Тот отреагировал с нескрываемым облегчением:
— Я все понял ведь… но что я мог сделать? Не высылать же тебе на маршрут батальон спецназа?
— Это лишнее, — согласился Влад.
— Клиент взбрыкнулся?
— Ой, взбрыкнулся.
— Но клиент жив?
— Пока жив, но продвижение немного замедлилось. Ему понадобится помощь, он немного деформирован.
— Ясно. А будет жить?
— Посмотрим. Зависит от его дальнейшего поведения. Сейчас он несколько не в себе — испереживался. Но вот когда придет в себя, можно ждать новых фокусов. Впрочем, он уже чересчур изувечен, чтобы быть опасным… И кровь потерял.
— Постарайся доставить живым.
— Приложу все усилия, товарищ генерал-лейтенант.
— Давай, действуй, вертушка уже, считай, на подлете.
Насколько можно доверять Ясеневскому? Насколько?
Пророчества Коротаева досаднейшим образом совпадали с опасениями Влада. Экое единомыслие!
Вертушка, конечно, уже на подлете. Она подлетает, чтобы расстрелять свидетелей конфликта двух хозяйствующих субъектов…
Рокотов вынул жесткий диск, в котором засела пуля. Между прочим, бронежилет ему не помог бы: Коротаев завладел «тэтэшником», а тот, как известно, пробивает.
Итак, диск можно выбросить, все легче идти.
Они с Коротаевым — единственные, кто видели и знают.
А всякие там записи — гнилой базар, как сказал бы тот же Коротаев. Стенограммы, то да се. С ними можно поступить как заблагорассудится.
Эпилог
ТЯЖЕСТЬ СОМНЕНИЙ
Последние полкилометра пути Рокотов тащил Андрея Васильевича Коротаева на себе. Коротаев часто присаживался передохнуть, а то и вовсе терял сознание.
С потерей кисти, перерубленной сюрикеном, он лишился значительной части своей черной крови.
Рокотов размышлял, будет ли у Коротаева столбняк или какая другая гангрена. Столбняк вероятен: грязь. Ну да это уже не его забота.
Либо будут лечить, либо уж нет.
Влад решил, что ему будет приятно, если у Коротаева разовьется столбняк.
Крайне неприятное заболевание, очень болезненное и в большинстве случаев — смертельное, особенно без лечения.
В аптечке у Влада была сыворотка. Болея за правое дело и надеясь довести таки дело до суда и огласки, он вколол ее Коротаеву, по сделал это чрезвычайно неохотно.
Ему хотелось, чтобы Андрей Васильевич вдруг захворал всеми существующими недугами, но при этом оставался в состоянии давать показания и отбывать пожизненное заключение.
Раньше у него не возникало таких мыслей. По крайней мере, в отношениях конкретных людей — никогда.
Да, он бился с Крастом и прочими нелюдями, но это было преследование, бой, перестрелка, особо жестокая расправа, наконец, — да, приходилось, грешен.
Но чтобы вот так сидеть и вдумчиво, целенаправленно желать зла беспомощному живому существу — такого с ним еще не бывало. Это изменение, и не в лучшую сторону. Постоянный контакт со злом не мог не сказаться на душе, и вот оно, похоже, проникло и начало свою разрушительную деятельность.
А роботом быть лучше?
Добравшись до места, они залегли в кустах.
— Руки затекли, — неожиданно жалобно сообщил Коротаев.
— Потерпишь.
Влад посмотрел на часы: самое время появиться вертолету.
— А ведь боишься ты своих, — ядовито заметил Коротаев. — Спрятался. Только это тебе не поможет, все равно тебе крышка.
— Ты тоже своих боялся. И тебе будет крышка.
— Мне и так крышка. Однако пожрать бы…
В пути они питались ягодами, а воду брали из ручьев.
— А курить у тебя есть?
— Я не курю.
Действительно, Рокотов курил редко и сигарет при себе не держал.
Высоко в уже полностью осветлившемся небе — ночи здесь коротки — обозначилась черная муха-точка. Вот и они. Влад сам не знал, зачем укрылся в кустах.
Видимо, просто хотел посмотреть — напоследок? — кто прилетит.
Может быть, в вертушке будут лишь пилот и штурман или только пилот. А может быть, оттуда горохом посыплются спецназовцы, имеющие приказ: прочесать местность, найти и уничтожить.
Какая, в сущности, разница. Если дана санкция, пристрелить могут и в салоне. Тот же пилот справится с двумя пассажирами. Ну, Влад еще поборется…
Если надо, он взорвет вертолет… тьфу холера. Он выругался. Ну надо же доверять хоть кому-то, хоть через самообман. Иначе вообще незачем жить.
Ожила рация.
— Вы на месте? — интересовался Ясеневский.
— В общем и целом, — уклончиво ответил Влад.
— Что это значит — в общем и целом? Пилот докладывает, что видит поляну и собирается садиться. У вас там все тихо?
— Мертвая тишина. Пускай садится.
В эфире повисла пауза.
— Не веришь мне, — констатировал догадливый генерал.
— Я за последнее время немного разочаровался в людях, товарищ генерал-лейтенант. Вы уж не обессудьте. Вы, может быть, сейчас под дулом пистолета со мной общаетесь. От души желаю ошибиться.
— Имеешь право. В конце концов, это профессионально. Ты деликатный, кстати! Другой бы выразился яснее… Короче говоря, готовься к полету. Домой. Дело закрыто.
— То есть как это — закрыто?
— Я неточно выразился. Не закрыто, конечно. Миссия твоя выполнена.
Связь оборвалась.
Слабым голосом закаркал Коротаев:
— Верю всякому зверю, а тебе, ежу, — погожу.
Он слышал весь разговор.
— Сожгут огнеметами — и привет…
— Может, скальпелем для начала почикают?
— Как захотят, так и кончат.
— Не каркай, сволочь. Всех стрижешь под своих блатных. А люди-то еще остались.
— Люди? Люди остались. Знаешь, кого в хате людьми зовут? Которые там сидят, те и люди.
— Вижу, лечение пошло тебе на пользу. Ожил, смотрите-ка.
Вертолет тем временем плавно приземлился, пилот заглушил мотор. Рокотов напряженно ждал.
Никто не посыпался изнутри, пилот был один и спокойно сидел за рычагами, не собираясь выходить.
Коротаев спросил:
— Меня, конечно, первым хочешь пустить? Но меня ноги еще не держат.
— Не еще, а уже. Расплата за подвиги… за бег с препятствиями. Пойдем так, как шли…
— Как покажемся, так он нас и пришьет.
— Еще одно слово — и займемся репродуктивной системой.
Андрей Васильевич перекрестился здоровой рукой.
Для удобства перемещения Влад его развязал, хотя и ждал в любую секунду попытки удушения, ибо имел дело с затравленным, на все готовым хищником.
И постоянно следил, чтобы животное не шарило по чужим карманам.
— Ты верующий, что ли? — изумился Влад. Чего-чего, а такого фортеля он от Коротаева не ожидал.
Впервые в голосе бывшего начальника депутатской охраны прозвучало нечто человеческое:
— У меня вся грудь в куполах…
— Ну, тогда Бог тебя не выдаст.
— Зато свинья наверняка съест.
— Хреновый ты тогда верующий.
— Это не тебе судить.
— Верно, судить тебя будут другие… А ну, давай запрыгивай…
Может быть, и Чикатило крестился?
С Коротаевым за плечами, с двумя автоматами наперевес Рокотов медленно вышел на поляну.
Пилот, не поворачивая головы, открыл им дверцу, и оба залезли внутрь.
— Мое почтение, — осторожно поздоровался Рокотов.
— С возвращением, — коротко отозвался пилот. — Он не опасен? Машину не взорвет?
— Опасен, но не взорвет. Руки коротки.
Это был еще один, довольно безжалостный каламбур. Коротаев раздувал ноздри, впитывая и обрабатывая вертолетную информацию. Слепое лицо его ничего не выражало.
Здоровая рука медленно и осторожно ощупывала сиденье.
Отвинтить, выдернуть, спереть, ударить, выстрелить, полоснуть, грохнуть, придушить, удавить, сожрать…
Включился двигатель, и вот вертушка оторвалась от земли.
Влада не покидало напряжение. До последнего момента он ждал, что их настигнет какой-нибудь чудом уцелевший человек от Ивана Ивановича и прибьет из гранатомета.
В полете он ждал, что их вот-вот каким-то образом отправят за борт.
Еще он постоянно ожидал какой-нибудь самоубийственной выходки Коротаева, но тот был слишком слаб для боевых подвигов.
Он ничего не нашел, а следовательно — не отвинтил, не выдернул и не полоснул.
Улитки-прудовики.
Бенедикция байкальская. Раковина широкая, с узким устьем…
Затворки-мегаловальваты… Megalovalvata piligera и М. Baicalensis…
Байкалия килеобразная…
Уносит смерчем Одиночку и Краста, уносит смерчем Ивана Ивановича и его верного Айболита… Коротаев опасен.
— Тебе его видно? — крикнул он пилоту.
— Что? — не расслышал тот.
— Тебе видно этого урода?
— Видно.
— Вот и замечательно. Присматривай за ним.
— А ты на что? Я машину веду, между прочим!
— Ты жить хочешь? Тогда присматривай. Если дернется, кричи, и я сразу проснусь.
Рокотов отключился.
* * *
Энциклопедия лежала там, где Влад ее оставил, и даже не запылилась. Вообще, все дома выглядело так, словно он никуда не уезжал.
Даже генерал Ясеневский будто бы и не вылезал из кресла, в которое уселся на ночь глядя несколькими днями раньше.
Правда, на столе стояла бутылка праздничного коньяка. И появился новый предмет: на спинке стула висел китель подполковника ФСБ.
Из капитанов — в подполканы.
Да, дело и впрямь, видно, выдалось серьезное. За дельфинов благодарили меньше.
И за Одиночку меньше.
Две большие желтоватые звездочки покоились на дне квадратного толстого стакана, наполненного доверху.
— Ну что, подполковник? — осведомился генерал. — Вздрогнули? До дна. Не хочется? А придется.
Влад покосился на генеральские пальцы: нет ли там перстня, скрывающего яд? Нет, только глубоко впившееся в кожу обручальное кольцо.
Чистая, незамутненная паранойя — не исключено, что уже в клинической стадии. Ему не в санаторий, ему в психушку пора.
А что? Могут и посадить, если поставят в вину беспредел и осудят как невменяемого. Никогда не нужно зарекаться.
Там его соседом окажется Коротаев, чья невменяемость тоже будет неопровержимо доказана.
Вот не понравится он тому же Ясеневскому — и что тогда?
Тогда варианты.
Рокотов не знал, как поступают в таких случаях. Это был незнакомый ему церемониал. Когда-то, когда служил, что-то было… но звездочек не было.
На всякий случай он встал и сказал:
— Служу Отечеству!
Отечеству ли он служил? Город целехонек, и это, несомненно, для отечества великое благо, и все-таки — кому или чему?
Отбросив вопросы, он выпил залпом. Звездочки щелкнули по зубам. В голове зашумело, по телу разлилось обманчиво благостное тепло.
Судя по всему, церемониал оказался близким к удовлетворительному и был засчитан.
Закусили чем Бог послал, помолчали.
— Поспрашивать разрешите, товарищ генерал-лейтенант?
Он чуть было не сказал: Иван Никифорович. Но вовремя осекся. Вот что делает с людьми алкоголь. Он оказывает на них разрушительное воздействие.
А что еще его оказывает?
Ах, да: хронический контакт со злом.
— Разрешаю, Рокотов.
— Что с базой?
— Можешь считать, что ее больше нет.
— Что — откачали взрывчатку и засыпали скважину?
— Именно.
Уже? Так быстро? Верится с трудом.
Может быть, оно и так. А может…
Сейчас Рокотову не хотелось думать о том, что в ста пятидесяти километрах отсюда под землей находится нечто, способное опустить город намного ниже уровня моря.
— За диск извините. Но он мне жизнь спас.
— Пустое, — Ясеневский махнул рукой. — Спор хозяйствующих субъектов завершен, и диск этот уже не имеет ровным счетом никакого значения.
Ой ли? А связи, контакты? Наплевать.
— Что с моим подопечным?
— С кем это? — не понял генерал.
— С господином Коротаевым Андреем Васильевичем. Ему оказали, наверное, медицинскую помощь?
— В известном смысле — да, оказали. Ты же сам ее и оказывал. Не помнишь уже? Забудь о нем. Он, кстати, оказался ценнее диска. Диск — он что? Железяка. А тут живой… почти человек.
— И все-таки.
Ясеневский неодобрительно хмыкнул:
— Повторяю: забудь о нем.
— Так точно, товарищ генерал, уже не помню. В топку его, да?
Ясеневский не ответил.
Повисла тишина.
Снова непонятки. Такая скорость? Его же месяцами допрашивать надо. Хмельные, ненужные мысли одолевали Влада с неимоверным упорством.
— Всем пострадавшим в больнице и их родственникам оказана помощь, — ни к селу ни к городу отчитался генерал.
Рокотов сдержанно кивнул, как будто кто-то выполнил его личное распоряжение. Конечно, это доброе дело.
— Отпевали в церкви?
— В соответствии с пожеланиями близких.
— Сорокоусты заказывали?
— Что заказывали?
Влад неопределенно повертел пальцами. Он и сам плохо разбирался в этих тонкостях.
— Ну, эти… бумажки в церкви.
— Да уж наверняка.
Вопросы почти иссякли. Оставался еще один, самый главный. Владу пришлось выпить еще, чтобы отважиться его задать.
Но все-таки задал.
Дурак, осел, остолоп — задал:
— Товарищ генерал-лейтенант… я хочу спросить у вас как, простите, у… хозяйствующего субъекта… позволите?
Ясеневский улыбнулся, полагая, что речь пойдет о деньгах — якобы суточных, командировочных, за выслугу и так далее, помимо премии.
О личном, так сказать, подарке-благодарности. Который он, между прочим, приготовил.
— Конечно, подполковник. Спрашивай.
Рокотов замялся:
— Вы… случайно ни с кем больше не поссорились? С губернатором, например?
Мясистое лицо генерала закаменело и уподобилось львиной маске.
— Никогда не спрашивай меня о таких вещах, подполковник. Ты понял? Никогда и ни при каких обстоятельствах.
Он вдруг начал выбираться из кресла, Рокотов тоже встал.
— Куда же вы, товарищ генерал? Посидели бы еще, время детское…
— Дела, Рокотов, дела не терпят.
Ясеневский, не говоря больше ни слова, прошел в прихожую, и Влад поспешил подать ему летнее пальто.
Нынче генерал почему-то оделся в гражданское платье.
Выпятив огромный живот, он втиснулся в рукава, взял с вешалки шляпу, надел, посмотрел на себя в зеркало, провел ладонью по лицу.
Вышел не попрощавшись.
Рокотов медленно вернулся к столу. Взял звездочки, подкинул их на ладони. Куда теперь?
Он посмотрел на энциклопедию и подумал, что ему уже не хочется в ней рыться. Нет смысла.
Куда теперь, дальше?
Очень возможно, что руководство изменит свое первоначальное намерение удерживать буяна в границах родного государства. Филиппины? Пхеньян? Поиск и ликвидация гипотетических ядерных террористов?
Вот это последнее весьма вероятно. Более чем.
Надо приготовиться.
К худшему, разумеется. Но рассчитывать, как и положено, на лучшее.
А может быть, так просто положено, не прощаясь?
Ритуал?
Да, конечно.
Конечно, это такие у нас нормы. Он же салага в сущности, порядков-официоза не знает, а благодушное начальство, учитывая его заслуги, смотрит на это сквозь пальцы.
Влад лег на диван и стал сквозь пальцы смотреть на свет, падавший с люстры.
Вот темно.
Вот снова светло.
Вот снова темно.