— Ну что, — спросил капитан, — еще не выбрали?
— О чем вы?
— Я посмотрю, на ком вы остановитесь, а потом выберу себе.
— Мне что-то не хочется. Я, пожалуй, вернусь в гостиницу.
— Почему? Вы что, боитесь?
— Нет, просто мне это не по душе. Но я не собираюсь вам мешать. Вполне и один доберусь.
— Тогда и мне тут делать нечего. Я просто хотел поддержать компанию.
Капитан что-то сказал хозяйке, и девушки с удивлением обернулись на Нила. Пожилая японка, похоже, о чем-то спросила, и капитан в ответ пожал плечами. Одна из девушек произнесла какую-то фразу, и все дружно рассмеялись.
— Что она сказала? — спросил Нил.
— Ничего особенного, просто пошутила, — улыбнулся капитан.
Но и он с любопытством взглянул на Нила. Девушка, которая всех рассмешила, сказала еще что-то, обращаясь прямо к юноше. Хотя он и не понимал по-японски, но под ее насмешливым взглядом покраснел и нахмурился от досады, что из него делают посмешище. Девушка рассмеялась и, обняв Нила за шею, поцеловала.
— Ну что ж, идем, — сказал капитан.
Когда они, отпустив рикш, вошли в гостиницу, Нил снова спросил:
— Чем девушка так всех насмешила?
— Она сказала, что вы девственник.
— Не понимаю, что в этом смешного, — проговорил Нил, растягивая слова на шотландский манер.
— В самом деле?
— Конечно.
— Сколько вам лет?
— Двадцать два.
— И долго вы собираетесь ждать?
— Пока не женюсь.
Капитан промолчал. Прощаясь с Нилом на лестнице, он протянул ему руку. В глазах его засветился лукавый огонек, когда он пожелал молодому человеку спокойной ночи, но Нил ответил ясным, простодушным и безмятежным взглядом.
Через три дня «Султан Ахмед» снялся с якоря. Среди пассажиров Нил был единственным белым. Пока капитан занимался делами, Нил перечитывал «Малайский архипелаг» Уоллеса.[30] Эта книга, которую он знал с детства, вновь вызывала у него живой интерес. Когда капитан отдыхал, они играли в крибедж или сидели в шезлонгах на палубе, курили и разговаривали. Нил был сыном провинциального врача и, сколько себя помнил, всегда тянулся к природе. После школы он поступил в Эдинбургский университет и, окончив его с отличием, получил степень бакалавра. Нил искал себе место в биологической лаборатории и однажды, просматривая журнал «Нейчер», наткнулся на объявление: хранителю музея в Куала-Солор требовался помощник. Дядя Нила, коммерсант из Глазго, был когда-то знаком с хранителем музея, Ангусом Манро, и теперь написал ему письмо с просьбой взять племянника на испытательный срок. Хотя Нил занимался энтомологией, он умел неплохо делать чучела, а это условие особо оговаривалось в объявлении. Дядя приложил к письму отзывы педагогов и в заключение упомянул, что Нил выступал за футбольную команду университета. В ответ пришла телеграмма с приглашением приехать, и через две недели Нил отправился в путь.
— Что за человек мистер Манро? — спросил Нил.
— Славный малый. К нему все прекрасно относятся.
— Я поискал его работы в научных журналах. Нашел одну в последнем номере «Ибиса» о голоспинном листоносе.
— Ну, я в этом не разбираюсь. Знаю только, что у него жена русская, и ее недолюбливают.
— В Сингапуре я получил от мистера Манро письмо, он предлагает мне пожить у него, пока я не осмотрюсь и не найду что-нибудь подходящее.
Между тем они уже плыли вверх по реке. В ее устье раскинулась рыбацкая деревушка, тут и там над водой поднимались дома на сваях. По берегам в изобилии росли пальмы нипы и причудливые мангры. За ними зеленели заросли девственного леса. Вдали на фоне голубого неба темнел изломанный силуэт горы. Сердце Нила забилось от волнения, он с жадностью вглядывался в открывавшуюся картину и не верил собственным глазам. Нил вез с собой томик Конрада и, зная его почти наизусть, ожидал увидеть угрюмую, таинственную страну. Он с изумлением смотрел на мягкие, нежные тона неба. Легкие белые облачка, застывшие на горизонте, словно захваченные штилем суденышки, сияли в лучах солнца. Залитая ослепительным солнечным блеском, листва в лесу переливалась всеми оттенками зелени. Тут и там среди фруктовых деревьев виднелись тростниковые крыши малайских хижин. Туземцы, стоя в челноках, гребли вверх по течению. Все, что открывалось глазу, не таило в себе угрозы, и уж тем более в это лучезарное утро нельзя было заметить и намека на угрюмую мрачность, напротив, все окрест создавало впечатление простора и свободы. Страна встречала Нила благосклонно и приветливо, и в этом радушии ему чудилось обещание счастья. Капитан, стоя на мостике, ласково посматривал на юношу. За четыре дня пути Бредон искренне привязался к нему. Нил и вправду не брал в рот спиртного и подчас не понимал шуток, но в этой его серьезности было нечто подкупающее. Все представлялось ему интересным и важным, и, даже если шутки не казались смешными, он все равно смеялся, чтобы не обидеть вас. Нил радовался всему, потому что жизнь была прекрасна, и с благодарностью выслушивал любую ерунду. Держался он с безукоризненной вежливостью. Когда о чем-нибудь просил, то обязательно добавлял «пожалуйста» и непременно благодарил. Ко всему прочему, он был необычайно хорош собой. С непокрытой головой Нил стоял у поручней, глядя на проплывавший мимо берег. Высокий, больше шести футов, широкоплечий, с узкими бедрами, с длинными руками и ногами, он еще сохранял едва уловимую мальчишескую нескладность. Казалось, в нем было что-то от жеребенка, готового вот-вот пуститься вскачь. На солнце его вьющиеся каштановые волосы отливали золотом. Большие темно-синие глаза светились добротой и говорили о том, что у их обладателя был счастливый нрав. Небольшой прямой нос, крупный рот и упрямый подбородок; скулы довольно широкие. Но больше всего в его внешности поражала кожа, белая и гладкая: лишь на щеках был нежный румянец. Такой коже позавидовала бы любая женщина. Каждое утро капитан Бредон встречал Нила одной и той же шуткой:
— Ну, дружище, вы сегодня брились?
Нил проводил рукой по подбородку.
— Нет, а по-вашему, уже пора?
Капитан неизменно заливался смехом.
— Пора? Да у вас щеки, как попка у младенца.
Нил краснел до корней волос.
— Я бреюсь раз в неделю, — парировал он.
Однако Нил привлекал к себе не только своей красотой. Он шел навстречу миру с таким чистосердечием, простотой и непосредственностью, что это не могло не вызвать симпатии. Но при всей его серьезности и глубокомыслии, готовности вступать в спор по любому поводу в нем чувствовалась какая-то наивность, оставлявшая немного странное впечатление. Капитан никак не мог найти этому объяснение.
— Может, все дело в том, что он еще не знал женщин? — гадал он про себя. — Забавно. А ведь я был уверен, что у него от девушек отбою нет. С таким-то цветом лица.
Тем временем «Султан Ахмед» приближался к излучине, за которой открывалась панорама Куала-Солор, и капитану пришлось прервать свои размышления. Он дал команду в машинное отделение. Судно сбавило ход. Куала-Солор, белый нарядный городок, беспорядочно раскинулся на левом берегу реки, а справа на холме возвышались форт и дворец султана. Дул свежий ветерок, и на высокой мачте гордо реял султанский флаг. Якорь бросили посередине реки. К судну подошел служебный катер, на нем прибыли доктор, офицер полиции и с ними высокий худощавый человек в белых парусиновых брюках. Капитан, встречая посетителей наверху у сходней, пожимал им руки. Здороваясь с последним из прибывших, он сказал:
— Я доставил ваше юное дарование целым и невредимым, — и, взглянув на Нила, добавил: — А это Манро.
Высокий худощавый человек протянул Нилу руку, окинув его оценивающим взглядом. Нил слегка покраснел и улыбнулся. Зубы у него были превосходные.
— Здравствуйте, сэр.
Манро не улыбнулся в ответ, только его серые глаза чуть заметно потеплели. У него были впалые щеки, тонкий орлиный нос и бледные губы. Кожа совсем потемнела от загара. Лицо казалось усталым, но очень добрым, и Нил сразу же почувствовал к этому человеку доверие. Представив, юношу доктору и полицейскому, капитан пригласил всех к себе выпить. Когда бой принес пиво, Манро снял тропический шлем, и Нил увидел, что его коротко остриженные каштановые волосы уже тронуты сединой. На вид Манро было лет сорок, держался он со спокойным достоинством умного человека, что сразу же отличало его от весельчака-доктора и довольно развязного полицейского.
— Макадам не пьет, — объяснил капитан, когда бой налил пиво только в четыре стакана.
— Тем лучше, — откликнулся Манро. — Надеюсь, вы не пытались его совратить?
— Попробовал было в Сингапуре, — ответил капитан, и в его глазах заплясали веселые искорки, — да только понапрасну потерял время.
Выпив пиво, Манро сказал Нилу:
— Нам, пожалуй, пора.
Бой, приехавший с Манро, занялся багажом Нила, а они сели в сампан и вскоре причалили к берегу.
— Отправимся прямо ко мне или хотите сначала осмотреть город? У нас есть часа два до завтрака.
— А можно пойти в музей?
Глаза Манро затеплились улыбкой. Просьба юноши явно доставила ему удовольствие. Нил был застенчив, а Манро от природы не отличался разговорчивостью, поэтому шли они молча. Вдоль реки тянулись хижины туземцев, здесь жили малайцы, ни в чем не изменившие древним обычаям своих далеких предков. Поглощенные будничными заботами, они деловито, но без суеты сновали туда-сюда, и было видно, что это радостная здоровая деятельность. Она совершалась в согласии с естественным циклом, вехами в котором были рождение и смерть, любовь и обычные человеческие хлопоты. Манро провел Нила по базарам, узким улочкам с торговыми рядами, где великое множество китайцев в неутомимом споре с вечностью трудились не покладая рук, поглощали пищу и по своему обыкновению страшно галдели.
— После Сингапура это вряд ли поразит ваше воображение, — заметил Манро, — но и наш городок по-своему живописен.
Он говорил с менее выраженным шотландским акцентом, чем Нил, но заметно картавил, и скованность Нила сразу же прошла. Ему всегда казалось, что произношению англичан не хватает естественности.
Музей размещался в красивом каменном здании, и, когда они подошли к воротам, Манро невольно приосанился. Служитель отдал им честь. Манро заговорил с ним по-малайски, явно объясняя, кто такой Нил, так как служитель улыбнулся ему и снова отдал честь. После палящего зноя и ослепительного света улиц музей встретил их прохладой и мягким сумраком.
— Боюсь, вас ждет разочарование, — сказал Манро. — Наша коллекция далеко не полная. Мы весьма стеснены в средствах, но постарались сделать максимум возможного. Так что не судите строго.
Нил шагнул внутрь с нетерпением пловца, уверенно ныряющего в теплое море. Экспозиция была продумана до мелочей. Манро стремился не только развлечь, но и просветить, поэтому птицы, звери и рептилии были представлены, насколько возможно, в их естественной среде обитания. От застенчивости Нила не осталось и следа, он принялся с мальчишеским пылом обсуждать увиденное. Он так и сыпал вопросами. Восторгу его не было предела. Оба забыли о времени, и когда Манро глянул на часы, то с удивлением обнаружил, что они давно опоздали к завтраку. Взяв рикш, они поспешили домой.
Манро провел молодого человека в гостиную. На диване лежала женщина и читала. Увидев их, она медленно поднялась навстречу.
— Это моя жена. Мы заставили тебя долго ждать, Дарья.
— Какое это имеет значение? — улыбнулась она. — Разве есть на свете что-то более несущественное, чем время?
Она протянула Нилу довольно крупную руку и посмотрела на него долгим, внимательным, но приветливым взглядом.
— Вы конечно же осматривали музей.
Это была женщина лет тридцати пяти, среднего роста, со светлым ровным загаром на лице и светло-голубыми глазами. Волосы, разделенные посередине пробором и небрежно собранные в низкий пучок, казались тусклыми и имели необычный светло-каштановый оттенок. Лицо было округлое, с высокими скулами и довольно широким носом. Миссис Манро никак нельзя было назвать красавицей, но ее медлительные движения отличались какой-то чувственной грацией, а непосредственная манера держаться оставила бы равнодушным только статуи. На ней было легкое зеленое платье. По-английски она говорила превосходно, но с едва уловимым акцентом.
Сели завтракать. Нила вновь одолела застенчивость, но Дарья словно ничего не замечала. Она непринужденно разговаривала с ним, расспрашивала о путешествии, о Сингапуре, рассказывала о местном обществе. После завтрака Манро должен был представить нового служащего резиденту, — поскольку султан был в отъезде, а потом они собирались пойти в клуб. Там Нил и должен был увидеть всех.
— Вы будете здесь популярной личностью, — сказала Дарья, пристально глядя на Нила своими светло-голубыми глазами. Будь на его месте более искушенный человек, он понял бы, что она оценила и рост юноши, и его набирающую силу мужественность, блестящие волнистые волосы, замечательную кожу. — О нас здесь не слишком высокого мнения.
— Глупости, Дарья. Ты чересчур мнительна. Просто они англичане, только и всего.
— Ангуса считают чудаком, поскольку он занимается наукой. Что же касается меня, то, по мнению здешнего общества, с моей стороны довольно вульгарно быть русской. Но мне нет до них дела. Все они глупы. В жизни своей не встречала более ничтожных, ограниченных, лицемерных людей.
— Макадам только сегодня приехал, не морочь ему голову. Все эти люди, о которых ты так нелестно отзываешься, покажутся ему добрыми и приветливыми.
— Как ваше имя? — спросила Дарья.
— Нил.
— Я так и буду вас называть. А вы зовите меня Дарья. Терпеть не могу, когда меня величают миссис Манро. Чувствую себя в таких случаях женой министра.
Нил покраснел. Его смутило, что она так быстро отбросила с ним всякие церемонии. Дарья продолжала:
— Правда, среди мужчин есть и вполне приличные люди.
— Все они справляются со своими обязанностями, от них большего не требуется, — заметил Манро.
— Ну да, охотятся, играют в футбол, теннис и крикет. С ними я еще могу как-то ладить и даже неплохо. Но женщины — это нечто чудовищное. Они ревнивы, злобны и праздны. С ними не о чем говорить. Стоит затронуть какую-нибудь философскую тему, как они тут же принимают вид оскорбленной невинности, словно ты позволила себе нарушить приличия. Да и вообще, что от них ждать? Они совершенно ничем не интересуются. По их мнению, говорить о телесном непристойно, а о духовном позволительно только самодовольным резонерам.
— Не придавайте значения всему, что услышите от моей жены, — улыбнулся Манро своей доброй мягкой улыбкой. — Местное общество ничуть не хуже любого другого в колониях. Люди здесь не блещут умом, но и не такие уж безнадежные глупцы. Главное, они дружелюбны и добры, а это уже немало.
— Мне не надо, чтобы они были дружелюбными и добрыми. Люди должны быть живыми и страстными. Их должна волновать судьба человечества, проблемы духа, а не джин и приправы к завтраку. Они должны жить искусством и литературой. — Дарья резко повернулась к Нилу: — У вас есть душа?
— Не знаю. Это зависит от того, что вы имеете в виду.
— Почему вы покраснели? Разве можно стыдиться своей души? Без нее мы ничто. Расскажите, какая у вас душа. Вы мне интересны, и я хочу знать.
Нил совершенно растерялся от такого напора со стороны малознакомого человека. Он впервые оказался в подобной ситуации, но поскольку был серьезным юношей, то на прямой вопрос всегда старался по мере своих сил давать исчерпывающий ответ. Его немного смущало присутствие Манро.
— Не знаю, что вы называете душой. Если определенную нематериальную или духовную сущность, созданную Творцом и на некий земной срок заключенную в бренное тело, тогда на ваш вопрос я отвечу отрицательно. По-моему, тот, кто способен к трезвому осмыслению очевидного, не может разделять столь дуалистического воззрения на природу человека. Если же под душой вы подразумеваете некую совокупность физических элементов, образующих то, что мы называем личностью человека, тогда конечно же душа у меня есть.
— Вы очень милый юноша и на редкость хороши собой, — улыбаясь, проговорила Дарья. — Нет, под душой я понимаю и томление духа, и вожделения тела, и то высшее и вечное, что есть в нас. Скажите, что вы читали в дороге? Или только играли в теннис на палубе?
Нил оторопел от столь нелогичного вопроса и, если бы не добродушная непосредственность хозяйки, был бы даже шокирован. Заметив его растерянность, Манро спокойно улыбнулся, и морщины, идущие от крыльев носа к уголкам рта, превратились в глубокие складки.