Здесь собралось четыре человека. Они сидят за широким столом красного дерева, который мог бы быть прямоугольным, если бы ему не отпилили углы, придав форму овала. Один из присутствующих — господин очень маленького роста с седыми вьющимися волосами, ниспадающими на плечи. Второй — большого роста, с плешью, через которую тщательно проложены четырнадцать чудом уцелевших волосков. Третий — негр-альбинос, при виде которого представляешь себе негатив с изображением негра-неальбиноса.
Ну и наконец, мой почтенный шеф. Все с очень серьезными физиономиями, накрахмалены и одеты соответственно моменту в костюмы с розетками Почетного легиона. Исключением является только негр, которого еще не успели наградить, поскольку он впервые в жизни приехал во Францию.
Этот накрахмаленный квартет устремляет на меня взгляд, одновременно радостный и озабоченный. Мой шеф единственный, кто встает мне навстречу.
— Господа, — произносит он, — позвольте представить вам моего лучшего сотрудника, комиссара Сан-Антонио.
Я склоняю голову и краснею как девица, которая в толкотне метро случайно схватилась за некий предмет у незнакомого дяди, приняв предмет за ручку двери.
Нормально, если бы такое помпезное представление сопровождалось барабанной дробью. Но поскольку барабанщика нет, я довольствуюсь шестикратным выпучиванием глаз, по два на каждого. Шеф фамильярно берет меня под руку и представляет присутствующих.
— Господин Ла Грошфуко, почетный заместитель управляющего Банка Франции, — говорит шеф, указывая на господина с четырнадцатью уложенными поперек башки волосками. — Господин де Брилльяк, временный президент ассоциации ювелиров Франции, — переносит свой взгляд шеф на крошечного человечка с сивыми кудряшками.
И наконец, он вытягивает руку в сторону белого негра и заявляет:
— Его превосходительство господин Сезарен Спальмыбумба, министр иностранных дел республики Дуркина-Лазо, которая, как вы наверняка знаете, находится в Африке, — добавляет шеф на всякий случай, чтобы я вдруг не ляпнул чего сдуру.
Мы переходим к рукопожатиям. Я жму их сухие ладони. Такие ладони, сами знаете, у тех людей, которые в принципе ни за что не отвечают и ничего не делают, но делают это с полным сознанием своего достоинства.
Мне указывают на стул, и я кладу на него то, что всегда порядочно отбиваю, когда в периоды сумеречного состояния души катаюсь на лошади.
— Дорогой мой друг, — обращается ко мне шеф, — сейчас мы посвятим вас в одну удивительную историю…
Ла Грошфуко щелкает пальцами.
— Но вначале, — говорит он, — я настаиваю на том, чтобы комиссар Сан-Антонио принес клятву.
Босс хмурит брови.
— Господин заместитель управляющего, — возражает он, — мои сотрудники не консьержки, и их не нужно учить хранить тайны.
— Но тем не менее я предпочел бы, — настаивает тот, насупясь, как на похоронах, — поскольку дело чрезвычайной важности, и мы должны принять все меры предосторожности. Господин Сан-Антонио, — обращается он ко мне, — поклянитесь хранить полное молчание о том, что вы сейчас услышите, и ставить в известность только тех людей, с которыми вам при необходимости придется работать, взяв с них такую же клятву!
Мне немножко смешно, но я стараюсь подавить улыбку. Я поднимаю правую руку и произношу: “Клянусь!” В этом случае обычно никто не просит вас добавить “находясь в здравом уме и твердой памяти…”
Ла Грошфуко удовлетворенно кивает.
— Так, хорошо. Продолжайте, господин директор.
Шеф, не торопясь, с достоинством кашляет в кулак. Используя эту короткую паузу, черный альбинос-министр срывается с места в карьер.
— Я тебе говорить! Ты мой страна знаешь? Точь-точь Сахара… Камни! Песок! Нуазис тут — нуазис там. Есть только солнце. Я говорить свой правительство: нужно продать солнце. И я сделай туризм. Я сделай клуб “Атлантик”. Лучше, чем клуб “Средиземный”. Ну, ты понял? Браво!
— Его превосходительство создал палаточный городок среди песков Фиглиманджара, — встревает шеф, чтобы перехватить инициативу.
Но черный альбинос не дает себя перебить.
— Ты, — рубит он, — у тебя совсем нет волос, ты молчать! — И он продолжает: — Я сделай туризматический база вместе с наш клиент, мисье Эдгар Кру-Шенье, француз, служащий железных дорог. Была целая праздника. Пальмовый вино в его честь. Много баран. Пели “Марсельеза” на бретонском — живот надорвешь. Ну, ты понял? Браво! Мисье Кру-Шенье привез жена. Хорошая жена, добрая, красивая, много грудь — больше, чем у дочери вождя племени Лоло-Магус. Жена мисье Эдгар Кру-Шенье потеряла во время каникул свой слипы…
— Свои клипсы, — поправляет временный президент всех ювелиров Франции.
— Да. Свой эклипсы, как сказал этот дурачок, — охотно соглашается обратный негатив. — Красивый золотой эклипсы, она иметь в пакетике с сюрпризом. Очень дорогой. Все стали его искать. Мадам Кру-Шенье тоже. Искать весь район Фиглиманджара. Ну, я думать, кондор украсть. В Фиглиманджара много кондор-сорок. Как что блестит, кондор — хоп, и в карман! У нас кондор-сорок называется сорок-воровк.
— Но мадам нашла кое-что получше! — утверждает мой шеф, проводя рукой по черепной коробке, полностью вырезанной из кости.
— Это ты опять сказал, верблюд? — горячится бесцветный цветной. — Ты представляй, вместо клипы найти алмаз! Ну, ты понял? Браво!
— Алмазы? — удивленно вскрикиваю я.
— Один, — уточняет почетный заместитель управляющего Банком Франции.
— Но каких размеров! — добавляет де Брилльяк.
Мой шеф никому не позволяет ошарашить меня этой новостью. Он расставляет руки в стороны, как огромный Корковадосский Христос, о котором говорят, что он готовится нырнуть в бразильский приход Рио-де-Жанейро, как прыгун с вышки.
— Подождите, подождите, господа! — повышает он голос.
Затем поворачивается ко мне и смотрит с адской усмешкой, будто кот, обнаруживший мышь в мышеловке, в предвкушении, что сейчас она перекочует ему в пасть.
— Попробуйте угадать, сколько весит этот алмаз, дорогой мой Сан-Антонио? Я трясу головой.
— Честное слово, даже не знаю, господин директор…
— Нет, нет, назовите вес.
Временный президент всех ювелиров, вступая в игру “угадай-ка”, приводит мне для сравнения некоторые сведения. “Куллинан”, самый крупный из известных алмазов, весит 3106 каратов, немногим больше 600 граммов.
— Ну хорошо, я скажу: полкило! — говорю я запальчиво.
Альбинос-альбатрос взмахивает руками как крыльями и шлепает себя по ляжкам.
— Он совсем дурак, хуже, чем ты! — говорит он де Брилльяку.
Шеф берет меня за плечи.
— Тонна! — бросает он, сверкая очами.
— Как это — тонна? — лепечет дорогой Сан-Антонио. (Кстати сказать, “дорогой” — просто эпитет, поскольку если сравнить цены моих романов и книг других моих коллег по цеху, то я более доступен.)
Все три француза передо мной дико вращают глазами, подпрыгивают и испускают нечленораздельные звуки.
— Представляете: тонна? — мычат они в унисон.
Главный специалист по побрякушкам дергает себя за растрепавшиеся космы.
— Абсолютный, ни с чем не сравнимый рекорд! — повизгивает этот плюгавый де Брилльяк (он настолько крошечный, что складывается впечатление, будто он маячит где-то в перспективе). “Кохинор”, “Флорентиец”, “Великий Могол” по сравнению с ним навозные шарики. “Орлов”, “Южный Крест”, “Эксельсиор”? Ячменные зернышки, господин комиссар! Наш “Регент” — пустяк! Хлебная крошка! Это открытие разобьет в пух и прах все представления, поколеблет шкалу ценностей. Это сенсация двадцатого века. Ни с чем не сравнимая! Атомная бомба? Просто дым! Люди на Луне? Ерунда! В поисках своих клипсов мадам Кру-Шенье заставила содрогнуться Вселенную! И когда я думаю о том, что дорогая нам новая страна Дуркина-Лазо обратилась к Франции, чтобы вести переговоры с нами!..
Он бросается на шею бело-черному и целует его.
— О, как я счастлив! — кричит он. — Как это прекрасно, как благородно! Благодарю вас! Какой братский жест! Какой здравый поступок! Какая прозорливость! Какой…
— Какой болван! — обрывает черно-белый, отпихивая карлика и отплевываясь. — Я просил Франция хотеть большой камень. Но для интерес моя страна!
И, оценив меня, — надеюсь и предполагаю — как более стоящего собеседника, чем другие, он говорит мне:
— Я тебе сказал, индустрия моя страна — солнце. Так? Но когда приходить сезон дожди. Что мне делай, чтоб пришел турист? Показывать ему, что у меня в слип? Но ты думай, это я продам? Нет хорошо, дурак! Я предлагать Франции такой сделка: я менять свой алмаз на тот же вес статуй негров из музей Валорис. Статуй, я везде говорю: местный искусство. Все приходить смотреть и говорить, как хорошо черный местный искусство. Я покупать статуи у музея, потом продавать статуи в музей, и так без конца. И Дуркина-Лазо станет большой туризматический центр. Ну, ты понял? Браво!
— Великолепно! — подтверждаю я.
Альбинокль скашивает глаза и шепчет мне на ухо:
— И еще я говорю Франция: ты платить транспорт. И Франция говорить: да. Франция тоже дурак, ты согласен?
— Ваше превосходительство! — снова встревает шеф. — Не надо иронизировать по поводу сотрудничества, издеваться над государством, которое в любой момент готово протянуть руку помощи народам…
— Ты, кому волос нету, ты заткнись! — парирует министр, для которого отсутствие волос на голове означает признак несостоятельности.
Тра-ля-ля Банка Франции принимается с умным видом стучать по столу линейкой из раскопок Трои.
— Господа, вернемся к делу! — призывает он настолько сухо, что возникает дикое желание промочить горло.
Говорить по делу? — да я только об этом и мечтаю!
Я прекрасно вижу, что эти высокопосаженные господа явно от меня чего-то ждут, но, хоть убей, не представляю, что могло бы их заинтересовать.
— Все указывает на то, — берет слово мой шеф, — что сведения о находке просочились…
— Просочились, потому что Дуркина-Лазо был сезон много дожди, — пренебрежительно заявляет министр иностранных дел. — Ты, дурак, совсем без волос!
Босс тем не менее продолжает:
— Чета Кру-Шенье была убита, Сан-Антонио. Их тела обнаружили растерзанными в палатке. Господина подвергали зверским пыткам, и мучители не поленились запихнуть его гениталии в рот его супруге.
— Э, это не дуркинец делал! — утверждает с апломбом министр. — В моя страна, когда отрезать штырь у мужчина, класть в его рот, собственный, не жена. Священный ритуал! Я сам так делай!
— Вполне возможно, что Кру-Шенье под пыткой проговорился… Но это не спасло его от смерти, — добавляет мой важный шеф. — Нужно действовать оперативно.
— Что вы имеете в виду под “действовать оперативно”, господин директор?
— Срочно привезти алмаз. Операция должна проводиться в условиях самой строжайшей секретности. Франция поместит эту драгоценную глыбу в сейф и будет держать за семью печатями. Кроме того, мы будем молчать о его существовании, иначе неизбежны потрясения…
— Вы хотите сказать — крушения! — блеет откуда-то снизу пигмей де Брилльяк. — Я содрогаюсь, когда думаю, к какой катастрофе западной экономики может привести появление этого чудовищного камня.
— Но если операция будет проведена должным образом, господа, представьте себе эру процветания, которая наступит в странах Общего рынка. Наше сальдо станет положительным, экономика выйдет из кризиса, и все благодаря рациональному откалыванию от глыбы малюсеньких кусочков. И это, смею заметить, господа, на века! — чуть не хныча, пророчествует Ла Грошфуко.
— И вы, мой дорогой Сан-Антонио, будете руководить операцией по доставке камня во Францию, — заключает мой шеф.
Он ведет меня к окну. Рядом на стене пришпилена карта Дуркина-Лазо. Босс указывает на красное пятнышко, нанесенное на карту.
— Вот место, где находится алмаз. Вы видите, оно на западной окраине центральной части Фиглиманджара. Вам придется пересечь западную часть страны, чтобы привезти камень в аэропорт Кельбошибра, столицы, находящейся на побережье Атлантики. Между Фиглиманджара и Кельбошибром располагается болотистая местность Кельмердуй. Через болото проходит дамба с дорогой. Она единственная, и вам придется ехать по ней. У вас будет эскорт из двадцати человек, наемников, в основном из Франции и Бельгии. Крепкие, проверенные в деле ребята. Они не знают, что это алмаз. Официально речь идет о породе, переправляемой во Францию на лабораторные исследования для определения целесообразности разработки месторождения этих минералов. В вашем распоряжении будут грузовик и два гусеничных бронетранспортера с установленными на них пулеметами, чтобы отразить возможное нападение на конвой. Когда вы прибудете в аэропорт, вас будет ждать специальный грузовой самолет из Франции с многочисленным, специально обученным экипажем. Они возьмут груз на борт… Через час вы вылетаете из Парижа именно этим самолетом. Возражений нет?
— Никак нет. Просто мне хотелось бы узнать две вещи, господин директор…
— Первая?
— Кто сейчас стережет алмаз? Он понижает голос.
— Официально — батальон армии Дуркина-Лазо. А на самом деле моя команда крутых ребят, которая уже на месте.
— Вы действуете быстро! Он улыбается загадочной улыбкой (как ему кажется).
— В нашем распоряжении всегда наготове специальный контингент прекрасно обученных людей. И они есть во всех регионах мира, Сан-Антонио. Вы, наверное, об этом знаете, как я полагаю? Так, а теперь ваш второй вопрос?
Я смотрю ему прямо в глаза.
— Думаете, господин директор, мне делает честь визит бригадира Смешона, когда я уединяюсь с девицей в номере гостиницы?
Он смеется.
Как вы считаете — это достойный ответ?
Глава (практически) третья
Когда его превосходительство Сезарен Спальмыбумба заявлял, что солнце является единственным экспортным продуктом индустрии Дуркина-Лазо, то он был ой как прав.
И продукта этого навалом.
Солнце жжет просто адски невыносимо!
Постоянный солнечный удар, как колом по кумполу!
Тот, кто выходит с непокрытой репой, сразу же получает мозги вкрутую, как нечего делать. Попытки убежать от палящего светила здесь что-то вроде национального вида спорта. Но попробуй убежать, если даже под козырьком невозможно спастись от всепроникающего ультрафиолета. Нужно навертеть на башку многослойный тюрбан, чтобы сохранить хоть какой-то мыслительный процесс. С белой полотняной кепкой на голове я сейчас страшно жалею, что не догадался купить чалму с климатической установкой. Я мечтаю попасть в самый большой магазин холодильников, чтобы запихнуть кондиционер между черепом и кепкой. Или, например, напялить кусок льда вместо головного убора. Чувствую, что в этой оранжерее скоро стану подсолнечником. Самый дефицитный продукт в Дуркина-Лазо — тень. Бойкий импортер, наводнивший местный рынок банками с консервированной тенью, я вас уверяю, моментально сделал бы себе сказочное состояние. Особенно продавай он тень не высокого качества, а так, самую завалящую, вроде тени от палисадника или решетчатой ограды. Но, конечно же, бонзы могут позволить себе оплатить настоящую тень, высшего сорта, густую, черную, прохладную, типа тени в соборе или в туннеле.
Богатые жируют всегда и везде.
И их все больше и больше, несмотря на колоссальное социализирующее болото (а может, и благодаря ему!). Толстосумы, набитые деньгами, покупают все только самое дорогое и выписывают вещи, растущие в цене, заставляя цены подскакивать еще выше. Знаю я таких. Они заказывают дорогостоящие товары, даже не задаваясь вопросом, на кой черт они им нужны. Клянусь! Они получают каталог, тут же пробегают колонки цен и останавливаются только на крупных цифрах. “Ну-ка заверните-ка мне дюжину каждого”, — говорят они, тыча пальцем и не вникая, идет ли речь о “кадиллаке” или картине Ван Гога, редких книгах или икре, построенных наспех домах-крепостях или конюшнях скаковых лошадей. Все моментально скупается. Я говорю это не из зависти и не со злости. Нельзя же, в конце концов, злиться на больного, если, конечно, он вас не слишком затрахал своей болезнью. Поскольку есть такие, кто не соображает вовремя окочуриться и хочет коптить небо вечно. Они делают под себя и досаждают окружающим в течение месяцев и лет, обещая испустить дух, но только этот момент никак не настает. Они бьются в ложной агонии, закатывают глаза, бледнеют и перестают дышать. А ты каждый раз реагируешь и готов впасть в истерику от невосполнимой утраты. Но проходит день, и твой черный костюм, приготовленный на случай похорон, продолжает пылиться в объятиях нафталиновых паров. Охапки хризантем сменяют друг друга, а клиент по-прежнему верен своему посту на постели среди горы лекарств, которые, изнемогая под тяжестью затрат, продолжает скрепя сердце оплачивать фонд социального страхования.