этим, получил бы Героя». И Твардовский с ходу ответил: «Первый раз в жизни слышу, чтобы Героя давали за трусость». Быль, небыль, а как сказано, а?
— Хорошо сказано, — кивнул Медведев, — так бы и Василий Теркин ответил… Гриша, а твой приятель Василий Трофимов давно не объявлялся?
— А мы с ним сегодня Птичку встречали.
— Хорошо бы его послушать, во многом не могу разобраться.
— Думаешь, он сам разобрался? Информации, фактов у него много, но знать больше вовсе не значит знать глубже. Все хором подхватили: «Перестройка! Ускорение!», а никто толком не понимает, как перестраиваться и что ускорять. Вася, к примеру, но это между нами, считает, что не ускорять, а замедлять следует, не надрываться для мифического будущего, а на сегодняшний народ качественно работать, спокойно и без надрыва. Но честно признался, что наверху свое мнение не высказывает, не то в два счета вылетит на заслуженную персональную пенсию.
— Так не собирается Трофимов объявиться?
— Со временем у него паршиво, не обещает. Да у тебя самого нынешние генералы армии на фронте приятелями были.
— И даже один маршал. Не встречаемся, открытками на праздники обмениваемся.
— Иван Кузьмич, за Победу ведь мы с тобой не выпили, а у меня в заначке четвертинка.
— Что же, доставай, если не жалко.
Мы выпили за Победу, потом, не чокаясь, за Андрюшкину светлую память. Вообще-то мне пить вредно, разнюнюсь и становлюсь слезливым, так что спасибо партии и правительству, что с водкой трудности и четвертинка была одна-единственная. Поделился я этой мыслью с Медведевым, обнаружил, что мы единомышленники, и вспомнил, что в кладовке лежит история о том, как Андрюшка поставил неслыханный рекорд. Медведев согласился послушать, и я достал папку.
XI. ИЗ КЛАДОВКИ
(Как мой братишка оконфузился)
Лично я свидетелем этой истории не был, поскольку лежал в госпитале, но сведения имею достоверные: Птичка рассказала, а Вася и Андрюшка подтвердили слово в слово.
После трех или четырех, не помню, операций я вырубился полностью, несколько дней в сознание не приходил, и Андрюшка с Птичкой не ели, не пили и от койки, на которой я валялся, не отходили. Говорю об этом обстоятельстве лишь потому, что оно в дальнейшем сыграло свою важную роль. Настал, однако, день, когда я очухался и что-то такое промяукал, давая понять, что помирать нам рановато, как пел Бернес в знаменитой песне про фронтового шофера. Весть о том, что Аникин-старший не просто ожил, а потребовал притащить ему еду, быстро распространилась среди широких масс, и Вася где-то раздобыл спирта, чтобы отметить это заурядное для человечества, но приятное для друзей событие. Победу уже отпраздновали, дисциплинка в армии только налаживалась, и начальство на подобные мероприятия пока что смотрело сквозь пальцы — что ни говори, а братья-славяне заслужили право на разрядку. Банкет в честь воскресшего друга состоялся в пустовавшем домике на окраине города Форста, и стол был сервирован отменно: тот самый спирт и на закуску несколько килограммовых банок американской свиной тушенки, на солдатском жаргоне называвшихся «второй фронт». И пока Птичка мыла стаканы, а Вася разливал по ним зелье, изголодавшийся за дни моего небытия Андрюшка набросился на тушенку и в считанные минуты схрямкал целую банку. Прошу запомнить и это обстоятельство, а также то, что пить мы с Андрюшкой на фронте не приучились, сивушного запаха не выносили и меняли водку на табак.
И вот пошли тосты, началось пиршество, и Андрюшка залпом один за другим выкушал два стакана разбавленного спирта. Это вызвало законный интерес собравшихся друзей (были еще Грачев с Натальей), поскольку, как известно, у нас на Руси умение пить стаканами почитается добродетелью, недаром сам Шолохов в «Судьбе человека» с уважением констатировал подобный факт. «Понимаешь, Гриша, смотрю в его глаза — совершенно трезв! Ну, будто два стакана газированной воды выпил», — рассказывала обеспокоенная Птичка. И когда Андрюшка, не моргнув глазом, выпил третий, а за ним четвертый стакан, начался ажиотаж. На этом спиртное кончилось, Андрюшка — как стеклышко, чудо природы!
Молва об этом потрясающем подвиге облетела дивизию, и Андрюшка, как опять же принято на Руси, подвигом этим очень гордился и скромно кивал, когда восхищенные солдаты спрашивали, верно ли, что он за какой-то час принял литр. Подвиг обсуждали всенародно, и общественное мнение сочло, что совершен он был в состоянии сильнейшего душевного подъема, нейтрализовавшего воздействие алкоголя на организм.
Потом я снова помирал, и Андрюшка от меня не отходил, потом они с Птичкой повезли меня в Москву, и когда я наконец выписался, Андрюшка кликнул друзей, чтобы отпраздновать этот факт и заодно показать, как умеют пить орлы-гвардейцы.
Это уже я видел собственными глазами: Андрюшка продекламировал тост, лихо проглотил стакан водки, закусил дымом — стал тихо оседать, норовя сползти под стол, что ему и удалось без особых усилий. Дальше ему было очень плохо, настолько, что с того дня братишка не принимал ни капли.
А теперь припомните обстоятельства, на которые вам было рекомендовано обратить внимание. Первое: несколько дней Андрюшка не ел, не пил — не буквально, конечно, но очень мало. Второе: будучи изголодавшимся, он набросился на тушенку — сало пополам с мясом, — и слопал ее до выпивки. В этом, констатировала Птичка, и вся разгадка: братишкино нутро было настолько густо смазано, что водка проскакивала через него, не успевая впитаться в кровь.
Так что к полному Андрюшкиному конфузу легенда о рекорде всеми, кроме свидетелей, была сочтена бессовестным враньем и предана забвению. Как, впрочем, она того и заслуживала…
Мы еще долго сидели, потому что я припомнил, как несколько дней назад Медведев намекнул про какое-то ко мне дело. Дело оказалось не слишком простое, и о том, как я им занялся, расскажу чуть потом.
День кончался. Улегся я на свою длиннющую, по спецзаказу сработанную тахту, взял том Булгакова и стал тихо ржать над «Театральным романом». Гений! Ну, до завтра, пора отдыхать.
XII. ДЕНЬ С АНДРЕЙКОЙ
Когда лет пять назад Антошке стали уступать место в транспорте (Антошкой называла Тонечку Катя, и я тоже иногда — когда Степана нет рядом), я обратился к наивысшей небесной инстанции с горячим молением: 1) господь, если ты есть, сделай так, чтобы Антошка подарила мне внука; 2) раз уж ты всемогущий, запиши в своей книге, чтобы от Степана внуку достался только пол; 3) сотворишь — поверю, разорюсь на дюжину свечей и крещу внука по христианскому обычаю.
Знающие старушки говорили, что всевышний в переговоры не вступает, предпочитая слепую веру и послушание, однако мое моление он услышал. Когда достаю свои детские с Андрюшкой фотокарточки, то першит в горле и глаза на мокром месте: внук — вылитый дед! Такой же тощий, белобрысый, рот щербатый, уши лопухами — ну, один к одному! Степан и его родня бесятся, тоже суют старые фотокарточки, я, как искушенный дипломат, киваю и соглашаюсь, а про себя ржу во все горло: от Степана у Андрейки — только мужской признак и, к великому моему унынию, фамилия Кудряев, тем более нелепая, что в свои тридцать девять Степан растерял на чужих подушках все волосы, за что был не единожды и болезненно бит рогоносцами.
Эх, не уберег я Антошку, растил, холил ее, ягодку мою, русые, как у Катюши, косы расчесывал, на танцы провожал и собственноручно мордовал хамов; дедом, отцом и дуэньей был в одном лице, а не уберег: познакомилась в метро и в один преотвратный вечер привела на смотрины смазливого хмыря, которого я, вместо того чтобы, не мешкая, утопить в ванне, угощал чаем с бубликами и сердечно благодарил за подарок: по хитроумному наущению Антошки Степан преподнес два тома переписки Сталина с Черчиллем и Рузвельтом. Доченьку мою бесценную за книги променял! А ведь годами суженого ей готовил, Юрку, сына Мишки-пушкиниста, чуть до венца не довел, и вдруг — на тебе, любовь с первого взгляда, и Юра, вдвое похудевший от горя, приглашается в загс свидетелем…
Не стану гадать, как бы все сложилось, выйди Антошка замуж за Юру, тем более что в глубине души согласен с язвительным афоризмом Эразма Роттердамского: «Удачные браки бывают между слепой женой и глухим мужем». Но семейная жизнь Тонечки со скотиной восторга у меня не вызывает: сытно, относительно спокойно (потеряв последний клок волос, Степан перестал шалеть перед каждой встречной юбкой), но до противности скучно. Скотина — это мое самое сдержанное, я бы сказал, изысканно-вежливое мысленное наименование Степана, надменного, атлетически сложенного, поразительно уверенного в своей мужской неотразимости и высочайшем культурном уровне верблюда. Когда я наслаждаюсь великим артистом Эрастом Гариным в «Музыкальной истории» и «Свадьбе» по Чехову, то всегда вспоминаю Степана: такое же чрезвычайное чувство собственного достоинства и ослиная вера в собственную же непогрешимость. Между тем вся его образованность сводится к энциклопедическим познаниям в области футбола, а также, объективности ради, к практической электронике: телевизионный и магнитофонный мастер — золотые руки, от левой клиентуры нет отбоя. Бабник, обдирала, тупица, наглец, но — не жмот. Антошку по-своему любит и денег на нее не жалеет, а в Андрейке души не чает — причины, по которым я эту скотину терплю. И не только терплю, а всячески подлаживаюсь, подлизываюсь и угождаю, потому что ему ничего не стоит посадить Андрейку в машину и отвезти на выходные к мамуле (к великому моему счастью, она в свои шестьдесят пять разневестилась, поселила у себя какую-то развалину со здоровенной сберкнижкой и не слишком на внука посягает). Однако бывает, что скотина меня наказывает — если, забывшись, я ляпну что-то неуважительное. Так что стараюсь угождать. А что делать? Кто из вас не конформист — пусть кинет в меня камень.
Но главная удача — по субботам оба работают, а почти каждое воскресенье то у них гости, то сами уходят, так что день-полтора в неделю Андрейка мой, собственный! В эти дни мне хоть кол на голове теши — никаких мероприятий, даже если это будут собственные похороны. А помирать я не собираюсь, твердо решил топать по земле еще лет пятнадцать, чтобы по мере сил своих воспитать из Андрейки личность. И проживу, черт бы меня побрал, потому что в шестьдесят с гаком я, Аникин-старший, вполне справный конь. Почему конь? А потому, что у Бабеля имеется такой рассказ «Начальник конзапаса», сюжет пересказывать не стану, если не читали — бросайте все дела, бегите искать «Конармию», и ликвидируйте свою литературную безграмотность. Всего лишь две странички, но какие — шедевр! Там краснорожий, седоусый Дьяков, начальник конзапаса, внушает мужику: «Ежели конь упал и подымается, то это — конь; ежели он, обратно сказать, не подымается, тогда это не конь». А я не только с песней по утрам подымаюсь, но и двухпудовой гирей в зарядку балуюсь.
К семи часам я уже был как штык: зарядился, принял душ, растерся докрасна, присобачил запасные части, позавтракал — и тут звонок: на проводе Костя-капитан, начальник милиции, я ему нужен, и он выезжает ко мне с важным документом. Я предупредил, что к восьми должен быть у Андрейки, и Костя заверил, что подвезет. И я сорок минут ждал, лопух! Про меня и от меня вы можете услышать всякое, но одно скажу не рисуясь: я — человек обязательный, и со временем, и со словом своим всегда в ладах. Сказал, что сделаю, обещал позвонить, прийти к назначенному часу — из кожи вон вылезу, на карачках приползу, но не подведу. Короче, считаю себя человеком надежным, очень высоко ценю это качество в других и терпеть не могу людей необязательных, которые забывают про свое обещание в тот миг, когда оно слетает с языка. Обычно я стараюсь с подобными прохвостами дела не иметь, а если обстоятельствами бываю к этому вынужден — скрежещу зубами и, облегчаю душу неприемлемыми для слуха словечками.
Начиная от семи до без двадцати восемь я нервно вышагивал по квартире, с каждой минутой раскаляясь до немыслимой температуры, а потом запустил в атмосферу длиннющее и не делающее чести интеллигентному пенсионеру выражение и потопал к Андрейке, это километр с четвертью. Пусть теперь Костя объявляет на меня розыск, у него милиционеров — как яблок на дереве в урожайный год. Упаси бог опоздать! Степан в половине девятого отвозит Антошку в аптеку, а сам отправляется по заявкам и калымить. Жуткое воспоминание: однажды почти всю ночь читал, утром не расслышал будильника — и проспал до половины девятого! Позвонил, что жив и выхожу, на ходу оделся, к девяти прискакал — а Андрейка высунулся из окна (с шестого этажа!) и кричит: «Лю-ди! Поговорите со мной хоть кто-нибудь!» У меня чуть сердце не лопнуло.
Притопал к восьми, Андрейка еще спит, Степан, развалясь в кресле, вдумчиво изучает «Советский спорт», а Антошка полуодетая и непричесанная, мечется по кухне, готовя мужу завтрак. Помочь не может, скотина! Потому и прихожу к восьми, чтобы освободить дочку от кухни. Погнал ее одеваться, поджарил яичницу с колбасой, заварил кофе — ешь, пей, не подавись! А прислуживаю с улыбкой, ржу, когда он острит, внимательно слушаю идиотские футбольные рассуждения, кто с левой ноги лучше бьет, а кто с правой, поддакиваю, когда он матерится по адресу судьи, назначившего чудовищно несправедливое пенальти в ворота его «Торпедо», горестно по этому поводу вздыхаю и тихо ликую, что «Торпедо» проиграло. Потом с удовольствием и душой поджариваю Антошке ее любимые тостики с сыром, чищу ее туфельки и целую мою голубку на прощанье. В аптеке у нее работа вредная, всякой гадостью за день надышится, а вечером готовь Степану ужин, гладь его штаны, слушай про футбол… А Юра, хотя уже и доктор наук, сам картошку жарит, квартиру пылесосит, бережет женские ручки и красоту…
Не помню, где вычитал, поэтому цитирую по памяти: «Я делал в жизни много глупостей, но одну не сделаю никогда: не женюсь по любви». Примерно так выразился Дизраэли, английский премьер-министр прошлого века и, безусловно, умный человек. Обливайте меня дегтем и лупите дубинами, но с Дизраэли я совершенно согласен. Девчонки, не выходите замуж по любви с первого взгляда! Вы ведь самые красивые сапожки, платья не купите, не примерив, хотя здесь в наихудшем случае теряете только деньги. Зарубите себе на носу: влюбившись, вы способны разобраться в любимом примерно так же, как слепые котята в живописи, и посему чрезвычайно велика вероятность, что примете рядового петуха за горного орла. В фильме «Вестсайдская история», который я смотрел у Птички по видеомагнитофону, имеется сногсшибательной силы кадр: ОН и ОНА, впервые увидев друг друга на танцах, мгновенно остаются на экране одни — нет, не на экране, а во всем мире. Никто для них больше не существует — ни танцующие пары, ни музыканты, никто. На мой взгляд, никогда еще не было в искусстве столь убедительно показано, какие шоры на глазах влюбленных.
За парней я меньше беспокоюсь, как-нибудь выкрутятся, а вот вы, девчонки, встряхните свои мозги и вдумайтесь в совет старого пугала: не спешите в загс! Сначала затейте такую игру: представьте себе, что вы получили задание проникнуть во вражеский тыл и собрать разведданные об одном человеке: о его семье и друзьях, пристрастиях, отношении к деньгам, учебе или работе, не глупый ли он и порядочный, где ночует — дома или в вытрезвителе, и тому подобное. И только собрав такое досье, решайте, стоит ли доверить такому человеку будущих детей и собственную жизнь. Если я для вас не авторитет — сошлюсь на Монтеня, который доказал, что ничего важнее брака в жизни человека нет, и посему относиться к этому делу следует исключительно продуманно.
Ладно, к этой теме мы еще будем возвращаться, хотя толку от этого мало, все равно от меня отмахнетесь, как это сделала когда-то Антошка. Бог с вами, влюбляйтесь и галопом скачите в загс, только потом не говорите, что я вас не предупреждал.
Супругов выпроводил, посуду вымыл, сварил манную кашу с изюмом и укутал кастрюльку полотенцем, а шкет еще спит. Время есть, достал из своей хозяйственной сумки конторскую книгу, куда вношу Андрейкины словечки, с первого сознательного лепета по минувшую субботу включительно. Тут много всего такого, за что Корней Чуковский с чувством бы меня поблагодарил и включил в «От двух до пяти». Хорошая книжка, не зря ее педагогические держиморды терпеть не могут.