— Дешево голову свою отдаете, — сурово сказал под полковник. — Насчет честных, порядочных людей мы наведем справки. А глаза, как я заметил, бегают не только у таможенника.
Геренский и его помощник молча брели по городу. Каждый был поглощен своими думами Tax они миновали несколько кварталов и, наконец, уселись в каком-то скверике на свободную скамейку.
— Сегодня навестил Богдану Даргову, — тихо начал Геренский. — Встретила меня в каком-то ночном пеньюаре, к тому же явно навеселе, представляешь. Я думал, что такие роковые дамы остались только в опереттах, ан нет, все еще благоденствуют…
— Почему же она кричала «я убью тебя»? Что там у них стряслось? — не удержался капитан.
— Ровным счетом ничего. Они там баловались как дети, хохотали, гонялись друг за другом, и она шутя все это ему крикнула. Знаешь, что сказала Беба, когда я возмутился такой низкосортной липой?
Смилов пожал плечами.
— Она, Любомир, сказала мне: «Вы что, никогда не были влюблены? Вы что, не знаете, что в устах влюбленных даже угроза убить — всего лишь любовная ласка, не более? Я женщина порывистая, горячая, несдержанная (я тебе точно передаю ее слова, Любомир!), вот и заорала Жоржу первое, что пришло в голову»… — «Допустим, — говорю, — вы, Даргова, правы. Почему тогда вы никак не реагировали на смерть Даракчиева и спокойно пили свой коньяк? Это при вашей-то порывистости, несдержанности».
— Тут она разрыдалась и призналась во всем, — усмехнулся Смилов.
— Тут она не разрыдалась и не призналась во всем. Тут она сказала: «Что ж, по-вашему, надо было разыграть сцену в гробнице Капулетти, когда Джульетта просыпается и видит труп Ромео? Откуда я знала, что у Жоржа не сердечный приступ, а что его хватила кондрашка? Или при сердечных приступах своей любовницы вы начинаете рвать на себе волосы?» Так, капитан, я и ушел несолоно хлебавши. Занятная женщина. Верх наглости и вульгарности. Такая вполне могла прикончить Даракчиева.
— Но ведь и другие могли. А поди дознайся, из пятерых заподозренных кто? — Смилов проводил взглядом какую-то жгучую брюнетку и сказал мечтательно: — Эх, раньше работенка наша была — позавидуешь!
— Когда раньше? — не понял подполковник.
— В средние, например, века… Пять заподозренных в убийстве? Вешали их, сердечных, на дыбу, затем, для разнообразия — сапоги испанские и…
— И все пятеро сознавались в убийстве. А представь, что и у нас покаются вдруг все пятеро. Тогда начинай все заново… А если говорить серьезно, Любак, то «дело Даракчиева» затрагивает меня особенно глубоко. Не только самим фактом преступления. И убитый, и заподозренные — все они люди темные, нечистые, вульгарные. Антисоциальные типы. Они живут в невероятной роскоши, владеют неисчислимыми, по нашим с тобой представлениям, богатствами, в общем, благоденствуют. Нет, они не ограничиваются мелкими капризами — модными шубами, магнитофонами, телевизорами. Для них это детские игрушки… Задумайся: если сегодня вечером тысячи честных тружеников размышляют над своими обычными житейскими проблемами — костюм у сына уже мал, хорошо бы купить рубашку отцу, где найти кооператив? — в то же самое время это сборище антисоциальных типов утопает в роскоши. Они блаженствуют в своих сказочных дворцах, катаются в шикарных лимузинах, швыряют деньги направо-налево, выискивая все новые и новые удовольствия. Они растлевают свои жертвы нравственно и физически, сеют повсюду разврат, ложь, лицемерие. Вот что меня угнетает, капитан Смилов. Никак не могу свыкнуться с этой мразью.
— Каждый несет свой крест, — сказал помощник Геренского. — Угнетает или нет, а работа есть работа. Сколько мы бьемся, а дело ни с места. По-моему, после сегодняшнего вашего доклада генерал остался недоволен. Надо сдвинуться с мертвой точки. Не пора ли выяснить источник их огромных доходов?
Перевел с болгарского Ю. ДИМЕДЕВ
Николай КОРОТЕЕВ
КРЫЛО ТАЙФУНА
Рисунки В. КОЛТУНОВА
Глава первая
Минуя поречные кусты буйно цветущей черемухи, участковый инспектор Шухов стал взбираться на каменистую крутобокую сопку. Добравшись до знакомого выворотня, похожего на осьминога, Семен Васильевич примостился на одном из корней и перевел дух. Скупая роса, выпавшая бисером, стряхивалась с листьев исподволь и даже в чаще кустов лещины едва смочила рукава и полы милицейского плаща. Сушь в начале лета предвещала ярые грозы. А пока разгоравшаяся заря знаменовала резвый звонкий день. Она мягко осветила вершины. Меж ними над долинами сквозили сиреневые пологи тумана.
Листья, травы и цветы пахли дурманно, истово.
Инспектор снял форменную фуражку, отер платком высокий лоб с наметившимися залысинами. Вот уже сень лет, отправляясь по делам в сторону предгорий, Шухов непременно поднимался на сопку, хотя ее благополучно можно было бы обойти низом. Однако привычка брала свое, и он, словно впервые, оглядывал открытый с высоты как на ладони поселок Горный.
В тайгу чаще приходилось выбираться зимой. На лыжах, подбитых камусом, лейтенант, а теперь старший лейтенант, быстро поднимался на знакомую сопочку, с которой когда-то впервые увидел селение, ставшее его родным домом, где жила теперь его семья: он да учительница поселковой школы Степанида Кондратьевна, а попросту Стеша. Каждый раз вид на Горное с вершины как бы наново открывал Семену Васильевичу знакомое селение. Инспектор подмечал, как в малых и солидных переменах Горное постепенно приобретает тот вид, который поселок имел на макете в мастерской районного архитектора.
Будущей зимой, говорили, прибудет в поселок рудничное оборудование и начнут строить профилированную дорогу. Много еще будет перемен в этом глубинном таежном углу. Да и теперь людей уже понаехало. Дом инспектора стоит сейчас не крайним в ряду, а пятым. Вон он светится ошкуренными лиственничными стенами, красуется резными наличниками — новостью в этих местах. Не так уж и хороши эти кленовые поделки, мастерил их Семен Васильевич сам. Да тем сердцу дороже.
Избу он тоже рубил почти что один. Не по нужде, в охотку. Местным жителям это понравилось. Они стали относиться к нему с большим уважением. Коли дом ставит — не «сезонный» человек, крепко решил тут корни пустить.
Налюбовавшись вдоволь видом Горного, инспектор двинулся дальше. Шел он не торопясь, с той уверенной обстоятельностью, с какой двигались в горные дебри старожилы, чьи ухватки стали и его, Семена, манерой. Таежный опыт пришел вроде бы незаметно, сам собой, по необходимости, а значит, прочно въелся в душу, стал ее частью.
Дело, которое требовало обязательного присутствия инспектора в отдаленном от его участка горном узле, было сомнительное. Приметил охотник Ефрем Шаповалов три дыма от костра на южном склоне дальних увалов. Там, где охотников быть не должно. Ефрем был новым человеком в Горном, перебрался туда после организации промхоза, когда заработки охотников здорово подскочили. Зверобоем слыл он отменным, хорошим организатором и рачительным таежником. Явился Шаповалов к инспектору под вечер, в день своего возвращения из поездки: он завозил промхозовским катером продукты на зиму в охотничью избушку. Разговор начался издалека. Видимо, не совсем был уверен Ефрем в своих подозрениях, но и таить их про себя считал делом постыдным. Прищурив один глаз от витиеватого дымка махорочной самокрутки, Шаповалов теребил рыжую, по-летнему ухоженную бороду и бросил, будто ком по снежному склону:
— А не понравились мне, Семен Васильич… костры на Хребтовой сопке…
— Эк тебя куда занесло… — протянул сочувственно инспектор.
— На самой-то Хребтовой я не был.
— Что ж костры, что не понравились, в бинокль разглядывал?
— И бинокля с собой не имел. Откуда, да и зачем? Я летом в тайгу не ходок.
— Егерю Зимогорову говорил? Или с Марьей Ивановной беседовал? Уж охотовед должен знать, кого там носит.
— То-то и оно… — медлил Шаповалов. — Федора Фаддеевича нет. Он в другой стороне от Хребтовой. А новый охотовед на смену Марье Ивановне еще не прибыл.
— Как их наследник?
— Вопит любо-дорого. А Марья Ивановна сказала, мол, в той стороне не должно никого быть. Ближе есть один охотничек, Комолов Антон. Он заходил к егерю. Сообщил, что к Хребтовой направляется. Но ему того склона с кострами не увидеть. Понимаешь?
Район, о котором говорил Шаповалов, считался в промхозе чем-то вроде заказника, где шло естественное воспроизводство зверя. Располагался он между ближними, довольно бедными участками и дальними, куда охотничьи бригады доставлялись вертолетами на всю зиму. Летними месяцами там пока на мясного зверя не охотились: за морем телушка полушка, да дорог перевоз. Размышляя об услышанном, Семен Васильевич понимал, что начало лета — мертвый сезон в охоте. И лишь одна добыча могла интересовать промысловика — панты. «Убить панты», — как говаривали таежники, дело трудное, требующее большого умения и особой выдержки, но и доходное. Хорошие молодые, еще не окостеневшие рога изюбра, марала ли сотни рублей стоят. Ну, а какой целебной силой они обладают, как настойка из пант может восстановить силы уставшего человека, Шухов знал по своему самому первому выходу в тайгу, когда, уставший не в меру, выпил рюмку у лесничихи по прозвищу Лосиха. Потом уже узнал Семен Васильевич, сколь ценятся в медицине панты изюбров и разводимых в питомниках маралов. Лекарства из них при лечении многих болезней способствуют заживлению ран. И нет, пожалуй, лучшего средства для укрепления ослабевших сил. Не одну тысячу лет пользуются люди этим лекарством.
— Загадка-то в том, Семен Васильевич, — продолжал Шаповалов, — что не продано в те места ни единой лицензии. А что Комолов поблизости, так особая статья. Порадели, можно сказать…
— Это и для меня не секрет, — кивнул Шухов. — Только кто там так нахально безобразит?
— Да уж не местный. Чего нашим безобразить, когда на заработок жалоб нет…
— И то верно… А Серега, твой напарник, ногу потянул… Потому ты и решился сам туда один идти? Ко мне вот пришел.
Шаповалов потупился.
— Так кто ж знает, может, и не безобразят там, — тихо проговорил он. — Чего ж зря беспокоиться. Вон лонись, летом, сами знаете, пошли братья Панины, а там и не браконьерничали вовсе, а ученые насекомых отлавливали. Поди ж разберись. Столько всяких людей тайгой занимается, что скоро продыху не будет! Плюнь, ан на чей-нибудь воротник угодишь.
— И это верно… — кивнул Семен Васильевич. — Только не принял бы я всерьез твоих слов, коль Серега ноги действительно не повредил. Не дело охотнику за тайгу не заступиться.
— Оно конечно… — хмуро продолжал Шаповалов. — Однако один на один с лихим человеком встречаться… оно… и накладно выйдет. Мое дело донести…
— Тоже мне доносчик, — усмехнулся Шухов. — Твое ж охотничье добро, может, грабят.
— То-то и оно, что «может». А на дворе сенокос. А там, может, и не грабят…
«Что ж, при таких обстоятельствах не возразишь, — подумал старший лейтенант. — В селенье сейчас один день почти год скотину кормит. А идти туда да обратно — едва за полторы недели управишься. И рассуждать особо не приходится — идти надо. Добро еще по дороге удэгейцы встретятся. Они люди наблюдательные. На чужака в тайге у них особое чутье… Ждать нельзя! Если там кто-то убил панты и за ними только и пришел, скроется этот человек. Через Горное «чужаки» не проходили… Но могла какая-либо экспедиция изменить маршрут. С ними такое случается. Может быть, и миновал какой человек Горное стороной… Однако, может, не без ведома кого-нибудь из здешних… Комолова, скажем, того же… Только откуда у него знакомства на стороне?»
Инспектор прикинул примерно, сколько мог Антон Комолов заработать за первый год охоты в бригаде. Получалось, что вполне хватало ему и на три лицензии на панты, и на оптический прицел, который он приобрел в городе. Словно подслушав мысли инспектора, Шаповалов заметил:
— Антошка Комолов тут, пожалуй, ни при чем. Совесть у парня есть. Так я пойду, Семен Васильевич.
— Добро, Ефрем Сидорович, — кивнул инспектор, но охотник не встал и некоторое время крутил в пальцах бороду.
— К Зимогорову можете не заходить. Глядишь, день пути сэкономите. А жене его я все точно рассказал. Вернется, так, я думаю, вам подсобит.
— Спасибо…
— Если бы не Серегина нога да сенокос…
— Само собой…
Ефрем Сидорович посидел-посидел на приступочке рядом с задумавшимся инспектором и решил, что он свое дело сделал, а сенокос — так как же его упустить. Поднявшись, Шаповалов нахлобучил кепчонку на свою рыжую гриву:
— Бывайте, товарищ инспектор.
— Подожди, Шаповалов, — Семен Васильевич тоже встал. — Ты планчик-то мне оставь.
— Планчик?
— Ну да. Ты, Ефрем Сидорович, когда говорил, очень уж точно пальцами показывал, где на Хребтовой сопке костры видел. Будто по бумаге.
— Ишь ты… — покрутил головой Шаповалов.
— И планчик-то, пожалуй, у тебя в кепочке лежит.
— Ей-ей, в кепочке, — рассмеялся охотник и достал сложенную по-солдатски газету для самокруток. Развернув лист, Шаповалов оторвал клочок, на котором были нарисованы характерные очертания Хребтовой, а на склонах ее обозначения трех плантаций. — Ружьишком-то, поди, балуешься, Семен Васильевич. Самая пора.
— Спасибо за совет, — кивнул старший лейтенант. — Давно вволю не охотился. Придется лицензию взять, да и мясца на зиму подкоптить. Коли тревога напрасная, то на обратном пути в самый раз выйдет.
— А сумеете?
— Наловчился, Ефрем Сидорович…
И они распрощались, довольные друг другом.
Над сопками догорал закат, и хребты против его света гляделись черными, плоскими. Лишь вдали, на склоне увала, остро и колюче лучился огонек, словно звезда в кромешную ночь. Зудела мошка. Из тайги тянуло холодком.
Войдя после беседы с Шаповаловым в дом, Семен прошел в кухню и стал собирать котомку. Стеша оторвалась от книги.
— Как раз и ужин готов, — сказала она, еще во время раз говора ее мужа с охотником догадавшись о скором его уходе.
Семен, прекрасно зная, что ужин готов давно и его надо, пожалуй, разогревать, ответил:
— Заговорились малость.
— Ты ватник все же возьми…
— Придется. За десять дней погода десять раз перемениться может.
— Чай не забудь, — улыбнулась Стеша. Она легко и быстро ходила по избе, и как-то само собой у нее получалось, что ни тарелка не загремит, ни ложка не звякнет. И все спорилось в ее руках. Намек на единожды забытый Шуховым чай звучал не упреком, а напоминанием о том времени, когда Шухову после женитьбы надо было отправляться в тайгу надолго, и он знал, что встреча с браконьерами может быть опасной, очень волновался потому за Стешу, а она, ничего толком не ведая, переживала первую разлуку.
Они сели за стол. Семен с удовольствием смотрел на прибранную, подтянутую по-городскому жену, на ее светлые волосы, расчесанные на прямой пробор и опускавшиеся к щекам гладкой волной, на смелый разлет ее бровей и карие глаза. Перед расставанием в душе Семена поднималась как бы теплая волна удивления, что вот эта женщина, лучше и краше которой он не встречал, его жена. Она будет ждать его и волноваться за него. И вообще, что бы он делал без нее, вот этой женщины с теплыми глазами, ловкой и гибкой. И как всякий раз, Семен ощутил невероятность самого своего существования без Стеши.
Не желая оставаться в плену чувств, инспектор спросил жену:
— Что за человек Комолов, по-твоему?
— Какой он ученик?
— Разве это не одно и то же?
— По-моему, нет. Ученик, пожалуй, первая профессия. Человек в классе приобщается к труду, систематическому, серьезному, — как бы размышляя сама с собой, проговорила Стеша. — Бывает эгоист до мозга костей, честолюбец из честолюбцев — отличный ученик. А хороший парень, который никогда не оставит товарища в беде, чуткая душа, не умеет сосредоточиться, неорганизован. Значит, и недисциплинирован, не прилежен, хоть и способен.