Я все сильнее проникалась этой идеей, не вызывавшей у меня, впрочем, особого доверия. Норвел — слизняк, и я была бы только рада, если бы он убрался куда-нибудь из дома, стоящего бок о бок с моим. Но я очень сомневалась в деловых талантах Норвела, которые позволили бы ему отделаться от трупа вышеозначенным способом. Разве что отчаяние придало ему сообразительности…
На поднос я поставила заменитель сахара и плошку с настоящим рафинадом, затем достала два термоса и налила в них свежий кофе. К тому времени, как члены правления собрались в небольшом зале заседаний, расположенном прямо напротив учебного класса, в нем на сервировочном столике были выставлены чашки с блюдцами, тарелки для десерта, салфетки, термосы с кофе и подносы с печеньем. Мне оставалось только дождаться окончания собрания, обычно длившегося около полутора часов, чтобы перемыть посуду. Затем я с легким сердцем могла отправляться на тренировку по боевым искусствам.
С четверть часа я прибиралась в кухне. Немного дополнительной работы — хорошая самореклама, к тому же избавляющая от скуки. Потом я перешла в учебный класс, просторное помещение размером сорок на двадцать футов. Письменные столы в нем расставлены по периметру, под них задвинуты складные стульчики. Занятия в детском саду проводятся каждый день, поэтому столы грязнятся, а стулья часто расставлены как попало, хотя учителя строго-настрого велят детишкам следить за порядком.
Я любовно протерла мебель в классе, и если случилось так, что уборку я закончила возле дверей, ведущих в зал заседаний, то это потому, что мне стало скучно. Однако я твердо знала, что все нечаянно услышанное здесь не подлежит разглашению, так же как и увиденное в тех домах, куда меня зовут для работы.
Дверь в зал заседаний для лучшей вентиляции была распахнута настежь. В это время года воздух в помещениях, лишенных окон, бывает очень спертым. Я не взяла с собой никакой книжки, поэтому подумала, что прения заседающих меня немного развлекут и время до начала уборки пролетит быстрее.
Вскоре до меня дошла суть дела: одна из учительниц во время проведения Недели динозавров дала на своем уроке понятие эволюции. Как я ни старалась придать вес этому факту, мне это не удалось, зато все члены правления поголовно сочли его вопиющим. Я сразу задумалась о том бдительном дошколенке, который заложил свою учительницу. Если теперь ее уволят, то какие выводы должен будет сделать для себя этот ребенок?
Брат Маккоркиндейл, мнение которого прозвучало первым, высказывался за приглашение провинившейся для диалога, по его выражению. Результаты разговора, мол, и позволят сделать выводы. Он был непогрешимо убежден в том, что учительница, о которой преподобный отозвался как о богобоязненной и детолюбивой особе, заслуживает возможности объясниться и покаяться.
Еще одна заседательница, Лэйси Дин Кнопп, овдовевшая и вторично замужняя мать Дидры, склонялась к тому же, оговариваясь, впрочем, что само упоминание слова «эволюция» было серьезным упущением со стороны учительницы. Остальные шесть членов правления требовали без долгих отлагательств уволить виновную.
— Если эта ошибка типична для наших преподавателей, то мы должны тщательнее проверять их при приеме на работу, — заявил гнусавый женский голос.
Я узнала его — он принадлежал Дженни О'Хаген. О'Хагены руководят местным филиалом сети ресторанов «Биппиз», имеющей точки по всей стране. Дженни и Том О'Хаген до отказа заполняют свое время работой, деловыми встречами, церковными собраниями и телефонными переговорами с разнообразными общественными организациями, в которых они состоят, — то есть везде, куда их готовы принять, — что является для обоих наилучшим средством спасения от свободного времени и общения друг с другом.
Дженни и Том занимают одну из Садовых квартир Шекспира — ту, что по фасаду на первом этаже, справа от Пардона Элби. Понятно, что у них нет ни минутки свободной на уборку своей квартиры, поэтому они тоже мои клиенты. Я всегда радуюсь, когда, придя к ним, не застаю никого дома, однако чаще всего тот из супругов, кто работал в ресторане в ночную смену, в это время только-только встает с постели.
Я не знала, что О'Хагены имеют отношение к ОЦШ, тем более входят в ее правление. Впрочем, ничего удивительного. Для жизненной философии О'Хагенов это вполне типично. Бездетная Дженни всеми правдами и неправдами пролезла в руководство детским садом, потому что это учреждение — самое престижное в Шекспире. Устроить ребенка в него можно, лишь отстояв очередь. Пятнадцатого октября Дженни, судя по всему, встречалась с мужем с целью зачать ребенка и теперь не жалеет времени на заседания правления, чтобы обеспечить будущему чаду место в детском саду.
Поскольку в обсуждении участвовали мои клиенты, я с усиленным вниманием стала прислушиваться к обмену репликами, от которых атмосфера в зале все больше накалялась. Все разгорячились до того, что я подумала, не следовало ли заварить им кофе без кофеина вместо обычного.
В конце концов правление сошлось на том, что злосчастная молодая училка заслуживает строгого порицания, а не увольнения. Постепенно я потеряла интерес к повестке дня, в которой далее стояли вполне светские вопросы: бюджет церковной школы, медицинские анкеты, заполняемые учениками… Скукотища! Но вскоре я вовсе не пожалела, что не отвлеклась на какие-нибудь дела, поскольку неожиданно в зале назвали знакомое мне имя.
— Теперь я вынужден вынести на обсуждение не менее серьезную проблему. Предварить ее я хотел бы просьбой ко всем вам сегодня вечером помянуть в своих молитвах нашу сестру Тею Седака. Она сейчас дома и жестоко страдает.
В зале заседаний повисло гробовое молчание. Члены правления, да и я вместе с ними, затаив дыхание, жаждали разузнать, что происходит в семействе Седака. Меня посетило необъяснимое ощущение, что с Маршаллом случилось нечто очень важное. Сейчас, не сходя с места, я узнаю, что именно.
— Тея больше не живет с мужем. — Брат Маккоркиндейл, конечно же, умел выдерживать паузу для пущего эффекта. — Они расстались. Я сообщаю вам эту заведомо личную подробность лишь для того, чтобы вы приняли ее в расчет. Далее я скажу, что мать одной из девочек нашего дошкольного заведения обвинила Тею в рукоприкладстве.
Я с нетерпением ждала окончания тирады, суть которой скрывалась в самом конце. Мои брови сами собой поползли вверх от недоумения. Рукоприкладство по отношению к детям — строжайшее табу в этом дошкольном учреждении, как, надеюсь, и в любом другом.
Я ясно расслышала донесшийся из зала всеобщий вздох смятения.
— Это гораздо страшнее, чем рассказы об эволюции, — печально констатировала Лэйси Дин Кнопп. — Джоэл, мы не можем оставить это так.
— Разумеется, не можем. Благополучие детей, состоящих на нашем попечении, — наша первостепенная забота, — ответил преподобный Маккоркиндейл.
Пусть у меня создалось впечатление, что он процитировал школьный учебник, но его слова прозвучали вполне искренне.
— Однако я должен уведомить вас, мои братья и сестры во Христе, что Тея глубоко раскаивается в том, что дала девочке повод думать, будто она собирается поднять на нее руку.
— Она все отрицает? — До Дженни О'Хаген раньше других дошел смысл сказанного.
— Тея призналась мне, что девочка прекословила ей, и не раз за одно утро, а семь или восемь. Тея понимает, что ее задача как учителя — терпеливо устранять такого рода поведение, но, поскольку у нее сейчас непростая личная ситуация, она несколько потеряла самоконтроль и слегка шлепнула провинившуюся девочку по щеке, чтобы призвать ее к вниманию. Вот как она сама мне это показала.
Понятно, что я не могла видеть воспроизведение ситуации Маккоркиндейлом.
— А свидетели были? — поинтересовалась Дженни.
Мне подумалось, что у нее неплохие данные для работы дознавателем.
— К сожалению, нет, Дженни. Тея уединилась с девочкой в классе. Она не отпустила ее на перемену и вместо этого проводила с ней воспитательную беседу о плохом поведении.
В зале воцарилась тишина. Вероятно, члены правления погрузились в задумчивость.
— Мне думается, мы должны вызвать ее на ковер, — пророкотал один из старейших членов правления. — Телесные наказания — прерогатива родителей, но никак не учителей нашей школы.
Я кивнула.
— Значит, вы предлагаете сохранить ей место? — многозначительно осведомился Джоэл Маккоркиндейл. — Мы должны принять какое-то решение — Тея ждет его. Я лишь хочу напомнить вам, что она — наша постоянная прихожанка. Ей сейчас очень нелегко. Родители девочки сказали мне, что согласятся с любым нашим решением.
В сущности, этим они едва ли не предлагали священнику поехать прямиком к Тее с радостной вестью, что она прощена — при условии, что проступок не повторится.
У настоятеля не осталось в запасе ни одной сенсации, и собрание явно двигалось к завершению. К тому времени, как члены правления вышли из зала, я предусмотрительно удалилась в кухню, где меня не было видно и слышно. Мне подумалось, что Джоэл Маккоркиндейл зайдет туда расспросить меня поподробнее о стычке с Норвелом, но, когда заседатели разошлись, я услышала шаги его преподобия, поднимавшегося к себе в кабинет на второй этаж.
Перемывая посуду и запаковывая остатки выпечки, я поймала себя на сожалении о том, что не осталась в кухне на протяжении всего собрания. Меньше чем через час мне предстояло увидеть Маршалла Седаку. Меня смущала информированность о тех подробностях его личной жизни, о которых он сам предпочитал умалчивать. Я взглянула на наручные водонепроницаемые часы, поспешно выжала тряпочку и аккуратно повесила ее на перегородку мойки. Было уже без двадцати семь.
У меня оставались буквально минуты на то, чтобы переодеться в кимоно, поэтому я, естественно, не слишком обрадовалась, увидев Фридриха, явно меня поджидавшего. Он небрежно опирался на полицейскую машину, поставленную напротив моего дома на повороте подъездной аллеи. Клод что, решил так меня попугать?
— Здравствуйте, мисс Бард, — пророкотал шеф полиции.
Его руки были непринужденно скрещены на груди, а одет он был в штатское — в будничную рубашку в зелено-коричневую полоску и защитного цвета штаны.
— Я очень сильно тороплюсь, — ответила я, стараясь не выдать раздражения, иначе Фридрих возомнил бы, что ему удалось вывести меня из себя.
— Разве не хороши маленькие городки тем, что жизнь в них как будто замедлена? — лениво поинтересовался он.
Я застыла на месте. Плохое предчувствие посетило меня.
— Шекспир не такой оживленный, как Мемфис, например, — добавил Фридрих.
Голову мне пронзило острой болью. Я знала, что это всего-навсего эмоции, но приступ был точь-в-точь похож на мигрень. А затем на меня нахлынула волна гнева — столь сильная, что я будто окоченела.
— Вот об этом не надо! — потребовала я с такой горячностью, что не узнала собственный голос.
«Лучше не начинайте!»
Не глядя на Фридриха, я вошла в дом, думая о том, что если он вздумает стучаться, то вынужден будет арестовать меня. Ведь сначала я вмажу ему как следует. С колотящимся сердцем я прислонилась к входной двери, слушая гул его удаляющейся машины. Руки вспотели так сильно, что мне пришлось несколько раз вымыть их, прежде чем снять рабочую одежду и натянуть белоснежные тренировочные брюки. Куртку и пояс я загодя свернула и положила в сумку — в клуб «Телу время» поеду в обычной белой майке и там надену остальное. Я нащупала в сумке пояс и некоторое время не отпускала его. Зеленый пояс по карате был самым ценным моим достижением. Затем я снова взглянула на часы и через кухонную дверь заспешила к автостоянке.
На парковку клуба «Телу время» я въехала ровно в половине восьмого — так поздно еще никогда не являлась. Я толкнула стеклянные створки дверей и бегом миновала главный зал для силовых упражнений. В этот вечерний час здесь еще оставалась горстка самых жизнестойких, трудившихся над поднятием тяжестей и на велосипедных тренажерах. Я знала их лишь с виду, поэтому просто кивнула в знак приветствия, а потом заторопилась в глубь зала. Там находился выход в коридор, вдоль которого различные двери вели в канцелярию, туалеты, массажную комнату, солярий и кладовую для спортинвентаря. В конце коридора была расположена двойная дверь. Увидев ее, я упала духом. Если она закрыта, значит, тренировка уже началась.
Я осторожно повернула ручку, стараясь сделать это бесшумно, и на пороге поклонилась, зажав сумку под мышкой. Выпрямившись, я увидела, что все в классе уже приняли позицию шико-дачи — ноги расставлены, лица спокойны, руки скрещены на груди. Некоторые скосили глаза в мою сторону.
Я отошла к стульям, поставленным вдоль стены, стянула кроссовки и носки, а затем, отвернувшись к стене, облачилась, как подобает, в тренировочную куртку. Обернув оби вокруг талии, я в рекордное время затянула узел, а затем молча побежала на свое место в шеренге, второе по счету. Рафаэль Раундтри и Джанет Шук, едва я вошла, незаметно раздвинулись, чтобы впустить меня. Я мысленно поблагодарила их за это.
Я коротко поклонилась Маршаллу, избегая встречаться с ним глазами, и приняла нужную позицию. Потратив несколько секунд на выравнивание дыхания, я все-таки украдкой взглянула на тренера — его темные брови были чуть приподняты. Маршалл, потомок восточных полукровок, подтверждает свое происхождение ореолом таинственности, которую неуклонно пестует. Вот и сейчас его треугольное лицо, в котором арийский румянец соперничал с азиатской бледностью, осталось невозмутимым, но в разлете бровей проступала бездна чувств — удивление, разочарование, неодобрение.
Шико-дачи — позиция, похожая на сидение в воздухе. Она довольно тягостна и сложна для исполнения даже после долгих упражнений. Наилучший способ выдержать ее — это сосредоточиться на чем-нибудь постороннем, по крайней мере для меня. Однако я была слишком расстроена и не могла погрузиться в медитацию, поэтому пробежалась глазами по лицам таких же страдальцев, которые отражались в зеркале, на противоположной стене.
Новичков всегда ставят в конец шеренги. Голова последнего из них была склонена, колени дрожали. Вероятно, класс принял позицию минуты полторы-две назад, так что я пропустила совсем немного.
Через несколько секунд я начала успокаиваться. Мышечное напряжение отвлекло мое внимание и притупило беспокойство, вызванное встречей с полицейским. Свою медитацию я начала с системы ката, к которой мы должны были приступить позже. Не обращая внимания на боль в четырехглавых мышцах, я мысленно представляла себе различные процессы, пополнявшие «джейки сей ни бон», вспоминала часто допускаемые ошибки, предвкушая оттачивание изящества и силы ката — череды боевых ударов, блокировок и выпадов, сплетенных в своеобразный танец.
— Три минуты, — произнес первый в ряду, чернокожий исполин Рафаэль Раундтри.
Часы у него были пристегнуты к оби.
— Еще одна, — сказал Маршалл, и я почувствовала всеобщее неудовольствие, хотя никто в шеренге даже не пикнул. — Следите, чтобы ваши бедра были параллельны полу.
По строю пробежала рябь незаметных движений. Все корректировали позу. Одна я стояла неколебимо, как скала. Шико-дачи у меня практически идеальна: ноги расставлены как должно, носки развернуты под надлежащим углом, а спина прямая, словно струнка.
На минуту я отвлеклась от медитации и снова заскользила взглядом по отраженным в зеркале соученикам. Последний в ряду испытывал серьезные затруднения. Несмотря на легкие шорты и футболку, пот градом катился по его лицу, а ноги ужасно тряслись. Я испытала легкое изумление, узнав в бедолаге своего ближайшего соседа Карлтона Кокрофта, так любезно предупредившего меня о том, что от него не укрылась моя ночная прогулка.
Я снова сомкнула веки и попыталась сосредоточиться на ката, но мешали удивление вместе с одолевшими меня догадками.
Возглас Рафаэля:
— Четыре минуты! — принес огромное облегчение всем в классе, в том числе и мне.
Мы распрямились, переминаясь с ноги на ногу, чтобы прогнать боль.