— Это оставили на капоте моей машине рядом с клубом «Телу время», — коротко сообщила я и положила куклу на стол рядом с его ботинками.
Кен был завернут в обрывок бумажного полотенца — я всегда ношу с собой на тренировку рулончик в сумке. Я молча развернула бумагу. Том Дэвид сначала сел как следует, затем поставил колу и затушил окурок, не сводя глаз с куклы.
— Пакость, — заметил он. — Вот так мерзость! Вы видели кого-нибудь у машины?
— Я провела в клубе больше часа. Любой мог заехать на парковку, положить куклу мне на капот и уехать абсолютно незамеченным. Сегодня там было мало народа — в пятницу вечером почти никто не тренируется.
— Вы ходите на занятия, которые проводит Маршалл Седака?
Он как-то необычно выговорил имя нашего сэнсэя — не то чтобы неодобрительно, а как-то недружелюбно.
Я тут же насторожилась и подтвердила:
— Да.
— Он считает себя крутым, — сказал вдруг Том Дэвид, в хитрых глазках которого полыхнул холодный огонек. — Азиаты думают, что могут обращаться с женщинами, как с овцами, как не знаю с чем…
Я подняла брови. Если кто-то и расценивал женщину как предмет мены, то это именно сам Миклджон.
— Седака видал?
— Да, — ответила я.
— Он-то не мог подбросить ее на капот? У вас с ним что, шуры-муры?
— Нет, Маршалл не имел такой возможности. Он приехал в клуб раньше меня, а ушел позже.
— Послушайте, я сейчас здесь один. Лотти вышла купить макнаггетсов, а когда вернется, мне уже будет пора на дежурство. Может, лучше приедете завтра — тогда и напишете заявление?
— Ладно.
— Я пока сниму отпечатки — посмотрим, что получится.
Я кивнула и пошла к выходу, но не успела взяться за ручку двери, как Том Дэвид вдруг выдал:
— Теперь понимаю, зачем вам понадобилась самооборона.
Я поглядела сквозь дверное стекло в темноту и ответила, не оборачиваясь:
— Она может пригодиться любой женщине.
Выйдя из участка, я поехала домой, обуреваемая страхом и бешенством. Я думала об одноглазом Кене, о том, как Том Дэвид Миклджон со своими собутыльниками перетирает подробности моих злоключений. Я практически не сомневалась в том, что наконец обнаружила, кто повинен в утечке информации из полицейского участка.
Я поставила машину на привычное место, отперла дверь черного хода и отнесла сумку в дом, оставив при себе лишь водительские права и ключи от машины. Их я запихнула в нагрудный карман, и он неестественно оттопырился. Мне нужно было пройтись — лучшего средства для успокоения я не могла придумать.
Было девять, улицы к этому часу уже опустели. Вечер выдался намного жарче, чем в мою прошлую прогулку. Воздух был насыщен влагой — верной предвестницей невыносимо душных летних ночей. Уже совершенно стемнело, и я, неслышно и мягко ступая в тени деревьев, миновала дендрарий. Отсюда до Фарадей-стрит было рукой подать. Я не знала номера дома Маршалла, но угадала бы его машину.
Я привыкла стряхивать напряжение, гуляя невидимкой по городу, вот и сейчас отчасти почувствовала себя прежней Лили, с устоявшейся жизнью, которую вела до убийства Пардона Элби. Тогда единственной моей проблемой были бессонные ночи, выдававшиеся не чаще двух раз в неделю, — все остальное мне удавалось держать под контролем.
Скрываясь в молодой древесной поросли, я переждала, пока по Джамайка-стрит проедет запоздалая машина, и только потом перешла улицу. Я не продумывала маршрут заранее, но, вероятно, из сущего любопытства неведомо как оказалась поблизости от того места, где совсем недавно протекала семейная жизнь Маршалла. Спрятаться на Селия-стрит, в общем-то, было негде. Она вся состояла из скромных, но довольно приятных на вид белых домиков с ухоженными задними двориками.
Приближаться я не спешила, поскольку вышла на прогулку раньше обычного. По пути мне могли встретиться люди, которых в Шекспире и так — раз-два и обчелся. Еще попадались случайные машины, из какого-нибудь дома мог ненадолго выскочить жилец, забывший что-то в своем джипе или пикапе. К тому же летом детвора играла на улице почти до темноты. Впрочем, в этот весенний вечер все, кажется, сидели по домам.
Я пошла по улице, стараясь не бросаться в глаза, но и не вызывать подозрений, поскольку вокруг еще вовсю кипела жизнь. Выполнение такого компромисса было делом нелегким. Пусть уж лучше меня увидели бы, чем сделали бы предметом обсуждений. Исходя из этого соображения, я предпочла шагать по тротуару твердо и уверенно, нежели красться, придерживаясь тени. Я была вся в белом, а это далеко не маскировочный цвет. Но никто из обитателей улицы, кажется, не проявил ко мне интереса — все окна были одинаково плотно занавешены.
Оказавшись у дома, где раньше жил Маршалл, я заприметила и знакомую полицейскую машину. Она была припаркована на стыке двух изгородей, отделявших задние дворики Теи и ее ближайшего соседа от собственно проезжей части. Патрульное авто приютилось аккурат за другой машиной, судя по всему, принадлежавшей самой Тее, — в тусклом свете фонаря она выглядела то ли темно-красной, то ли коричневой. Словом, у меня не сложилось впечатления, что служитель правопорядка завернул сюда по официальному поводу. Напротив, логика подсказывала, что Том Дэвид Миклджон, машина которого под номером «3» скучала сейчас без дела, не патрулировал, как положено, улицы Шекспира, охраняя покой вдов и сирот, а зашел перекинуться словечком с одолеваемой грызунами миссис Седакой. Бравый блюститель закона предпочел состоять персональным телохранителем при одной, отдельно взятой без пяти минут разведенке.
Я поймала себя на мимолетном желании снова анонимно уведомить об этом Клода Фридриха, однако потом поняла, что поступить так было бы не только гнусно, но и бесчестно. Более того, взаимоотношения Теи и Тома Дэвида меня совершенно не касаются.
В размышлениях я продолжила путь по тихой пустынной улице, бесшумно продвигаясь в темноте, и через пять минут была уже на Фарадее. Машина Маршалла стояла на углу, на гравиевой дорожке, ведущей к домику, воткнутому прямо посередине небольшого и основательно запущенного участка. Это съемное жилье было не чета комфортабельному особнячку на Селия-стрит. Мне стало любопытно, с легким ли сердцем Маршалл оставил собственный дом во владение Тее.
Фонарь у главного входа изливал приглушенно-желтый свет. Я, не останавливаясь, миновала дворик и обошла дом. Глаза скоро привыкли к темноте, и я без труда отыскала дверь черного хода. Трижды громко постучав, я услышала быстрые приближающиеся шаги.
— Кто там? — недовольно спросил Маршалл, как и я, не расположенный к сюрпризам.
— Лили.
Он тут же отпер. Я поднялась на ступеньку и вошла. Несмотря на все недавние приглашения к доверительному разговору, Маршалл, едва дверь за мной захлопнулась, привлек меня к себе и поцеловал. Мои руки в ответ скользнули ему под футболку, в нетерпении касаясь его голого тела. У меня уже не оставалось времени порадоваться своей неспособности испытывать страх во время секса. Я не успела и задаться вопросом, правильно ли поступаю, — ведь моего душевного груза хватило бы на двух, а Маршалла даже с натяжкой нельзя было назвать ничем не обремененным человеком. Однако на этот раз мы позаботились о предохранении, и я понадеялась, что наше прошлое безумство не откликнется нежелательными последствиями.
Потом я забыла, что существуют телесные ограничения, и не могла представить, что сумею снова сморщиться до размеров матрицы, в которую сама загнала себя еще до приезда в Шекспир. Впервые за много лет ее уют обернулся для меня теснотой.
Тем не менее, озирая спартанскую комнату Маршалла — каркасную пружинную кровать без спинок с полуторным матрасом, допотопный комод, явно вытащенный с чьего-то чердака, тумбочку, приобретенную на благотворительной распродаже, — я заскучала по своей обжитой спальне. Я не помнила, когда в последний раз заходила в чужой дом, если не считать клиентов.
После занятий любовью мы тихо лежали, прижавшись друг к другу. Маршалл обнимал меня, то и дело целовал сзади в шею и нежно поглаживал. Доверительность момента подстрекала и пугала меня одновременно.
— Ты знаешь, что у Теи кто-то есть? — негромко спросила я.
Если Маршалл намеревался разводиться с ней, то ему не помешало бы это знать. Если же он думал воссоединиться с Теей, то тем более такая информация не была для него лишней.
— Я так и предполагал, — после долгого молчания вымолвил он. — Ты знаешь, кто это?
— Как ты поступишь, если я назову его имя?
Я повернулась к нему лицом, непроизвольно потянув на себя простыню, чтобы прикрыть шрамы. Прежде чем ответить, Маршалл схватился за край и отдернул ее.
Он поцеловал меня в грудь и прошептал:
— Не прячься от меня, Лили.
Мои руки конвульсивно сжались. Я с трудом подавила желание выхватить у него простыню и накрыться. Маршалл придвинулся ближе, заслонив своим телом шрамы, и я, прижавшись к нему, постепенно расслабилась.
— Ты думаешь, я способен его подкараулить и поколотить, чтобы защитить ее честь? — спросил он, дав мне время понять, что амурные дела Теи лично его не касаются.
— Но я же не знаю тебя настолько, чтобы судить, на что ты способен, а на что — нет.
— Тея — местная прелестница. Она хороша собой и выросла в этом городе, поэтому знает, когда и где надо любезничать и раздавать улыбки. Тея умеет общаться с детьми. Однако найдутся те, кто прибережет свои восторги для кого угодно, только не для нее. Это те мужчины, с которыми она когда-то долго встречалась, проще говоря, спала с ними.
Я слегка отстранилась, чтобы посмотреть в его лицо. У Маршалла было такое выражение, словно он съел что-то противное.
— Лили, когда я приехал в этот город, Тея уже успела перебрать несколько парней, которых сочла достойными кандидатами в мужья. Думаю, ей и самой приходило в голову, что люди начинают задаваться вопросом, почему милая очаровательная Тея все никак не подберет себе спутника жизни. Поэтому она выскочила за меня замуж, едва мы познакомились. До брака мы с ней не спали. Тея сказала, что надо подождать, и я исполнил ее пожелание, но примерно через месяц после свадьбы кое-что понял. Она просто опасалась, как бы я не пошел на попятный. Именно так поступили все прочие претенденты.
— Она не любит заниматься сексом? — осторожно поинтересовалась я.
Кому-кому, а мне точно не пристало осуждать женщину, у которой не ладились интимные отношения с мужчинами.
Маршалл невесело засмеялся и ответил:
— Нет, очень любит. Но по-своему, не так, как мы с тобой. — Он нежно погладил меня по спине, по бедру. — Ей нравится заниматься извращениями, причинять боль. Я любил ее и старался подладиться, но кончилось это для меня очень неприятно. Печально…
«Унизительно», — договорила я про себя.
— Потом она решила, что ей нужно родить ребенка. Я тогда еще надеялся, что это спасет наш брак, и подчинился ее требованию. Но к тому времени у меня уже пропало всякое желание и… ничего не вышло. — Видно было, какой ценой далось Маршаллу это признание. — Тогда она начала обзывать меня, всячески насмехаться, но наедине, когда больше никто не слышал. Нет, до меня ей не было никакого дела — просто Тея не хотела, чтобы другие знали, что она способна произносить подобные вещи. Я возвращался вечером домой, словно в ад, не мог так жить дальше. Лили, я полгода обходился без секса, но это было далеко не худшее из того, что со мной происходило. Теперь я сижу здесь, в этой дыре, и размышляю, как мне развестись с Теей так, чтобы она не оттяпала у меня мой бизнес!
Я не могла избавить его от финансовых опасений. У меня самой было крайне мало наличных денег, поскольку я усиленно откладывала их на тот день, когда мне пришлось бы покупать новую машину, жилье или еще что-то, словом, на любую из тех непредвиденных трат, которые способны разорить несемейного человека. Но вся моя бухгалтерия, худая или хорошая, зависела только от меня и ни от кого больше. Я не представляю, что чувствовала бы, если бы мне пришлось подарить половину своих активов тому, кто меня с удовольствием унижал или мучил.
— Том Дэвид Миклджон.
Взгляд Маршалла был сосредоточен в некой точке, затерянной в смутной дали где-то за моим плечом.
— Коп?..
Его темные глаза встретились с моими. Я еле заметно кивнула.
— Да, наручники ее точно забавляют, — проронил он.
При мысли о женщине, скованной наручниками, мне захотелось вернуться в прежнюю скорлупу. Я сделала над собой усилие, но выдала себя невольным всхлипом.
Маршалл немедленно переключил внимание на меня и спокойно посоветовал:
— Не вспоминай об этом, Лили. Лучше думай вот о чем. — Он осторожно провел рукой у меня между ног, приник губами к груди, и мои мысли действительно улетели в совершенно иные области.
— Маршалл, если ты случайно не заметил, то я должна сообщить тебе, что у меня нет абсолютно никаких жалоб по поводу твоей мужественности, — заявила я некоторое время спустя.
Он беззвучно засмеялся, а потом мы немного вздремнули. Впрочем, вскоре я проснулась, ощущая тревогу и неловкость. Стараясь двигаться как можно тише, я выбралась из постели и натянула одежду. Дыхание Маршалла оставалось ровным и глубоким. Он незаметно сместился на освободившуюся половину кровати. Колеблясь, я склонилась над ним, едва не тронула за плечо, но отвела руку. Мне до смерти не хотелось будить его, хотя не терпелось уйти.
Я вышла через черный ход, прижав «собачку» замка, чтобы он за мной защелкнулся. Пока Маршалл рассказывал мне о бывшей жене, у меня из ума не шла та дохлая крыса, которую кто-то оставил на кухонном столе Теи, в ее чистеньком беленьком домике на Селия-стрит. Когда я проснулась, мысль об этом начала одолевать меня с новой силой.
Кукла Кен, игрушечные наручники, дохлая крыса… Понятно, что подброшенные мне вещицы имели отношение к моему прошлому, а вот крыса в их ряду была явно лишним звеном. В голове слизнем проползла мысль: вдруг Тея мучила в детстве зверушек? Может быть, эта крыса — тоже напоминание о ее прошлом? Шагая по улицам в темноте, я невольно поморщилась — не переношу жестокости по отношению к беззащитным существам.
В этот ночной час улицы были пустынны, город погрузился в глубокий сон. Я шла, не соблюдая обычных предосторожностей. Увидеть меня поздней ночью могли только два патрульных копа, причем я знала, где в данный момент пребывает один из них. По пути домой я на всякий случай проверила — Том Дэвид еще не уходил от Теи. Скорее всего, он отпросился с дежурства. Неужели полицейская диспетчерша решилась бы выдернуть его из постели?
Шагая по своей подъездной аллейке, я, зевая во весь рот, уже достала из кармана ключи и направилась к входу в дом. Тут-то меня и застигло нападение. Усталость и рассеянность не сыграли никакой роли. Я готовилась к этому моменту на протяжении целых трех лет.
Едва заслышав шаги бегущего ко мне человека, я развернулась к нему лицом, зажав в кулаке ключи, чтобы усилить удар. Но нападавший в лыжной маске держал в руке то ли швабру, то ли черенок метлы. Он неожиданно замахнулся и засадил мне по ребрам. Сверхчеловеческим усилием я устояла на ногах, когда злоумышленник снова занес палку для удара, кинула на землю ключи, схватила черенок обеими руками, выбросила вперед ногу и лягнула противника прямо в грудь — прием не самый блестящий, но явно лучший в сложившейся ситуации.
Нападавший поневоле выпустил из рук палку, что было плюсом, но я при этом пошатнулась и уронила ее. Это уже послужило минусом. Однако мой пинок отбросил его на спину, что позволило мне принять более устойчивое положение, прежде чем он очухался, ощерился как взбесившийся пес и кинулся на меня.
Я и сама чувствовала, что вот-вот потеряю над собой контроль. Вперив взгляд в затянутую лыжной маской голову, ничем, впрочем, больше не защищенную, я набрала в грудь воздуха и нанесла кулаком удар во всю свою мощь, затем выдохнула и автоматически заняла оборонительную позицию.
Нападавший взвыл и завалился назад, руками прижав то место, где у него находился нос. Я помогла ему упасть, напоследок поддев коленом под подбородок.
На этом все и окончилось. Я продолжала стоять на изготовку к бою, а на моей лужайке катался по траве, рыча и булькая, поверженный злодей. В доме неподалеку загорелись огни. Людей разбудили пронзительные жалобные вопли незадачливого драчуна. Клод Фридрих, привыкший к различным непредвиденным ситуациям, метнулся ко мне из-за изгороди со скоростью, делавшей честь возрасту. Я остановила его взглядом и снова сосредоточила внимание на преступнике, корчившемся на траве. Фридрих так и застыл на месте.