляжем Салинас и приземлился на взлетной полосе на Ибице, остановившись в сотне ярдов от белого здания аэропорта. Немного прихрамывавший Эдер отстал, когда я почти бегом пронесся мимо стюардессы к выходу. На полпути, полумертвый от страха, я увидел меховое пальто и две кудрявые светлые головки, то и дело выныривавшие из-за меха. Эдит усмехнулась издалека. Я повернулся, счастливо помахал Эдеру и снова направился к воротам.
– Ни слова человеку, который был со мной в самолете, – шепнул я, обняв детей и прижав Эдит к груди. – Он репортер.
– Всего один репортер? – рассмеялась Эдит, – А что, по-твоему, происходит здесь на острове? Да их здесь целые полчища! Они толпятся вокруг дома день и ночь, шляются по городу, заходят ко мне в Монтесоль и говорят: "Что вы думаете об этом, миссис Ирвинг? Что вы думаете о том?" Я все время повторяю, что этот человек, Хьюз, – просто сумасшедший, разве они не в курсе? Радости мало, все слишком нелепо и утомительно.
– Даже не представляешь, как я рад видеть тебя здесь, – признался я. – Давай вернемся домой и потом прогуляемся. – Я боялся, что машина, дом, студия – все прослушивается.
– Разве ты не хочешь немного поспать? – удивилась Эдит. – Ты, должно быть, совсем вымотался.
– Попозже. Сначала мне нужно с тобой поговорить. Нужно что-то решить с Хельгой до того, как репортеры устроят мне ловушку. Они думают, что это ты. Швейцарцы всем все раззвонили, и у них есть твой словесный портрет.
* * *
Часом позже, оставив Недски и Барни с Рафаэлой в песочнице, мы остановили "мерседес" на обочине, в том месте, где открывался вид на гавань Ибицы. День выдался серым и тусклым, с юга, из Северной Африки, непрерывно дул неприкаянный сырой ветер. Хорошее настроение Эдит улетучилось.
– Как они смогли вычислить, что я блондинка? Я же всегда появлялась в черном парике!
– Не знаю. Может быть, тот, кто сообщал это со стороны банка, ошибся.
– Нет. – Голос Эдит слегка подрагивал. – Это – как вы это называете по-английски? – Eine Verschworung... Провокация! Провокация, самая бесчестная вещь в мире! – Она засмеялась. – Люди Хьюза приехали в Цюрих, в банки. Они пытаются поймать меня не на том, чего я не делала, а на том, что сделала. Это самая безумная вещь во всей этой истории!
– Давай вернемся обратно в дом. Мы должны просто ждать и смотреть, как сложатся обстоятельства.
Но они поджидали нас дома: Эдер, Боб Кирш, человек из "Ньюсуик", корреспондент Юнайтед Пресс из Мадрида и молодой репортер из какого-то швейцарского журнала. Избавиться от них не представлялось возможным, оставалось только подчиниться нашествию. Мы слишком устали, чтобы сопротивляться, и Эдит открыла бутылку вина и сварила кофе, в то время как я свалился в мягкое кресло. Преимуществом всей этой беседы и постоянных вопросов было то, что мы получили гораздо больше информации, чем предоставили. Кирш приехал как преданный друг, ничего не знал и только хотел помочь, хоть немного снять напряжение. Остальные, включая тех, кто прибыл позднее, – Роджер Бидвуд из "Тайм" и Руди Челмински из парижского бюро "Лайф" – постоянно поддерживали связь со своими головными офисами и подкармливали нас репортажами и слухами, как только появлялись свежие новости. Хьюз письменно заявил, что никогда со мной не встречался и никогда не получал чеков от "Макгро-Хилл". Адвокаты "Роузмонт" сразу подшили записку к делу. Заявление было заверено одним из членов внутреннего круга мормонов, Ховардом Эккерсли, и предоставляло, как позднее выяснилось, полный набор отпечатков пальцев Хьюза – неопровержимое доказательство подлинности.
Но описания Хельги Хьюз, приходившие из Цюриха, постоянством не отличались. Сначала Хельга была тридцатипятилетней блондинкой, затем сорокадвухлетней брюнеткой, потом черноволосой девушкой лет двадцати семи – двадцати девяти, потом опять блондинкой. У нее были тонкие, ухоженные руки, а потом она носила перчатки. Сначала она говорила по-немецки плохо, потом свободно, затем не говорила вовсе. Весила сто фунтов, а через час чудесным образом превратилась в толстушку. Такой же несуразностью отличались и все репортажи из Нью-Йорка. "Макгро-Хилл" отложило публикацию книги, вовсе отменило ее и в то же время решило выпустить ее на следующей неделе.
Все это постепенно стало утомлять, и мы отправили гостей по домам, оставив только швейцарского репортера Руди Рора. Он лучше всех был осведомлен о происходящем в Цюрихе, а нас интересовало именно это. Эдит говорила с ним по-немецки. Я уже собирался заснуть прямо в кресле, когда она меня растолкала.
– Скажи Клиффу то, что сказал мне, – попросила она Руди.
Этот симпатичный румяный полицейский репортер из Schweizer Illustrierte был лично знаком со швейцарскими полисменами и уже имел немалый опыт и связи.
– В Цюрихе происходит нечто очень забавное, – сказал он. – Я на самом деле даже не могу объяснить, в чем дело. Обычно полиция всегда ждет, пока не получит всю необходимую информацию, и только потом делает официальное заявление. А в этом случае они говорят постоянно и сами себе противоречат. И еще эти американцы в Цюрихе, которые пытаются давить на полицию и суют всюду нос. Человек по фамилии Пелоквин, вы его знаете?