— Сейчас выедет опергруппа! — слышен энергичный голос за одной из дверей.
У открытого окна стоят и курят два работника милиции. Они горячо обсуждают какую-то шахматную партию. Арестованный, которого проводят два милиционера, кидает жадный взгляд на дымящиеся папиросы.
Возле третьей двери сидит на скамейке девушка и плачет. Громадная овчарка, которую ведет чернявый сержант, проходит мимо нее. Девушка даже не пошевелилась.
Вдруг дверь открывается.
— Тебя отпустили! — Девушка, не веря себе от счастья, вскакивает навстречу вышедшему.
Парень кивает головой. На его лице отражается и сознание своей виновности, и радость, и твердая решимость.
— Я сказал, что больше никогда в жизни… Они мне поверили…
Открывается другая дверь. Из нее выходит низенький подвижной старичок — профессор Ландовский, директор фармацевтического института. Его сопровождает полковник милиции.
— Пожалуйста, прошу сюда! — вежливо указывает он профессору, который уже засеменил в другую сторону.
— Нет, но вы понимаете!.. — возбужденно жестикулирует профессор.
— Можете не волноваться! — успокаивает его полковник. — Министр здравоохранения звонил мне.
— Нет, вы ничего не понимаете, — взволнованно продолжает профессор. — «Витафан»…
* * *
— Ну, ладно, — говорит Григаст, когда Мара заканчивает свой рассказ. — Вы отломили голову Будде, но своя-то у вас, надеюсь, осталась на плечах?.. — Он протягивает руку. — Где папироса, которую вы там заметили?
— Ее сразу затоптали… Но это ведь был обыкновенный «Беломор» — совершенно точно!
— Вот видите, — разводит руками Григаст. — А вы хотите, чтобы вам доверили это дело. Не знай я вашего отца с тех пор, когда он был комиссаром моего батальона, и не будь я уверен, что из его дочки может выйти толк, сегодня же прогнал бы вас в архив… А пока что… — Он отворачивается, чтобы не видеть умоляющий взгляд Мары. — Одним словом, терпение! Когда я буду уверен, что подобные ошибки больше не повторятся…
Появляются полковник с профессором, и Григаст обрывает фразу на полуслове. Он встает.
— Майор Григаст, вашему отделу — ответственное задание. Мобилизуйте все силы. Профессор Ландовский расскажет вам обстоятельства подробнее. Если возникнет необходимость, свяжитесь с Комитетом госбезопасности, — говорит полковник и уходит.
— Сегодня ночью у нас в институте украли лекарственный препарат «Витафан»! — без всякого вступления начинает профессор. — Вы понимаете, что это значит?!
— Рассказывайте! Только с самого начала и во всех подробностях.
— Вначале возникла проблема органической базы. — Профессор достает из кармана блокнот и почему-то принимается испещрять его формулами органической химии.
— Насколько я понимаю, это лекарство?
— Сейчас вам поясню. Как я уже сказал, это было лишь начало.
— Значит, это новинка? — снова перебивает его Григаст.
— Еще бы! Взгляните, что мне пишет по этому поводу профессор Ланвен из Парижа! — Ландовский бросает на стол письмо. — Он считает, что радиоактивные изотопы…
Григаст вдруг становится рассеян — он увидел почтовую марку и машинально лезет в карман за ножничками.
— Ясно, — бормочет майор. — Простите, вы ведь не филателист? — Но тут он замечает, что из-за его плеча глядит Мара, и говорит:
— Так что у нас там?
— «В связи с кражей автомашины 24–25 ЛАГ явиться к майору Григасту…» — читает Мара вслух.
Григаст бросает взгляд на покорно склоненную голову Мары, и на его лице проскальзывает некое подобие улыбки.
— Видите, опять ошибка! Майор Григаст теперь займется «Витафаном»… Пишите: «К лейтенанту Маре Лейя». Точка. С начальником я этот вопрос согласую.
Лапдовский вырывает из блокнота листок и показывает майору.
— Эта структура…
— Спасибо! — Обрадованная Мара встает и быстро выходит из кабинета.
…Более двух часов продолжается беседа в кабинете Григаста. Сам он уже окончательно выдохся, слушая научные комментарии и рассуждения профессора Ландовского. Майор вытирает лоб большим клетчатым платком и выпивает стакан воды.
— Товарищ профессор, одну секундочку! — В голосе Григаста мольба. — Время дорого. Позвольте мне зачитать протокол нашего разговора.
Профессор умолкает.
— «В ночь на восьмое октября через окно первого этажа неизвестные преступники проникли в фармацевтический институт и похитили две тысячи семьсот ампул «Витафана» — экспериментального препарата, предназначенного для клинической проверки. «Витафан» изготовляется из редких растений и активируется в особой камере. Теперь испытание медикамента возобновится не ранее, чем через семь-восемь месяцев. Можно предполагать, что в этой краже заинтересована иностранная фармацевтическая фирма…» Скажите, а разве недостаточно нескольких ампул, чтобы определить состав? Или, скажем, одних формул?
— Абсолютно исключено! Видите ли… — Профессор снова тянется за блокнотом с авторучкой.
Майор дружеским движением останавливает руку профессора.
— Ясно. И потому украли все ампулы. Какова их стоимость?
— На медицинском конгрессе в Вене одна австрийская фирма предлагала за патент два миллиона.
— Скажите, товарищ профессор, а еще кто-нибудь знал об этом предложении?
Профессор встает, подходит к окну и с минуту задумчиво молчит. Наконец он оборачивается.
— Не припомню… то ли присутствовал при этом доктор Эрберт, то ли нет… Просто не могу вспомнить.
* * *
Разумеется, можно послать с дежурным милиционером повестку и спокойно ждать, когда Пурвит явится. Номер машины и внешние признаки известны, посты автоинспекции оповещены. Рано или поздно воры будут пойманы. Но Маре вовсе не хочется сидеть сложа руки.
Нет, нельзя терять ни минуты. Надо сейчас же идти в таксопарк, еще раз допросить шофера похищенной машины, собрать сведения о нем, лично познакомиться с обстановкой. Заранее обдумывая вопросы, которые она задаст Пурвиту и его товарищам, Мара спешит домой.
Прийти в таксопарк в форме нельзя — это ясно. Значит, надо что-то другое, более подходящее к случаю. Аккуратно прибранная матерью комната через несколько минут преображается. Одно за другим на тахту летят «забракованные» платья, блузки, кофточки. Наконец этот шторм стихает — Мара остановила свой выбор на темной юбке и светлой блузке, вырез которой скромно прикрыли концы ярко-алой косынки. Мара осматривает себя в зеркале. Настроение у нее поднимается, она даже начинает насвистывать.
Что ж, можно идти!
***
Таксопарк расположен на тихой окраинной улочке. Небольшие деревянные домики разделены заборами, на которых сушится белье. Когда появляется Мара, электрические часы над воротами гаража показывают без четверти двенадцать. Стараясь запечатлеть в памяти каждую мелочь (не зря Григаст на каждом шагу напоминает, что личные наблюдения ценнее любой фотографии), Мара идет по забитому машинами двору. Транспаранты «Осторожно, туман!», «Осторожно, гололед!» не освещены. Сегодня чудесный, ясный денек ранней осени, солнечные лучи играют на лакированных боках таксомоторов, образуют маленькие яркие радуги в тучах брызг вокруг моечной эстакады. Словно перекликаясь со сверкающими струями воды, в черном проеме открытой двери мастерской рассыпаются искры электросварки.
В ожидании начала смены шоферы разговаривают, балагурят, иные уже сели за руль и курят, дожевывают бутерброды. В укромном уголке двора, который невидим из окна конторы, сидят четверо и режутся в карты на пустой бочке из-под горючего.
Появление Мары вызывает всеобщий интерес.
Луриньш — все на нем, включая и галстук, словно куплено в комиссионном магазине — прищелкивает языком.
— Ого!..
Другой шофер, высунув голову из-под капота мотора, восхищенно поднимает большой палец.
Луриньш уже нашел новую мишень для зубоскальства.
— Не так надо, Мурьян, грудью! — кричит он. — Разве не знаешь, как детей кормят?!
Это относится к молодому шоферу, который дает девочке лет пяти бутылку молока. У обоих белокурые волосы, одинаковые голубые глаза. Сразу видно, что дочка удалась в отца.
— Не глазей на дядю, Расма, — не смущается Мурьян. — Завтра пойдем с тобой в зоопарк, там я покажу тебе настоящую обезьяну.
Мара уже собралась было завернуть в контору, по неожиданно замирает на месте. В ворота въезжает таксомотор. Мара тотчас узнает человека за рулем — вчера он сидел в кафе вместе с Пурвитом и блондинкой. Стало быть, он тоже шофер такси и работает в этом парке! Интересно, интересно, как сказал бы Григаст…
Межулис вылезает из машины. Мара подходит к Доске почета и делает вид, будто внимательно изучает ее. Украдкой выглянув из-за столба, она видит, что Межулис прямиком направляется к Луриньшу.
— Ну, есть что-нибудь? — слышит она вопрос Межулнса.
Луриньш не спешит с ответом. Он с важностью достает из кармана пачку «Честерфилда» и щелкает по донышку большим пальцем. Из пачки выскакивает сигарета.
— Можно достать ананасы… На, закури!
Межулис презрительно смотрит на американскую сигарету и так же демонстративно вынимает смятую пачку «Беломора». Оба не видят Мару.
Зато Мара замечает, что Межулис, прежде чем прикурить, старательно сминает мундштук папиросы. Точно так же был смят мундштук окурка, который она видела около кафе, на том месте, где стояло украденное у Пурвнта такси. Теперь она прислушивается к разговору с удвоенным интересом. И уже следующие слова Межулиса кажутся более чем подозрительными.
— Можешь вечером приехать, — тихо говорит он Луриньшу. — Покрышки есть.
— Где достал? — спрашивает Луриньш, безуспешно щелкая зажигалкой в форме пистолетика.
— Не твое дело! — отрезает Межулис. Отведя в сторону руку Луриньша с зажигалкой, он зажигает спичку, затягивается и уже несколько дружелюбнее добавляет: — Я же не спрашиваю, где ты берешь ананасы.
Они уходят. Мара некоторое время еще стоит у Доски почета. Межулисом надо поинтересоваться — это ясно.
Собравшись отойти, Мара замечает еще одно знакомое лицо. На Доске почета, перед которой она все еще стоит, в самом центре красуется портрет Пурвнта.
* * *
Собеседник Мары — директор таксомоторного парка — напоминает профессора Ландовского: он то и дело пускается в многословные рассуждения, которые в общем-то мало что объясняют Маре. Но обычно люди, которые любят свою работу, любят и поговорить о ней…
На директоре кожаная куртка, как и у большинства шоферов. В каждой фразе его чувствуется глубокое понимание дела, которым он руководит. Видно, что этот человек немало лет сам покрутил баранку.
— Вообще-то ангелов у нас нет. Но если б все работали, как Пурвит, выполнение плана меня не беспокоило бы. Сами посудите: без году неделя, как он перешел к нам из транспортной базы, а уже на Доску почета угодил. Не хотелось давать ему отпуск, но что поделаешь — остался без машины, а свободной не было. Я ведь не могу заставить его сидеть тут и дожидаться, пока кто-нибудь из товарищей заболеет. При нашей бригадной системе не было возможности сразу предоставить ему другую машину. Пурвит это знает, потому сам и попросил дать ему теперь отгул. А знаете, — директор неожиданно приглушает голос, — если бы у меня было побольше свободного времени, я, наверно, засел бы писать роман. Особенно часто я об этом думал, когда сам работал на такси. Бывало, едешь и рассуждаешь про себя: вот счетчик крутится и крутится, он отмечает только рубли и километры. А ведь в машине сидят люди. Один смеется, другой плачет, один болтает без умолку, другой молчит. После смены иной раз сам себе кажешься таксомотором — нет, какой там! — целым автобусом, набитым разными людьми… А они переговариваются, рассказывают анекдоты, жалуются на судьбу, радуются успехам, целуются, рассуждают, где можно подработать, мечтают о чем-нибудь красивом. Знаете, люди, они вроде дорог: на каждой свои рытвины, свои ухабы. Но большинство — хорошие, настоящие люди!
Мара его больше не слушает. Из открытого окна, у которого стоит ее стул, до нее донесся голос Межулиса.
— В Ленинград? С удовольствием! — говорит он. — А когда выезжать?
— Сегодня вечером.
— Вечером у меня есть дело поважнее, — говорит Межулис.
— Вы совсем не слушаете! — не на шутку обижается директор.
— А на каком счету у вас Межулис? — спрашивает Мара, казалось бы, ни с того ни с сего.
— Человек, — директор разводит руками. — Воспитываем, делаем, что можем…
В кабинет без стука входит Мурьян.
— Ну, что у вас, товарищ Мурьян? — вежливо спрашивает директор.
— Да все то же, — недовольным тоном отвечает Мурьян. — Жена в роддоме, ребенка оставить не с кем, а вы все одними обещаниями кормите…
— Потом поговорим, Мурьян. У меня вот как раз товарищ из…
— Из редакции, — опережает его Мара.
Мурьяиу только того и надо.
— Вы из редакции? Так напишите, что ребенка не могу устроить в детсад.
— Без паники, Мурьян, — урезонивает его директор, а затем, как бы извиняясь, обращается к Маре: — Ничего, и эту трудность одолеем.
* * *
По дороге к воротам Мара оказывается свидетелем маленького эпизода, который придает ее подозрениям уже вполне определенное направление.
Диспетчерская. Стены увешаны плакатами автоинспекции, распоряжениями директора, сведениями о забытых в такси вещах и оставленных в залог документах. В диспетчерской никого нет.
— Шофер машины 54–25, сдайте кассу и путевку, — слышен неторопливый женский голос из репродуктора.
Межулис распределяет деньги на две пачки. Большую он сует в карман, меньшую вместе с путевкой подает в окошко.
— Разрешите, — говорит он и придвигает поближе к себе телефонный аппарат. — У кинотеатра «Пионерис»? Ладно, в шесть буду! — договаривается он с кем-то.
* * *
По вечернему бульвару идет погруженный в раздумье человек. Когда он входит в пространство, освещенное витриной кинотеатра, мы узнаем Эрберта. Он проходит мимо Мары. Она сидит на скамье, усеянной влажными листьями, и с видом школьницы записывает что-то в толстую общую тетрадь.
Эрберт останавливается у входа и смотрит на часы — без десяти шесть. Он оглядывается по сторонам, отыскивая кого-то глазами.
— Нет лишнего билетика? — обращаются к нему.
Эрберт даже не отвечает на вопрос.
Мара прилежно рисует. На странице появляется изображение такси с несуразно большим номером «24–25 ЛАГ», папироса с измятым мундштуком, лицо с чертами Межулиса. Рядом она вырисовывает большой вопросительный знак. Как раз на него опускается сорванный ветром листик. Мара смахивает его.
— Готовишься к экзамену в автоинспекции? — произносит Эрберт, незаметно подсевший к ней — Добрый вечер!
Мара захлопывает тетрадь, на которой крупными буквами выведено:
— Может быть, я? — шутит Эрберт,
Мара подымает воротник и ежится.
— Продрогла я совсем.
Эрберт заглядывает в глаза девушки, прикасается рукой к ее лбу.
— Температуры у меня нет, — говорит Мара. — Знаешь, а Григаст все-таки сжалился надо мной.
— Поздравляю! Значит, повышение временно откладывается… А что, если б ты все-таки надела пальто? — Эрберт берет лежащее на скамье пальто.
— Пошли.
— Может, есть два лишних билета? — умоляюще просит у самых дверей шестнадцатилетний юнец. — Вопрос жизни и смерти! — добавляет он, оглядываясь на девушку рядом.
— А может, отдадим? — говорит Эрберт. — Честно говоря, сегодня мне…
Мара решительно ведет его в кинотеатр.
В вестибюле, отделенном от улицы стеной из сплошного стекла, — фотовыставка. Пейзажи, портреты, стройки, машины, космические ракеты и космонавты — документы эпохи. Их с интересом рассматривают посетители кино.
Мара с Эрбертом, занятые каждый своими мыслями, проходят мимо стенда.
— Подумаешь, великое дело, — говорит Мара, — попасть или не попасть в кино! Вот у меня действительно вопрос жизни и смерти…
— Не шути такими словами. Знала бы ты…
— Если я опять оскандалюсь, то даже Григаст не спасет меня от архива!