— Да.
— Нет, любовь приносит радость всем. И жуликам, и поэтам. И глупцам, и великим ученым. Но может она быть красивой и чистой, а может — жалкой и пошлой… — Он замолчал и долго смотрел в ночную тьму. Молчала и Таня. Лишь внизу, под берегом, глухо били волны, да откуда-то издалека, должно быть, с идущего парохода, ветер доносил какую-то песню.
***
Когда Таня вошла в правление, там собрались уже почти все девушки ее звена, правленцы, комсорг Вася Груздев и ребята из комитета. Все они тесно обступили стол председателя, за которым, кроме Фролова, сидели Андрей и колхозный агроном Петр Тимофеевич.
Андрей что-то чертил на большом листе бумаги. Петр Тимофеевич щелкал на счетах, а Фролов торопливо подписывал бланки требований и тут же бросал их кладовщику Никите, который был явно не в духе и всем своим видом показывал, что уж он-то понимает, чем закончится вся эта затея.
— А-а! Вот и сама звеньевая! — встал Фролов, навстречу Тане. — Проходи, проходи! Будет задание. Тут вот наш гость, товарищ Бардин, предлагает установить мельницу для помола фосфоритовых камней, а чтобы обжигать этот самый… глауконит, поставить печь и этот… Как его?..
— Реактор, — подсказал Андрей.
— Да, реактор, чтобы, значит, кислотой ошпаривать Одним словом — целый химкомбинат! Мы тут прикинули. Все обойдется недорого. Шаровую мельницу попросим у дорстроя — она у них третий год стоит без дела. Кирпич у нас есть. Установим все у ближнего стана, там и фосфориты под боком. Ну, а строителями решил я выделить твое звено, Татьяна. Работы сейчас у вас в поле немного. Зато первый мешок удобрений — на твой участок.
— А как же поле, совсем забросить?
— Зачем совсем? До обеда будете в поле. А после полудня — на стройку. Идет?
Таня оглянулась на подруг:
— А если не справимся?
— Ну, несколько ребят я вам, конечно, подброшу. Мельницу там установить или что другое. Да и девчат, которые посвободнее, будем посылать. Но главной, основной ударной силой будет ваше звено. Отдаем тебя, так сказать, в полное распоряжение товарища Бардина. А?
Таня взглянула на Андрея. Тот, по-прежнему не поднимая головы, что-то чертил на бумаге.
— Идет! — с неожиданной для себя решимостью сказала Таня. — Только чур, с удобрениями, как говорили.
С утра работа закипела. На несколько дней девчата стали печниками, землекопами, строителями. Одни рыли ямы, выбирали из земли фосфоритовые желваки, свозили их к стану. Другие выкладывали там длинную плоскую печь и каменный реактор. Остальные помогали ребятам устанавливать мельницу.
Начальником Бардин оказался никудышным. Вместо того, чтобы заставлять и требовать, он только просил. И не иначе, как на «вы», с обязательным «пожалуйста».
«Разве может такой понравиться», — твердила себе Таня, а сама, едва наступали сумерки, снова шла к старому дубу.
Всякий раз они будто удивлялись, увидев там друг друга. И первые минуты смущенно молчали. Потом Андрей начинал о чем-нибудь рассказывать, и перед Таней раскрывался новый мир, где удивительно уживаются и древние летающие ящеры, и «Итальянское каприччио» Чайковского, и сверкающие кристаллы алмазов, и мыслящие электронные машины…
Их встречи не остались незамеченными. И первому в этом пришлось убедиться Андрею. В солнечный полдень он и Зайцев возвращались с химзавода, где Андрей договорился о кислоте для колхоза. Хорошо было ехать полевой дорогой, смотреть на буйный разлив зеленей и чувствовать, что ты сделал хоть и небольшое, но нужное людям дело. Ради этого стоило потерять не одну неделю. Да и колхоз не остался у Андрея в долгу. Ребята сделали по его просьбе такую расчистку в нижнем обнажении, с какой он сам не справился бы за месяц. Славный здесь народ! Жалко будет расставаться с ними, особенно с Таней…
Андрей задумался.
— Послушай, Бардин, — обратился к нему Зайцев, — давно я собираюсь поговорить с тобой об одном деле, да все как-то несподручно было.
— Пожалуйста, — сказал Андрей.
— Долго еще собираешься жить у нас?
— Нет, уже не долго. Вот запустим наш «комбинат», опишу расчистку, что ваши ребята сделали, схожу на Свиягу, посмотрю, нет ли там чего интересного. Ну, Пожалуй, и все. Так что самое большее — неделю. А что?
Зайцев повернулся к Андрею:
— А то, что Татьяну ты оставь. Слышишь? Говорю пока по-хорошему. Ты приехал да уехал. А ей здесь жить.
У Андрея перехватило дыхание:
— Не поднимаю. Вы кто ей, родственник?
— Пока не родственник, а скоро буду. Потому и говорю. Не самой же ей объяснять, что не след жить парню в доме, где одни бабы.
— Вы считаете, что я их стесняю?
— Сам должен понимать, не маленький.
— Но ведь это председатель меня туда направил.
— Что председатель! Откуда ему знать, сколько ты жить будешь. А теперь что получается: девка замуж выходит, а у нее в боковушке — парень…
— Она сама говорила вам об этом?
— А то нет!
— Ну что ж, я сменю квартиру.
— И вообще…
Лицо Андрея окаменело:
— А что касается «вообще», — проговорил он глухо, — то имейте в виду, я не стал бы разговаривать с вами о таком даже в том случае, если бы вы уже были ее мужем.
— Почему?
— Хотя бы потому, чтобы не ставить вас в глупое положение.
— Это как понимать?
— Как сможете.
— Ну, смотри! У нас ночи темные…
— Остановите-ка лошадь. — Андрей соскочил с брички. — А теперь поезжайте к председателю и доложите о нашей поездке. Я пойду на стан…
В тот вечер Таня возвращалась с работы одна. Оказав подругам, что хочет посмотреть всходы на дальнем участке, она свернула в Верхний бор, где была поляна, сплошь усеянная в эту пору цветущими ландышами. Андрей не раз говорил, что любит цветы, и сегодня, когда на «комбинате» закончились последние работы, они будут очень кстати.
Домой она вошла на цыпочках и сразу же взглянула в сторону боковушки. За ее раскрытой дверью никого не было. Вот и хорошо! Таня с цветами скользнула туда. Но что это?
В комнате было пусто. Нет ни образцов, которыми еще вчера был завален дальний угол, ни книг, в беспорядке разбросанных по столу. Нет брезентового плаща, который обычно висел у двери.
— Мама! — крикнула Таня, выскочив на крыльцо.
Но мать уже сама поднималась ей навстречу.
— А постоялец-то ушел…
— Как ушел?
— Совсем. На другую квартиру. К Мироновым, что ли…
У Тани упало сердце.
— Почему же так, мама?
— Видно, не показалось ему у нас.
— А, может, ты что-нибудь…
— Упаси бог! Да с чего бы мне? Парень тихий. На днях вон приемник починил. Играет теперь. Я, чай, к нему всей душой…
— Так что же он?
— Ума не приложу. Думала, что промеж вами вышло.
Не пришел он в тот вечер и к дубу. Напрасно Таня прибежала туда сразу, как только наступили сумерки. Напрасно ждала его до ночи, с надеждой прислушиваясь к любому шороху.
А когда вернулась к дому, из темноты послышался пьяный голос Михаила:
— Татьяна, я…
Она отшатнулась.
— Нет, постой! — Он подошел к ней почти вплотную. — Сегодня пришел сказать в последний раз…
— Уйди! Видеть тебя больше не могу! — Таня метнулась к калитке. Но Михаил преградил дорогу:
— Ну, вот что, хватит… Помудровала ты надо мной. А теперь
«А он? Что мог подумать? Ведь он видел их вдвоем с Михаилом и, значит, мог поверить ему. Какой ужас!»
Таня упала на кровать и уткнулась лицом в подушку.
***
Утром на ближнем стане собрался народ. Победно громыхала шаровая мельница, весело дымила печь, в реакторе бурлило. Кругом стоял гомон, как на ярмарке.
Вокруг смущенного Андрея столпились правленцы, бригадиры, старики. Ему жали руку, благодарили, поздравляли с окончанием стройки. Хвалили и Танино звено. А она думала только об одном: как подойти к Андрею и объяснить ему, что Зайцев совсем чужой ей человек.
Это нужно сделать сегодня. Завтра ее звено будет в поле. Но как поговорить с ним? Вокруг все время люди. Что же делать?
Наконец, понемногу стали расходиться. Уехал председатель с парторгом. Ушли старики. За ними гурьбой повалила молодежь. Сейчас уйдет и он. Тогда все.
И вдpyr Андрей подошел к ней сам:
— Разрешите и мне поблагодарить вас, Таня.
— За что? — задохнулась она от неожиданности. — Это мне вас надо бы…
Она заглянула ему в глаза и смутилась.
— Я должна… Я хотела сказать вам…
— И мне нужно поговорить с вами.
— Так приходите к дубу… Вечером.
Он молча кивнул и, видимо, хотел еще что-то сказать, но в это время раздался топот копыт, и храпящий взмыленный конь почти обжег Таню своим дыханием. Она отпрянула в сторону.
— Эй, начальник! — крикнул Михаил, осаживая лошадь. — Шпарь в правление. Из города звонят, срочно тебя требуют. Бенецианов какой-то. Через пятнадцать минут опять позвонит.
— Через пятнадцать минут? Но я не успею до села дойти.
— А садись на Чалого. Мигом домчит! — Михаил, спрыгнув с лошади, подвел ее к Андрею.
Молодой, видимо, необъезженный жеребчик грыз удила, кося налитыми кровью глазами.
— Что, испугался?
Бардин вспыхнул:
— Давай! — Он выхватил повод и махнул в седло.
Ничего себе, — осклабился Михаил. — А ну, держись!
Он взмахнул плеткой и хлестнул Чалого по брюху. Конь дико рванулся в сторону и сбросил Андрея на груду фосфоритовых желваков.
Таня кинулась к нему.
— Андрюша!
Глаза его были закрыты. На губах проступила розовая пена.
Сбежались ребята. Таня растерянно оглянулась по сторонам, потом крикнула:
— Да что вы все уставились! Митька, лови Чалого, быстрее! И в село — за доктором.
4. КРУШЕНИЕ
Как всегда, ровно в девять утра Юрий Дмитриевич Воронов поднялся по широкой лестнице вестибюля и прошел в свой рабочий кабинет.
Впрочем, едва ли можно было назвать кабинетом эту большую комнату, где было тесно от приборов и корпевших над ними людей. Когда-то все здесь выглядело иначе. Посреди комнаты стоял старинный стол с резными тумбами, а вдоль стен поблескивали стеклами высокие черные шкафы, доверху заполненные минералами, которые хозяин кабинета собрал чуть не со всего света. К минералам этим почти никто не притрагивался, так же, как и к книгам, штабелями сложенными на шкафах, между шкафами и даже на сиденьях мягких кресел. Но вид их придавал кабинету особую значимость, так что даже коллеги профессора входили сюда почтительно, осторожно ступая по мягкому ковру, и говорили не иначе как вполголоса.
Теперь не стало ни ковра, ни кресел, ни массивного письменного стола. Шкафы вынесли в коридор, минералы сдали в музей, книги снесли в библиотеку. Торжественная тишина сменилась гудением приборов, лязгом инструмента, молодыми голосами лаборантов и инженеров.
Совсем другим был теперь и хозяин кабинета. В отличие от своего маститого предшественника, который любил сидеть в одиночестве, лишь время от времени вызывая к себе сотрудников, новый заведующий кафедрой перевел своих помощников поближе к себе. Ему не мешал ни шум приборов, ни деловой разговор. А нередко случалось так, что и сам доцент сбрасывал пиджак и становился за тиски или брал отвертку либо паяльник.
И это никого не удивляло. Это было столь же обычным, как и горячие споры, которые велись тут по вечерам и в которых на равных правах принимали участие все, начиная с заведующего кафедрой и кончая техниками-прибористами. Впрочем, сам Воронов при этом больше молчал, лишь направляя нить спора. Он вообще говорил мало, только тогда, когда этого требовало дело, и ровно столько, сколько необходимо было для дела. Болтунов, которые по любому вопросу могли говорить часами, он просто не терпел, и потому на факультете, особенно в последний год, за ним закрепилась слава молчальника. Зато работал Воронов, не считаясь ни с чем. Здесь, в кабинете, его можно было видеть и днем, и вечерами, и в воскресные дни, а иногда и в праздники.
Подстать себе он подобрал и помощников. Воронов был для них почти богом. Но это не мешало им держаться с ним просто, как с равным, с жаром отстаивать свою точку зрения на тот или иной вопрос, из которых слагалась общая проблема, решаемая кафедрой.
Проблема эта поставлена Вороновым. Она была новой и необычной. Новы и необычны были и методы ее решения. Десятки лет ученые-геологи знали о работах ученых-физиков так же мало, как ученые-физики о работах геологов. А между тем бились они нередко над одним и тем же, но шли своими путями, сталкивались при этом с неизбежными трудностями и становились иногда в тупик, разделенные резко очерченными границами своих наук.
Так было многие годы. Никто не решался перешагнуть этот рубеж. Никто не хотел ломать привычные формы работы. Но это становилось вес более необходимым. Сам ход развития научной мысли пробивал в извечном барьере одну брешь за другой. Одной из них и стала выдвинутая Вороновым проблема— проблема изучения внутреннего строения минералов методом радиоспектроскопии.
Нельзя сказать, чтобы молодой заведующий кафедрой не представлял всех трудностей, которые встанут на этом пути. Однако то, с чем пришлось столкнуться в действительности, оказалось несравненно сложнее. Пришлось начинать с нуля, создать совершенно новую методику исследований, построить новые приборы, подготовить новые кадры. А главное, нужно было пробить ту стену недоверия, которая всегда встает перед новым и которая на геологическом факультете оказалась особенно прочной.
Единственным орудием в поле геологи привыкли считать молоток, а в лаборатории — микроскоп да паяльную трубку, и к новым методам заведующего кафедрой минералогии слишком долгое время присматривались — кто с осторожностью, кто с недоверием, а кто и просто враждебно. Его считали фантазером. Над ним посмеивались. Его урезывали в средствах. Ему просто мешали. И надо было иметь железное упорство и неиссякаемую работоспособность, чтобы не сойти с избранного пути и уже в течение первых лет добиться таких ощутимых научных результатов, которые не только позволили выжить и утвердиться новой проблеме, но и получили всесоюзную, даже мировую известность.
Впрочем, не удалось бы это и Воронову, если бы не смог он с самого начала подобрать и спаять одной идеей дружный коллектив учеников и помощников, которые работали сейчас в его кабинете. Воронов это понимал, и потому не было дня, чтобы он не уделил всем им хотя бы несколько минут внимания. С этого начиналось почти каждое утро заведующего кафедрой.
Вот и сегодня, едва сняв плащ и шляпу и быстро, на ходу, отбросив назад густую копну светлорусых волос, он прямо от вешалки прошел в дальний угол кабинета и остановился возле одного из техников-монтажников.
— Ну, как с механизмом поворота, Борис?
— Вот, Юрий Дмитриевич, пожалуйста, — протянул тот Воронову чертеж.
— М-да… А ведь, пожалуй, так не пойдет. Кристалл должен поворачиваться в трех плоскостях. Понимаете? Обязательно в трех. Обдумайте еще раз. Ну, и не поленитесь покопаться в книгах. Не выйдет, вместе посмотрим.
Борис почесал в затылке и, взяв чертеж, направился в библиотеку. А Воронов прошел в другой конец кабинета и подсел к столу кристаллографа Бойцова, который уже несколько дней подряд моделировал сложную решетку дистена.
Это было нелегким, но интересным делом: разноцветные шарики различной величины, изображавшие ионы алюминия, кремния и кислорода, выстраивались в стройное пространственное сооружение, представляющее точную модель кристаллической решетки минерала. На первый взгляд это напоминало увлекательную игру. Но Воронов знал, сколько труда и упорства нужно для того, чтобы по нескольким математическим константам создать модель внутренней структуры кристалла, да еще такого капризного, как триклинный дистен. Поэтому беседа с Бойцовым затянулась. Пришлось перелистать не одну книгу и сделать не один десяток расчетов, прежде чем удалось уточнить некоторые детали структуры и заполнить все ячейки пространственной решетки.