— А знаете, что я думаю? Вам лучше всего обратиться к психиатру. Именно такие, как вы, должны лечиться. — И она приготовилась захлопнуть дверь.
Роз подняла руки вверх, словно сдаваясь, и примирительно улыбнулась.
— Я приехала сюда вовсе не для того, чтобы таращиться на этот дом, — пояснила она. — Меня зовут Розалинда Лей, и я работаю в сотрудничестве с адвокатом покойного мистера Мартина.
Женщина бросила в сторону журналистки подозрительный взгляд.
— Неужели? А как его зовут?
— Питер Крю.
— Ну, это вы могли вычитать в газетах.
— У меня есть письмо от него. Хотите, я вам его покажу? К тому же, оно объяснит, кто я такая.
— Давайте.
— Оно в машине. Я сейчас. — Она быстро вынула из багажника свой кейс, но когда вернулась к дому, то обнаружила, что дверь уже закрыта. Роз несколько раз позвонила и прождала на пороге десять минут, но было очевидно, что молодая женщина на имеет никакого желания открывать ей. Со второго этажа послышался детский плач. Потом Роз услышала, как пытается успокоить свое чадо мать, поднимающаяся к малышу по лестнице. Ругая себя на чем свет стоит, Лей вернулась в машину и, сев за руль, принялась обдумывать свой следующий шаг.
Газетные вырезки ничего не дали. Ей нужны были имена и фамилии: друзей, соседей, даже школьных учителей, которые могли бы раскрыть кое-какие подробности. Но местная газета, впрочем, как и любая центральная, просто сделала из происшествия сенсацию, не раскрывая читателю никаких подробностей из жизни Олив, а также не объясняя, почему молодая женщина так поступила. В заметках присутствовали и «цитаты» — фразы, якобы произнесенные безликими и безымянными соседями, но при этом очень мудрыми и рассудительными. Но они были настолько стандартными, что Роз не зря подумала, будто все это — только работа воображения самих журналистов.
«Нет, я ничуть не удивлена произошедшим, — рассказала одна соседка. — Шокирована, да, но не удивлена. Она была очень странной девочкой, замкнутой, недружелюбной, всегда держалась обособленно. Совсем не похожа на свою сестру. Та — симпатичная, общительная. Мы все очень любили Эмбер».
«Родители всегда считали ее трудным ребенком, — заявил другой сосед. — Она ни с кем не заводила дружбу. Наверное, стеснялась своих размеров. Но, кроме того, у нее был такой взгляд, которого вы не встретите у нормальных людей».
Кроме самой сенсации, писать было не о чем. Не было никакого полицейского расследования — Олив сама позвонила и призналась в содеянном в присутствии своего адвоката, после чего ей было предъявлено обвинение. Но поскольку она сама взяла на себя вину, суд был коротким, нельзя было зацепиться ни за каких друзей или просто знакомых. Да и сам приговор уместился в одну строчку: двадцать пять лет за жестокие убийства. Все происшествие, казалось, окутала какая-то журналистская апатия, словно все они договорились между собой. Из пяти основных вопросов журналистского кредо: где? когда? что? кто? и почему? — Первые четыре были раскрыты сразу же. Все знали, что случилось, кто это сделал, где и когда. Но никому не было известно, почему. Да никто особенно и не пытался это узнать, и в этом тоже заключалась очередная загадка. Неужели одно только поддразнивание могло настолько взбесить молодую женщину, чтобы она искромсала на кусочки своих родных?
Вздохнув, Роз включила магнитолу и поставила кассету с записями Паваротти. «Плохой выбор», — пронеслось у нее в голове. В салоне зазвучала песня «Никто не спит», неся с собой воспоминания о том лете, которое она с удовольствием бы позабыла. Странно, как только одна мелодия может вызвать в памяти столько всего. Правда, дорога к разводу была проложена скорее через телевизор, а Паваротти возникал только в начале и конце каждой ссоры. Роз могла перечислить все основные моменты каждого футбольного матча первенства за мировой кубок. Тем летом у них была самая настоящая война с небольшими перерывами. Как было бы здорово, если бы все закончилось именно тогда. Но нет же, она предпочла продолжать их отношения и дальше, пока все не закончилось ужасно.
В доме под номером 24, справа от бывшего владения Роберта Мартина, у окна отодвинулась тюль. Это не могло ускользнуть от зоркого глаза журналистки. Может быть, стоит подождать, и ей повезет? А вдруг тюль вот так же отодвигалась и в тот памятный день, когда Олив взяла в руки топор? Между домами имелось небольшое пространство, которое занимали гаражи, но все равно жители коттеджа номер 24 могли что-то слышать. Потянулась к топору Олив Мартин, крошка наша, — и в крови лежит мамаша… Эти надоедливые слова снова завертелись у нее в голове, как часто случалось в последние дни.
Роз смотрела на дом Мартина, но уголком глаза продолжала наблюдать за окном, в котором шевелилась тюль. Она снова задвигалась, видимо, прижимаемая чьей-то рукой, и внезапно Роз почувствовала раздражение к неизвестной особе, которая так бесстыдно сейчас шпионила за ней. Видимо, этому человеку больше было нечего делать, как столько времени смотреть за журналисткой. Интересно, что за любопытная старая вешалка обитала в этом доме. Наверное, это выжившая из ума старая дева, которая только и живет тем, что подсматривает за жизнью других. Или тоскующая домохозяйка, которой нужно найти повод для сплетен? Но тут что-то словно щелкнуло в голове Роз, переключилось, как переводятся стрелки на железнодорожном полотне. Ну конечно же, именно такая любопытная личность ей и была нужна! Почему только она не сообразила сразу? Да, надо побеспокоиться о собственном состоянии рассудка. Роз так долго пребывала в состоянии апатии, что, кроме футбольных матчей, не реагировала уже больше ни на что.
* * *
Дверь открыл невысокий сморщенный хрупкий старичок с прозрачной кожей и сутулой фигурой.
— Проходите, проходите, — гостеприимно предложил он, подталкивая Роз вглубь коридора. — Я слышал ваш разговор с миссис Блэр. Она не станет с вами беседовать. Но я могу вас успокоить: вы ничего не потеряли. Она совсем не знала ту семью, и даже не разу не поговорила со стариной Бобом, насколько мне известно. Что я могу о ней сказать? Наглая женщина. Впрочем, это типично сейчас почти для всей молодежи. Все они хотят получать побольше, ничего при этом не делая.
Он продолжал что-то бормотать, ведя Роз в гостиную.
— Ей не нравится жизнь в бассейне для золотых рыбок, но только она забывает о том, что этот дом они приобрели за бесценок. Тед и Дороти Кларк быстро продали свой дом, потому что не смогли здесь больше оставаться. Что я могу еще добавить? Неблагодарная девочка. А представьте себе, каково все это нам, тем, кто прожил здесь всю свою жизнь. Нам никто никаких выгодных сделок не предлагает. Приходится мириться с тем, что имеем. Разве я не прав? Да вы присаживайтесь, пожалуйста. Присаживайтесь.
— Благодарю вас.
— Вы говорили, что работаете вместе с мистером Крю. Так они уже нашли ребенка?
Взгляд его чистый голубых глаз сразу сбил Роз с толку.
— Я работаю с ним в другой области, — судорожно придумывала ответы на неожиданные вопросы журналистка. — Поэтому не могу сейчас точно сказать, на какой стадии у него находится именно это дело. Я провожу расследование в связи с делом Олив. А вы знали, что мистер Крю до сих пор представляет ее интересы?
— А что тут можно представлять? — Его глаза уставились куда-то в пустоту. — Бедняжка Эмбер. Они не должны были заставлять ее отказываться. Я всегда говорил, что у них начнутся неприятности.
Роз не шевелилась и разглядывала старый ковер.
— Никто меня, конечно, не слушал, — сердито пробурчал старик. — Ты даешь им дельный совет, а они тебе говорят, чтобы ты не лез не в свои дела. Что я могу добавить? Я-то знал, к чему это все приведет. — И он обиженно замолчал.
— Вы говорили о ребенке, — наконец, осмелилась Роз.
Он удивленно посмотрел на гостью.
— Но если бы они его нашли, вы бы знали об этом. «Значит, это мальчик», — сообразила Роз.
— Ну, да, разумеется.
— Боб, конечно, старался, но тут существуют свои правила. Им пришлось только подписать бумаги. Можно подумать, что все будет по-другому, когда речь пошла о деньгах, но такие, как мы, с правительством тягаться не могут. Что я еще могу добавить? Все они воры.
Роз попыталась что-то собрать по кусочкам из этой бессвязной речи. Уж не говорил ли сейчас старик о завещании мистера Мартина? Значит, наследником является ребенок? Предположительно, сын Эмбер. Притворившись, что ей нужен носовой платок, Роз открыла свой кейс и незаметно включила магнитофон. Теперь с ее стороны этот разговор будет неискренним.
— Вы хотите сказать, — решила журналистка идти напролом, — что деньги получит правительство?
— Разумеется.
Она понимающе кивнула.
— Значит, дело идет не в нашу пользу.
— Так было всегда. Проклятые воры. Они отбирают у вас последний пенни. А для чего? Чтобы прогульщики и бездельники могли спокойно размножаться за наш счет. Мне от этого просто делается дурно. Тут в муниципальном доме живет одна женщина. Так вот, у нее пятеро детей, и все от разных отцов. Что я могу еще добавить? Все они выросли никчемными людьми. Разве такую смену мы ждали в стране? Они даже руками ничего не умеют делать, не говоря о голове. Ну, и какой смысл поощрять такую женщину? Ее, напротив, надо стерилизовать, чтобы подобное не повторялось.
Роз не вмешивалась, боясь, что может невольно зайти в тупик. И, тем более, ей не хотелось спорить со стариком или противоречить ему.
— Я уверена, что вы правы, — тихо поддакнула она.
— Конечно, я прав, и нас ждет полное вымирание. Такова ее доля: умереть с голоду самой и заморить свой выводок. Что я еще могу добавить? В этом мире должны выживать сильнейшие и наиболее приспособленные. Никакой другой вид не будет лелеять своих паршивых овец только для того, чтобы те производили на свет таких же уродцев. От этого становится дурно. А у вас сколько детей?
— Боюсь, что ни одного. — Роз грустно улыбнулась. — Я не замужем.
— Ну вот, видите? — Старик громко прокашлялся. — Что я могу еще добавить? А ведь именно такие, как вы, приличные и достойные люди, как раз и должны заводить детей.
— А сколько детей у вас, мистер…? — Она стала перелистывать свой блокнот, словно пытаясь отыскать в нем его имя.
— Хейз. Мистер Хейз. У меня два сына. Прекрасные мальчики. Сейчас они, конечно, уже взрослые. И всего одна внучка, — печально добавил он. — Это неправильно. Я часто твержу им об их долге перед обществом, но, мне кажется, это все равно, что плевать против ветра — простите за выражение!
Он замолчал, и лицо его приняло сердитое выражение. Было видно, что эта проблема волновала его уже не первый год.
Роз поняла, что ей необходимо перейти к делу самой, иначе одна проблема неизбежно вызовет воспоминания о другой, и это будет продолжаться так же бесконечно, как день сменяет ночь.
— Вы очень чувствительный и восприимчивый человек, мистер Хейз. Но почему вы решили, что если Эмбер откажется от ребенка, это вызовет неприятности?
— Вполне логично предположить, что настанет то время, когда он снова потребуется, это же вполне очевидно. Как только вы что-то выбрасываете, вот тут-то и выясняется, что как раз именно эта вещь вам сейчас позарез нужна. Закон бутерброда. Но, как правило, бывает уже поздно. И эту вещь уже не вернуть. Моя жена очень любила выкидывать всевозможные вещи, например, банки с краской. Или, вот, например, она отделалась от старого ковра, а через два года он вам очень понадобился, чтобы ставить заплаты на другой. То есть, конечно, не вам, а нам. Что я могу еще добавить? Я ценю каждую вещь.
— Итак, вы говорите, что внук вовсе не волновал мистера Мартина до того, как были совершены убийства?
Он схватил кончик носа большим и указательным пальцами.
— Кто его знает? Он ни с кем не делился своими мыслями, этот старина Боб. Ведь это Гвен настояла на том, чтобы мальчика в доме не было. Она не могла его видеть. Впрочем, это понятно, если учитывать возраст Эмбер.
— Сколько же ей тогда было лет? Старик нахмурился.
— Мне почему-то казалось, что мистеру Крю все это хорошо известно.
— Ему — да, но я работаю в другой области, я уже говорила. А спрашиваю вас об этом сейчас просто из чистого любопытства. Ведь у них произошла такая трагедия!
— Это верно. Тринадцать, — печально произнес мистер Хейз. — Ей было всего тринадцать лет. Бедное дитя. Она вообще ничего не знала о жизни. За все должен был ответить какой-то негодяй из школы. — Он мотнул головой в сторону задней части дома. — Она находится там. Общеобразовательная Паркуэй.
— И в эту школу ходили Олив и Эмбер?
— Как бы не так! — Старик заметно повеселел. Гвен бы этого не допустила. Она устроила их в шикарную школу при женском монастыре. Там обучают наукам, но, к сожалению, не жизни.
— Почему же Эмбер не сделала аборт? Или они были строгими католиками? — Перед мысленным взором Роз возникли зародыши, которых смывали в канализацию, как утверждала Олив.
— Никто и не знал, что она беременна. Поначалу все решили, что у нее это возрастное, и она просто сильно поправилась. — Неожиданно он хихикнул. — А когда начались схватки, они подумали, что у нее приступ аппендицита. И сразу отправили девочку в больницу. И вот вам! Она родила чудесного парнишку. Но они свято хранили эту тайну. Никто ни о чем не подозревал, даже монахини.
— Но вы-то знали, — напомнила Роз.
— Моя жена догадалась обо всем сама, — уважительно произнес старик. — Было очевидно, что в семье случилось что-то совсем неприличное и ужасное. И это был, конечно, не аппендицит. В ту ночь с Гвен случилась самая настоящая истерика, вот моя Дженни и восстановила всю картину событий. Но мы, конечно, помалкивали. Не стоило усложнять жизнь такой чудесной девочке. Да и не ее это вина.
Роз быстро подсчитывала в уме цифры. Итак, Эмбер была на два года младше Олив. Значит, если бы она была жива, сейчас бы ей уже исполнилось двадцать шесть.
— Ее сыну уже тринадцать лет, — сказала она, — и он должен унаследовать полмиллиона. Странно, почему мистер Крю не может его отыскать. Должны сохраниться записи об усыновлении.
— Да, я слышал, что они уже нашли следы. — Старик прищелкнул вставными челюстями. — Но, может быть, это только слухи. Брауны и Австралия.
Роз оставила загадочное объяснение без комментариев. У нее будет время поразмыслить над этой фразой, а сейчас не стоило лишний раз показывать свою неосведомленность.
— Расскажите мне об Олив, — попросила она мистера Хейза. — Вы были удивлены, когда узнали, что она натворила?
— Я ее почти не знал. — Он шумно втянул в себя воздух. — Но когда знакомых вам людей забивают до смерти, юная леди, тут не удивляться надо. Просто становится больно до слез. От этого можно даже заболеть. Вот это и произошло с моей Дженни. Она не смогла оправиться после случившегося, и через пару лет умерла.
— Простите, я не знала.
Он кивнул, но было ясно, что старая рана уже успела зажить.
— Я видел Олив достаточно часто, но мы никогда не разговаривали. По-моему, она была очень стеснительная.
— Из-за своей толщины?
Он задумчиво сложил губы трубочкой.
— Возможно. Дженни говорила, что ее часто дразнили, хотя сам я знал толстушек, которым это не только не мешало жить, но они становились душой общества. Я думаю, дело было в ее привычке видеть во всем только плохое. Она почти никогда не смеялась. Да у нее вообще отсутствовало чувство юмора. А такие люди редко с кем-либо дружат.
— А Эмбер?
— Ну, она пользовалась огромной популярностью. — Он мысленно вернулся в прошлое. — Она была очень симпатичная.
— И Олив ей завидовала?
— Завидовала? — Мистер Хейз как будто удивился. — Я об этом как-то не задумывался. Что я могу еще добавить? По-моему, они дружили между собой и обожали друг друга.
Роз не могла не удивиться:
— Тогда почему Олив убила ее? И зачем ей понадобилось расчленять тела? Все это очень странно.