Тот долго размышлял, прикидывал в уме, потом сказал:
— А что, если тебе проехаться в конвое с этим задержанным? Тут видишь, что я хочу предложить... Ну поедешь ты не просто, а вроде как бы мы тебя тоже задержали за какое-нибудь дело. Проедешься с ним — может, чего и расскажет тебе, а там вернешься, и банду будем искать. Так я говорю, а?
— А что, резонно. Только надо все как следует продумать.
Дремин загорелся этой идеей. И теперь, когда Куратов согласился, он горячо заговорил:
— Что тут думать: утречком уйдешь в Мироновку, а под вечер наш конвой возьмет тебя; там все оформит участковый Тимшин, я ему писульку черкну.
— Где эта Мироновка?
— Километров десяток отсюда. Как попасть, расскажу.
* * *
Утром следующего дня Дремин, собрав свой немногочисленный личный состав милиции, обсудил задачи на предстоящий день и хотел было вновь заняться задержанным, как вдруг в кабинет вошла встревоженная жена. В ее всегда веселых серых глазах застыл испуг.
— Галька... Галька потерялась! — пересиливая слезы, закричала она.
— Ну что ты, Марья, куда она могла деться-то: тут где-нибудь играет.
— Кабы так, а то соседские ребятишки сказали, что мужик какой-то за поселок увел.
— Как увел?! Да о чем ты говоришь?!
Дремин, еще не веря в случившееся, постоял минуту в нерешительности, потом подошел к столу, поискал что-то, перебрал какие-то бумаги и грузно плюхнулся в кресло. Он потеребил рыжие усы, похожие на перевязанный сноп, горько сказал:
— Не пойму, что за чертовщина такая.
Увидев за окном милиционера, он крикнул:
— Щербаков, седлай Серко! А ты, Марья, — обратился он к жене, — найди-ка тех пацанов, пусть покажут, куда...
А она глядела на растерявшегося Дремина мутными от слез глазами,всхлипывала и причитала:
— Ой, что же теперь будет-то, а? Да куда же увели доченьку-то-о...
Сотрудники, еще не успевшие разойтись по своим делам и курившие кучкой на улице, поняли, что случилось неладное, и поодиночке стали входить в кабинет начальника.
Старший оперуполномоченный Абакумов, правая рука начальника, спросил:
— Что опять стряслось, Антоныч?
Однако Дремин, считая это событие личным, отослал сотрудников заниматься своими делами, а Абакумова придержал.
— Что-то не нравится мне все это, Илья, — непонятно для Абакумова заговорил он.
— Что, Антоныч?
— Да вот все эти последние события: нападения на сельсовет, на милицию и...
Дремин осекся, похлопал себя по карманам, засуетился.
— Забыл папиросы-то, дай закурить.
Абакумов достал расшитый кисет, протянул Дремину.
— Возьми вот махру.
Закурили.
— Так вот, — продолжал Дремин, — девчонка у меня куда-то ушла, Галька-то. Хоть это дело мое, семейное наше, однако думается мне, что без этого волчья, что шатается вокруг, не обошлось.
Круглое и умное лицо Абакумова изобразило недоумение.
— Ну ты уж, Антоныч, перехватил, однако; ты погоди, не горячись, надо сначала поискать, а потом уж домыслы всякие там строить.
— Ты, Илья, не успокаивай меня, я тебе не баба; видывал я в жизни-то всякое... Это Марье моей надо так говорить. Щербаков! — крикнул он. — Серко готов?
— Все в порядке, Иван Антоныч! — отозвался тот.
— Ты, Илья, тут покомандуй, а я поищу с ребятами в округе, — сказал он Абакумову и быстро вышел.
* * *
Дежурный милиции сержант Малышев, маленький и смелый парень, ворвался в кабинет Абакумова и положил на стол клочок бумаги.
— Вот, Илья Ильич, почитайте-ка, что этот полудурок принес из леса!
Абакумов медленно и, казалось, без всякого интереса развернул бумажку и долго, словно перед ним был листок с китайскими иероглифами, читал эти несколько слов.
А было написано следующее: «Начальник, отпусти нашего — получишь свою дочь. Не сделаешь — пеняй на себя».
— Кто принес?
— Афонька-пастух.
— Кто еще читал?
— На почте девки, он туда сперва притащил.
Абакумов почесал, затылок, поразмышлял и коротко заключил:
— Вся деревня теперь уж знает, не скроешь.
* * *
Мария Дремина о записке узнала сразу же, ей об этом рассказала соседка, ходившая в магазин за хлебом. Мария долго ревела, уткнувшись в подушку, и никакие уговоры соседки не помогли. А успокоилась только тогда, когда соседка ушла.
Где-то глубоко таилась надежда, что Иван все-таки найдет девочку.
Но Дремин вернулся ни с чем. Приехал в милицию, чтобы не сразу встретиться с Марией: не мог он видеть ее слез.
Абакумов посоветовал:
— Давай отпустим этого стервеца, черт с ним.
Дремин коротко и тяжело сказал:
— Нет! — И ушел к себе в кабинет.
Он не выходил около часу, а когда вышел, то сказал Абакумову:
— Готовь конвой, повезем.
Безнадежно махнув рукой, Абакумов ушел выполнять приказание. А Мария, появившись здесь же, стала просить, умолять. Дремин молчал. За этот день он, казалось, постарел, на добрый десяток лет и теперь сидел за столом серый, как обомшелый, изрезанный ветрами камень.
— Отпусти того человека, Иван, спаси дочь, — в который уже раз просила Мария. — Ну что тебе стоит, а?
— Нет, Мария, не могу. Нельзя мне этого делать.
И Мария поняла, что муж сказал эти слова окончательно, безвозвратно. Она молча, согнутая горем, вышла.
* * *
Конвоировать Иванова были назначены милиционеры Щербаков и Филинов. Старший Щербаков, он коренаст, смугл, напорист и исполнителен; руки у него большие, с узловатыми, словно коренья, пальцами; глаза раскосые, как у монгола. Филинов — маленький, жилистый, русоволосый, с веселым и шутливым нравом, с голубыми глазами-бусинками; дисциплинирован и предан делу.
Конвой на телеге, запряженной двумя лошадьми, отбыл под вечер. Дремин рассчитал так, чтобы он в Мироновку прибыл к сумеркам, там переночуют и с рассветом отбудут в город. Ночью Тимшин приведет еще «задержанного» — Куратова.
О том, что «задержанный» свой, будет знать только Тимшин, который поможет сопроводить конвой до станции.
Вечером, когда на деревню спустились сумерки, а бабы, подоив коров, гудели уже сепараторами, конвой прибыл в Мироновку. Ночевать остановились в старой церквушке, теперь служившей колхозу складом. Войдя в помещение, где сторож зажег керосинку, Иванов криво сморщился, оглядел стены, потолок, словно пытался что-то найти, и впервые за всю дорогу произнес:
— И до чего довели святое место, срам!
Он украдкой перекрестился. Филинов, недолго раздумывая, сказал:
— И все попы виноваты: бросают свои богадельни, драпают и завещания не пишут.
Иванов нехорошо, со злобой посмотрел на Филинова, презрительно отвернулся.
«Из поповских, видать», — подумал Филинов и принялся готовить из соломы в дальнем углу постель.
Куратова Тимшин привел поздно, когда деревня, погрузившись в темень сентябрьской ночи, спала.
— Ты кого это, Петрович, притащил? — полусонно и недовольно спросил Щербаков.
Руки у Куратова связаны назад, одежда измятая, грязная; благо, ни Щербаков, ни Филинов его не знают. Усадили его на солому рядом с дремавшим Ивановым.
Тимшин громко заговорил:
— Да вот, шельмец, лез на колхозный двор, коня хотел увести. А дед Федулай молодец: схватил берданку — и к стенке его.
— Кто таков? — спросил Щербаков.
— А шут его знает, забрел какой-то.
Щербаков подумал о чем-то, потом вжал голову в плечи, приставил палец к губам.
— Тш-ш-ш, может, это из их же вон компании, — кивнул он в сторону Иванова. — И зачем ты его притащил сюда?
— Звонил начальнику — говорит, конвоируйте в город вместе с тем.
Почувствовав появление около себя человека, Иванов открыл сначала один, потом другой глаз, искоса оглядел его и, не узнав в нем своего, задремал снова, но к разговорам прислушивался.
— А может, все-таки сперва его в нашу милицию? — настаивал Щербаков, видимо, не желая брать на себя обузу конвоировать еще и этого.
— Сказано — значит, так надо, я помогу конвоировать до станции, — тихо и с раздражением сказал Тимшин.
Посидели, помолчали.
Филинов, безучастно сидевший в стороне, вдруг приблизился и вкрадчиво заговорил:
— Не слышал, Петрович, какая беда стряслась у нашего начальника?
— Что случилось? — заинтересовался Тимшин.
— Дочка-то у него, Галька, потерялась.
— Как потерялась?
— А вот так и потерялась: подкараулил ее кто-то вон из ихней банды и увел в лес. А потом записку с пастухом прислали: дескать, отпустите нашего, а мы вернем девчонку.
— Да-а, — удивился Тимшин. — Ну а что начальник?
— Почернел, как головешка, а виду не показывает. Жена-то его, Мария, совсем извелась; просит его, а он — нет, и все. Не спятила бы.
— Искали девочку?
— Бегали, ну а толку-то что... Ищи ветра в поле.
— Да-а, дела-а, — вздохнул Тимшин. — С этим говорили? — кивнул он на Иванова.
— Абакумов говорил, но бесполезно: молчит как рыба, и все тут.
— Тише ты, — спохватился вдруг Тимшин, — пусть спят.
Но ни Иванов, ни тем более Куратов не спали и слышали этот разговор.
«Вот они на что пошли, — зло думал Куратов, — в самое больное место начальнику нацелились. Ух, вмазал бы сейчас,вот этой гадине! Ведь слышит все, бандюга, а спокоен!» Мысли Куратова перекинулись в поселок, он подумал о Дремине: «А все-таки не смалодушничал, поступил по совести. Э-эх, помочь бы чем-то этому человеку...»
И в голове Куратова вдруг созрел план. Он долго обдумывал этот план, взвешивал, примерялся. Запели первые петухи, надо спешить. Федор чувствовал, что Иванов не спит, тоже о чем-то думает; а может быть... Он придвинулся к Иванову, толкнул под бок.
— Слышь, бежим?
Тот не ответил, повернулся с боку на бок, притворился спящим.
— Бежим, говорю, — снова подтолкнул его Куратов.
Нехотя, словно клок сена на ветру, наконец повернулся Иванов к Куратову и спросил:
— Каким образом, мил человек?
— Надо притвориться: живот, дескать, болит, и почаще проситься на двор. Раз, второй они нас сводят вдвоем или втроем, а потом надоест — по одному будут водить. Как только вместе попадем, отталкивай милиционера — и в темень. А там хоть глаз коли: ищи-свищи тогда.
Иванов с минуту размышлял, потом согласился.
— Бежать далеко сразу не надо, отлежимся сперва под первым забором, — сказал он.
Первым на двор сводили Иванова, он очень искусно симулировал боль в животе, обвинив конвоиров в том, что они напоили его некипяченым чаем.
Куратова выводил Тимшин. Федор сразу же заговорил о побеге.
— Ты пойми, Петрович, бежать надо, — убеждал он Тимшина. — Во-первых, есть шанс найти логово этой банды, а во-вторых, надо спасти девочку. Ты же знаешь, в какой она опасности, эти зверюги на все способны.
— Я тебя, Андреич, хорошо понимаю, но риск-то погляди какой: вдруг разойдетесь в темноте, а может, он не захочет тебя с собой брать. А потом, что нам скажет начальник? Голову обоим не сносить.
— Ты, Петрович, помоги только бежать, а там беру все на себя. Поверь мне.
После некоторого колебания Тимшин согласился и спросил:
— Щербакова с Филиновым предупредить?
— Не надо, ты один постарайся нас обоих вывести, я тебя оттолкну, и мы побежим...
* * *
Побег состоялся, но Куратову не повезло: за околицей, прыгая через ров, он не рассчитал, упал на дно и повредил ногу. Иванов бросился было бежать, но через некоторое время вдруг вернулся и помог Федору выкарабкаться из рва.
— Плохи твои дела, мил человек, — сказал он и, взяв руку Федора через плечо, стал помогать ему передвигаться.
— Да-а, хуже некуда, — с досадой ответил Федор. — Но ты, друг, помоги мне уйти, прошу тебя, а то за мною кое-что имеется. Не простят, когда попадусь.
— Не волнуйся, что-нибудь придумаем, а пока надо уйти подальше. Ты же мне помог, теперь я в долгу. Пошли.
И заковылял Федор с Ивановым к реке, к Чикою.
Днем, выбрав удобную поляну в пойме Чикоя, беглецы отоспались и теперь сидели, решая, что дальше делать.
Иванов говорил нехотя и, как показалось Куратову, недоверчиво.
— Идти мне надо побыстрее, ждут меня, взял бы тебя с собою, но... — он кивнул на разбухшую и посиневшую, как у утопленника, ногу Федора, — но... ничего, мил человек, не поделаешь: придется тебя где-то определять.
План Федора рушился на глазах; он понимал, что идти с Ивановым ему нельзя, не сможет. И все этот проклятый непредвиденный случай. Как же все-таки он мог оплошать? И ров этот подвернулся... Теперь что делать?
— Может, пройдет, — неуверенно сказал Федор.
— Нет, вывих или перелом — это точно, — покачал головой Иванов. — Надо что-то придумывать, и побыстрее, а то ногу можешь потерять.
«Да, пожалуй, правильно: надо быстрее к врачу», — подумал Куратов и сказал:
— Пустяки, любая бабка выправит.
— Вот и надо идти к селу.
Шли медленно, часто останавливались на отдых, разговаривали мало, отрывками. Куратов пытался завязать разговор подлиннее, но Иванов отвечал нехотя и торопил идти.
— Что у тебя там за дело, раз так спешишь? — спрашивал Федор.
— Есть одно дельце, — отвечал Иванов.
— Прибыльное или что другое?
— Да, жизнь обеспечивать надо, — уклончиво отвечал Иванов.
На одном из привалов Федор спросил:
— Как же ты жизнь-то хотишь обеспечить? Поучи.
— Очень просто, — с усмешкой сказал Иванов, — нашел деньги и живи.
— А где найти?
— Где спрятаны.
Иванов покачал головой и не то шутя, не то серьезно добавил:
— Это похоже на допрос...
Он прошелся по поляне, сорвал соломинку и стал ее надкусывать.
— А впрочем, — продолжал он, — понимаю — тебе тоже, конечно, нужны деньги. Так ты, мил человек, не беспокойся — постараюсь за добро отблагодарить.
— Какое такое добро? — спросил Федор. — Ну... помог бежать.
— Ох, нашел добро, вместе бежали, и все тут. Вдвоем-то легче.
— Ну, ну, — хитровато прищурился Иванов.
Куратова насторожил этот взгляд и разговор Иванова. «Неужели он что-то заподозрил?» — мелькнула догадка. Но менять свое поведение и перестать расспрашивать Иванова было нельзя, так как, вероятно, очень скоро предстояло с ним расстаться.
«А может, задержать его в деревне? — подумал Куратов. — Но как? Кто поверит, что я работник милиции, а это бандит? Деревенский мужик — тугодум в этих делах, не поможет сразу-то».
— А мы ведь, мил человек, так и незнакомы, — перебил его мысли Иванов. — Меня Сергеем звать, а тебя?
— Федор, — назвал свое имя Куратов; придумывать другое уже не было необходимости.
Несколько верст шли молча, тяжело было разговаривать на ходу. Перешли сосняк, а потом березовое редколесье и спустились в долину — пойму Чикоя. Река бурным потоком вырвалась из синих хребтов и теперь, освободившись из каменных тисков, бежала радостно и привольно. Вода, чистая и прозрачная, несла на себе первые признаки наступившей осени: желтые листочки и хвоинки деревьев; чебаки быстрой стайкой скользили вниз по течению, а на каменистых перекатах появлялась испарина. Вода в реке холодная.
Федор опустил колоду ноги в воду и почувствовал спад невыносимой боли. Из дальнего угла долины, куда круто сворачивала река, доносились звуки деревенской жизни: лай собак, стук топора о бревно, поскрипывание телег и солоновато-грубые окрики пастуха. Любил Федор слушать эти звуки, но сейчас они вызывали беспокойство: ведь деревня эта станет той развилкой, где разойдутся дороги его и Иванова. «Надо что-то придумывать», — сверлило в голове.
А Иванов спокойно сидел на берегу и покидывал камешки в воду, он о чем-то тоже думал. Губы скупо сжаты, глаза открыто и ясно смотрят куда-то вдаль. И показалось Федору, что рядом с ним сидит человек простой и обыкновенный, с которым можно говорить по душам, не виляя и не таясь. Сам того не желая, он вдруг прямо сказал:
— А ведь я из угрозыска.
Иванов встретил это известие спокойно и, даже не повернувшись, улыбаясь одними уголками рта, тихо проговорил: