— Надеюсь, у вас там не пистолет? — цинично скривился управляющий, поднимая с пола упавший кошель и роясь в нем.
— Да вы с ума сошли! — закричала Анна. — Как вы смеете!
Управляющий только хмыкнул и развернул находившиеся в кошеле бумаги. Пробежав первую из них глазами, он мгновенно изменился в лице и кивнул слуге — отпусти! Потом внимательно изучил все остальные документы и после некоторого раздумья протянул их Анне, брезгливо поводившей плечами после мертвой хватки услужливого «цепного пса».
— Печати и подписи выглядят настоящими, — тихо промолвил управляющий, и в его голосе Анне почудилось смущение.
— Таким образом вы пытаетесь извиниться за свое грубое поведение и нападение вашего слуги? — Она гордо вскинула голову, пытаясь поймать взгляд управляющего, но тот успел отвести глаза в сторону — кивнул слуге, чтобы тот исчез.
— Я всего лишь пытаюсь прояснить ситуацию, сударыня, то есть госпожа баронесса, — поправился управляющий, — и предложить вам продолжить наш разговор в библиотеке.
— Лично я хотела бы пройти в свою спальную и привести себя в порядок с дороги, переодеться и… — начала было Анна, но управляющий со все возрастающим смущением остановил ее.
— Видите ли… Дело в том, что дом был практически пуст, когда мой хозяин арендовал его.
— Но мои вещи… — Анна вдруг почувствовала себя слабой и такой беззащитной. — Вещи моих детей, мужа. Их игрушки, наши документы, наши драгоценности…
— Мой хозяин — не вор, — с упреком сказал управляющий. — Господин граф Теополус Андронакис — один из самых богатых людей в Греции, и, поверьте, уезжая, он не станет забирать мебель, которую приобрел, чтобы жить здесь со своей русской супругой.
— Но как же тогда… — прошептала Анна, чувствуя, что силы снова оставляют ее, — как же так?..
Очнулась она уже в библиотеке, куда перенес ее управляющий, — на чужом, совершенно незнакомом ей диванчике, обивка которого свидетельствовала о весьма сомнительном художественном вкусе ее хозяина, но вовсю кричала о размерах его кошелька.
— Где я? — Анна с недоумением всмотрелась в лицо склонившегося над нею мужчины, пытаясь вспомнить, что вызвало этот неожиданный обморок.
— Вы — дома, — тихо, с сочувствием сказал управляющий.
— Дома? — точно эхо повторила Анна, и лицо ее прояснилось, но выражение, появившееся на нем, было лишено даже намека на романтическое, — холодно, холодно, очень холодно. — Разве это мой дом? Вы все уничтожили! Все, что хотя бы чем-то напоминало моим детям об их погибшем на государевой службе родителе, о детстве, проведенном в любви и согласии, о дедушке, которого они не успели увидеть, но, который всегда смотрел на них с небес и с портретов в этой комнате. А книги? Что сделали с моими книгами?
— Похоже, это единственное, что осталось нетронутым. — Управляющий кивнул на полки, заставленными украшенными золотом переплетами.
— Там, — Анна протянула руку, — четвертая полка снизу, второй ряд стеллажа от окна, томик Шекспира с папирусовой закладкой…
Управляющий, невольно подчиняясь этому жесту, прошел к полке и снял указанную Анной книгу.
— Это «Король Лир», — сказала Анна и стала цитировать по памяти, сначала на английском, а потом — по-русски. —
* * *
Повинуясь первому порыву, Анна решила было сразу ехать к поверенному семьи, но потом передумала — вряд ли опытный адвокат, связанный с Корфами узами старой дружбы, мог пойти на подлог и совершить нечто противоправное в ущерб интересам своих клиентов и, прежде всего, ее детей. А тем более сделать это без ведома Петра Михайловича и Лизы! Нет-нет, она должна отправиться — и тот час же! — в Двугорское и все разузнать, а потом уже действовать.
Кучер, отряженный управляющим везти ее в загородное имение Долгоруких, по-видимому, тоже изрядно попраздновал в честь будущей счастливой семейной жизни своего хозяина и поэтому никак не мог справиться с одолевавшей его сонливостью и зевотой. И лошади, чувствовавшие настроение возницы, перебирали ногами неспешно, лишь за городом перейдя на легкий прогулочный шаг, однако мало изменивший скорость передвижения коляски.
Поначалу Анна пыталась кучера поторапливать, и он, понуждаемый ее возгласами, вздрагивал всей спиной и, словно марионетка, взмахивал кнутом, как будто припугивая лошадей, но потом постепенно оседал, вбирая голову в плечи, и однажды чуть не выронил поводья из рук. Повторив несколько раз эту попытку, Анна велела остановиться у ближайшего трактира и приказала кучеру опохмелиться, проследив, однако, за тем, чтобы от радости мужик не глотнул лишнего, а так — слегка приложился к наперстку и смачно хрустнул огурцом.
Народное средство подействовало — кучер повеселел, лошадки приободрились. И чем больше коляска удалялась от города, тем фантасмагоричней становилось для Анны ее возвращение. Конечно, это недоразумение, дурная шутка, ошибка! Да, ее и Владимира считали погибшими, но воскресший Иван Иванович — это уж слишком!
Впрочем, некоторая зацепка в этом подозрительном происшествии — Карл Модестович. Негодяй и пройдоха, он всегда крутился близ теплого места, точно чуя, где и чем можно поживиться. Вполне возможно, прослышав о бедственном положении ее семьи, он решил воспользоваться моментом и договорился с каким-то проходимцем составить партию, чтобы ограбить ее семью. Это объяснение представлялось Анне вполне логичным, а главное — возможным. Вот только, почему отец и сестра позволили состояться этой противозаконной сделке? Почему всегда осторожный князь Репнин не помешал самозванцу, а преданный Корфам адвокат поверил в подлинность существования новоявленного Ивана Ивановича? Ведь не мог же старый барон восстать из могилы и подписать тот злосчастный документ!
— Боже мой! — не удержалась Анна от вскрика, и кучер, не поднимая головы, направлявший лошадей с поворота дороги к подъезду в имение, испуганно вздрогнул и потянул на себя поводья, останавливаясь.
Картина, явившаяся их взору, была ужасна и потрясла Анну больше, чем разорение, постигшее ее петербургский дом, — отцовской усадьбы, больше не существовало. Некогда прекрасное здание сгорело, и только мраморные колонны при входе, обугленные и почерневшие, напоминали о нем.
Анна выпрыгнула из коляски и бросилась к дому — она смотрела на пожарище, бывшее когда-то усадьбой и не верила своим глазам. Ее сердце отказывалось принимать увиденное! Вокруг выжженного огнем места царило запустение, надворные постройки были либо сломаны, либо уничтожены пожаром. Флигель для прислуги тоже выгорел дотла, и лишь колодец сиротливо стоял в стороне, как единственный уцелевший свидетель произошедшего. Но, когда Анна подошла к нему, то немедленно почувствовала едкий запах гари, исходившей от бревен колодезного сруба.
— Чего делать-то будем, барыня? — участливо спросил кучер, подходя к Анне.
— Лошадей напои, — тихо велела она и направилась к пепелищу.
Все говорило о том, что несчастье случилось недавно, — еще слишком очевидны были следы огня, и трава не успела прорасти между каменной кладкой фундамента. Но как возник этот пожар? Была ли в том случайность или деяние природной стихии? А быть может, чей-то злой умысел? И пострадал ли только дом, или огонь унес собой и человеческие жизни? Анна медленно переводила взгляд от обрушившихся стропил к мрачно зиявшему отверстию фасадного подъезда. А потом — к истоптанным, смешанным с грязью лужайкам при входе, заброшенному, близ дома выгоревшему саду, который теперь открылся и вызывал щемящую тоску своей беззащитностью.
Анна едва сдерживала слезы. Она торопилась в Двугорское, чтобы увидеть отца, сестру, которая, по обычаю, проводила лето в деревне. Говорить с ними, успокоить их и самой найти утешение в объятиях родных и близких. Вдохнуть аромат медвяных лип и цветущих яблонь, ощутить себя дома, где всегда она чувствовала себя желанной. Но что нашла она — лишь сумрачные черные руины и безжизненную пустоту!
Это было невыносимо. Анна застонала, и тот час же на звук ее голоса появилась из развалин чья-то голова в перепачканном золой платочке.
— Матрена! — узнала Анна одну из служанок и подалась к ней навстречу, но та, вглядевшись, истово принялась креститься и пятиться, пока не споткнулась о камень в основании дома и не упала.
— Что ты, Матрена, что ты! — Анна подбежала к ней. — Не пугайся, не призрак я, живая, вот рука моя…
— Так говорили же, что померла ты сама и Владимир Иванович, и детишки сиротами сделались… — прошептала Матрена, боязливо позволяя Анне помочь ей подняться.
— Ошиблись люди, и вас обманули, здорова я, видишь, вот вернулась домой, а дома-то и нет! — Анна готова была обнять и расцеловать Матрену — единственное знакомое существо, но та все еще сторонилась ее и разглядывала с опаской: то ли и впрямь мертвая воскресла, то ли черти чудят, свят, свят!
— Ты не думай плохого, Матрена, — поняла ее сомнение Анна. — Если и есть что удивительное в моем возвращении, так это от Господа — уберег он меня от напастей, позволил вернуться.
— А Владимир Иванович, как же, тоже живой? — покачала головою Матрена и по тяжелому вздоху и вдруг изменившемуся лицу Анны поняла, что случилось непоправимое. — Вишь, как оно сделалось… Враз все на вас.
— Да о чем ты, Матрена? — предчувствуя недоброе, воскликнула Анна.
— Погорели мы, матушка, погорели, — снова перекрестилась Матрена. — В ночь одну все прахом ушло, и тушить почти нечего было. Весна-то выдалась сухая, полыхнуло спичкою да все сразу. Хоть детишек успели из огня вынуть…
— Дети? — покачнулась Анна. — Чьи дети?
— Да всехние, — кивнула Матрена, — твои, Лизаветы Петровны. Уж она, бедная, дыму наглоталась, до сих пор не поправилась. Ей, конечно, Никитка помогал, да только мало того ему, ироду, чтобы вину свою искупить. А так не беспокойтесь, живы малые-то, в порядке все.
— Никита дом поджег? — растерялась Анна, вместе с тем с облегчением переводя дыхание. — Что-то верится в это с трудом.
— И мы тоже не верили, да барыня на него показала — полиция приезжала, скрутили его, судить вот скоро должны будут.
— Барыня? Елизавета Петровна его обвинила?
— Да нет же, старая княгиня Долгорукая, — пояснила Матрена и перекрестилась, будто дьявола помянула.
— А как же Петр Михайлович все это допустил? — спросила Анна и в этот миг поняла вдруг, что услышит сейчас самое страшное.
— Князь-то, батюшка, сам первый в огне и погиб, — всплакнула Матрена. — Когда вынесли его, он уже и на человека не был похож, головешкой обуглился, сердешный.
Анна со стоном опустилась на землю, а Матрена тихо подошла к ней и, прикоснувшись сначала к ее волосам, точно проверяла — настоящая или видение все же, потом принялась гладить Анну по голове и соболезнования утешительные приговаривать.
— Ты поплачь, поплачь, матушка. Так положено, да и сердцу от того хорошо… Хочешь, я тебя к нему на могилку отведу?
Анна кивнула. Матрена помогла ей встать и повела под руку в глубь сада — к старому кладбищу семьи Долгоруких. Анна шла за нею безвольная и тихая — и жизнь вокруг и в ней самой, казалось, замерла.
— Видишь, как пригодился-то памятник, — тихо сказала Матрена, вспомнив, как десять лет назад все считали князя Петра погибшим на охоте и даже похоронили его. — Вот теперь он под ним, камнем этим, сам и покоится. И уже навсегда. Дождался хозяина камешек. Анна подошла к обелиску и прижалась лицом к холодной, с золотыми прожилками глыбе.
— Что же такое ты сделал, батюшка? Почему ушел, не дождавшись моего возвращения? Отчего позволил извести себя? Папенька Петр Михайлович, родной ты мой!
— А ты на него не серчай, барыня, — шепнула Матрена. — Всякому свой срок и своя судьба.
— Как же это? Как? Почему? — Анна больше не могла сдерживать слезы.