— Бросьте, вы и сейчас можете выйти за любого.
— Нет, не думаю. И потом, я люблю его. И я хотела бы иметь детей. Я всегда считала, что у нас будут дети. — Она ясными глазами смотрела на меня. — Я никогда особенно не любила детей, но мне не хочется думать, что у меня их никогда не будет. Я всегда считала, что у меня будут дети и тогда я полюблю их.
— У него есть дети.
— Да, есть. У него есть дети, и у него есть деньги, и у него мать богатая, и он написал книгу, а то, что я пишу, никто не хочет печатать, решительно никто. А пишу я вовсе не так плохо. И денег у меня совсем нет. Я могла бы выговорить себе алименты, но я хотела получить развод как можно скорее. — Она снова очень ясно взглянула на меня. — Это несправедливо. С одной стороны, я сама виновата. Но все-таки не во всем. Конечно, надо было быть умней. А когда я говорю ему, он просто начинает плакать и говорит, что не может жениться. А почему он не может жениться? Я была бы хорошей женой. Со мной легко ладить. Я ему не мешаю. Но это не помогает.
— Скверная история.
— Да, скверная история. Но что толку говорить об этом. Пойдемте обратно в «Селект».
— Я, сами понимаете, ничем не могу вам помочь.
— Нет, не можете. Только не говорите ему, что я вам сказала. Я знаю, что он хочет. — Тут она впервые оставила свой тягостно веселый тон. — Он хочет вернуться в Нью-Йорк один и быть там, когда выйдет его книга, чтобы иметь успех у девчонок. Вот чего он хочет.
— А может быть, он и не будет иметь успеха. И по-моему, он вовсе не такой. Серьезно.
— Вы, Джейк, не знаете его так, как я. Именно этого он хочет. Я знаю. Знаю. Именно из-за этого он не хочет жениться. Он хочет этой осенью один насладиться своей славой.
— Вернемся в «Селект»?
— Да. Пойдемте.
Мы встали из-за столика — нам так ничего и не подали — и пошли через улицу в кафе «Селект», где Кон сидел за мраморным столиком и, улыбаясь, поджидал нас.
— Ну, чему ты рад? — спросила его Фрэнсис. — Доволен всем на свете?
— Мне смешно, что вы с Джейком секретничаете.
— О, то, что я сказала Джейку, не секрет. Об этом скоро все узнают. Я только хотела преподнести это Джейку в приличной форме.
— О чем это? О том, что ты уезжаешь в Англию?
— Да, о том, что я уезжаю в Англию. Ах, Джейк! Об этом я и забыла сказать. Я еду в Англию.
— Так это же отлично.
— Да, это всегда так делается в порядочном обществе. Роберт отправляет меня в Англию. Он дает мне двести фунтов, и я еду погостить к друзьям. Правда, это будет очаровательно? Кстати, друзья еще ничего об этом не знают.
Она повернулась к Кону и улыбнулась ему. Он уже не улыбался.
— Ты хотел дать мне только сто фунтов, правда, Роберт? Но я заставила его дать двести. Он ведь очень щедрый. Не правда ли, Роберт?
Я не понимаю, как можно было говорить Роберту Кону такие ужасные вещи. Есть люди, которым говорить оскорбительные вещи невозможно. Кажется, мир развалится, в полном смысле слова развалится тут же, на глазах, если сказать им такое. Но вот Кон сидел и слушал все это. Вот все это происходило при мне, и я даже не испытывал желания остановить ее. И это еще оказались милые шутки по сравнению с тем, что было дальше.
— Как ты можешь так говорить, Фрэнсис? — прервал ее Кон.
— Он еще спрашивает! Я еду в Англию. Я еду к друзьям погостить. Случалось вам гостить у друзей, которым вы не нужны? О, им придется так или иначе принять меня. «Как поживаете, дорогая? Сколько лет, сколько зим! Как поживает уважаемая матушка?» Да, как поживает уважаемая матушка? Она вложила все свои деньги во французский военный заем. Да, да. Вероятно, кроме нее, ни один человек на свете этого не сделал. «А как Роберт?» Или еще как-нибудь очень осторожно, вокруг да около. «Будьте осторожны, не упоминайте о нем, дорогая. Бедняжка Фрэнсис так много пережила». Правда, Роберт, это будет весело? Как, по-вашему, Джейк, весело будет?
Она повернулась ко мне, улыбаясь своей нестерпимо ясной улыбкой. Она была очень довольна, что есть кому слушать ее.
— А что ты будешь делать, Роберт? Я сама виновата, я знаю. Я во всем сама виновата. Когда я заставила тебя отделаться от этой девочки, секретарши твоего журнала, я должна была понять, что ты так же отделаешься от меня. Джейк не знает этой истории. Рассказать ему?
— Замолчи, Фрэнсис, ради бога.
— Нет, я расскажу ему. У Роберта в редакции была секретарша. Совершенно очаровательная девочка, и он считал, что она восхитительна, а потом появилась я, и он решил, что я тоже в достаточной мере восхитительна. Так вот я заставила его отделаться от нее, а он в свое время, когда редакция перекочевала, привез ее в Провинстаун из Кармеля, и он даже не оплатил ей обратный проезд. И все это, чтобы доставить мне удовольствие. Тогда он находил меня интересной. Правда, Роберт?
Вы не подумайте, Джейк, — с секретаршей все было совершенно платонически. Даже и не платонически. Вообще ничего такого. Просто она была очень хорошенькая. А сделал он это, чтобы доставить мне удовольствие. Ну что ж, взявший меч от меча и погибнет. Кстати сказано, правда? Советую тебе запомнить это, Роберт, для твоей очередной книги. Понимаете, Роберт собирает материал для новой книги. Так ведь, Роберт? Вот из-за этого он и бросает меня. Он решил, что я не фотогенична. Видите ли, все время, пока мы жили вместе, он так был занят своей книгой, что ничего про нас не запомнил. Так вот он отправляется на поиски свежего материала. Ну что ж, надеюсь, он набредет на что-нибудь безумно интересное.
Послушай, Роберт, дорогой мой. Вот что я тебе скажу. Ты не рассердишься? Никогда не устраивай сцен своим дамам сердца. Постарайся. Потому что ты не умеешь устраивать сцен и не плакать, а когда ты плачешь, тебе очень жалко себя и ты не можешь запомнить, что говорит твоя партнерша. Так ты никогда ни одного диалога не запомнишь. Ты постарайся не волноваться. Я знаю, это ужасно трудно. Но помни: это же во имя литературы. Мы все должны приносить жертвы во имя литературы. Вот я, например. Я еду в Англию и не прекословлю. Все во имя литературы. Мы все обязаны помогать молодым писателям. Не правда ли, Джейк? Но вы не молодой писатель. А ты, Роберт? Тебе тридцать четыре года. Впрочем, для великого писателя это, по-моему, немного. Вспомните Харди. Вспомните Анатоля Франса. Он как раз недавно умер. Но Роберт считает, что Франс писатель неважный. Это ему его друзья французы сказали. Сам он не очень-то свободно читает по-французски. Он не был так талантлив, как ты, правда, Роберт? Как ты думаешь, приходилось ему отправляться на поиски материала? А что, по-твоему, он говорил своим любовницам, когда не хотел жениться на них? Интересно, он тоже плакал? Ах, что мне пришло в голову! — Она хлопнула себя по губам рукой в перчатке. — Я знаю, Джейк, настоящую причину, почему Роберт не хочет на мне жениться. Меня только что осенило. Откровение сошло на меня в кафе «Селект». Какая мистика, правда? Со временем тут прибьют дощечку. Как в Лурде. Сказать, Роберт? Ну слушай. Это проще простого. Как это раньше не пришло мне в голову. Видите ли, Роберт всегда хотел иметь любовницу, и, если он на мне не женится, значит, у него была любовница. «Знаете, она больше двух лет была его любовницей». Понимаете? А если он на мне женится, как он всегда обещал, тогда сразу конец всякой романтике. Правда, я очень остроумно все это вывела? И так оно и есть. Посмотрите на него и скажите, что это не так. Куда вы, Джейк?
— Мне нужно зайти в бар повидать Харви Стоуна.
Кон поднял глаза, когда я выходил в бар. Он был очень бледен. Почему он сидел тут? Почему он сидел и слушал все это?
Я стоял, прислонившись к стойке, и мне их было видно в окно. Фрэнсис все еще говорила, с ясной улыбкой, заглядывая ему в лицо каждый раз, как спрашивала: «Не правда ли, Роберт?» А может быть, теперь она этого не спрашивала. Может быть, она говорила что-нибудь другое. Я сказал бармену, что мне ничего не нужно, и вышел через другую дверь. Выйдя, я оглянулся и сквозь двойную толщу стекла увидел их за столиком. Она все еще говорила. Я переулком прошел до бульвара Распай. Мимо ехало такси, я остановил его и сказал шоферу адрес своей квартиры.
7
Когда я начал подниматься по лестнице, консьержка постучала в стеклянную дверь своей каморки; я остановился, и она вышла ко мне. Она протянула мне несколько писем и телеграмму.
— Вот почта. И еще к вам приходила дама.
— Она оставила свою карточку?
— Нет. С ней был господин. Та самая, которая приходила сегодня ночью. Вы знаете, она оказалась очень милая.
— Она была с кем-нибудь из моих знакомых?
— Не знаю. Он никогда здесь не бывал. Он очень большой. Очень, очень большой. Она очень милая. Очень, очень милая. Ночью она, должно быть, была немножко… — Она подперла голову рукой и стала раскачиваться взад и вперед. — Скажу вам откровенно, мосье Барнс. Ночью она мне не показалась такой gentille[3]. Ночью я была другого мнения о ней. Но поверьте мне, она очень, очень милая. Она из очень хорошей семьи. Это по всему видно.
— Они ничего не просили передать?
— Просили. Они сказали, что заедут через час.
— Когда они придут, попросите их наверх.
— Хорошо, мосье Барнс. А эта дама, эта дама не кто-нибудь. Немножко взбалмошная, может быть, но не кто-нибудь.
Консьержка, прежде чем стать консьержкой, держала ларек с напитками на парижском ипподроме. Ее трудовая жизнь протекала на кругу, но это не мешало ей изучать публику в ложах, и она с гордостью сообщала мне, кто из моих посетителей хорошо воспитан, кто из хорошей семьи, кто спортсмен — слово это она произносила в нос и с ударением на последнем слоге. Единственное неудобство заключалось в том, что люди, не относящиеся ни к одной из этих категорий, рисковали никогда не застать меня дома. Один из моих друзей, весьма недокормленного вида художник, который, очевидно, в глазах мадам Дюзинель не был ни хорошо воспитан, ни из хорошей семьи, ни спортсмен, написал мне письмо с просьбой выхлопотать для него пропуск, чтобы он мог пройти мимо моей консьержки, если ему захочется заглянуть ко мне вечерком.
Я поднялся к себе, стараясь угадать, чем Брет пленила мою консьержку. Телеграмма была от Билла Гортона с известием, что он приезжает пароходом «Франция». Я положил почту на стол, пошел в ванную, разделся и принял душ. Когда я вытирался, у входной двери послышался звонок. Я надел халат и туфли и пошел к двери. Это была Брет. За ней стоял граф. В руках он держал большой букет роз.
— Хэлло, милый! — сказала Брет. — Вы не желаете нас принять?
— Пожалуйста. Я только что искупался.
— Вот счастливец — искупался.
— Только душ принял. Садитесь, граф Миппипопуло. Что будем пить?
— Не знаю, сэр, большой ли вы любитель цветов, — сказал граф, — но я взял на себя смелость принести вам эти розы.
— Дайте их мне. — Брет взяла букет. — Налейте сюда воды, Джейк.
Я вышел на кухню, налил воды в большой глиняный кувшин, и Брет сунула в него розы и поставила их на середину обеденного стола.
— Ну и денек выдался!
— Вы не помните, мы как будто условились встретиться в «Крийоне»?
— Нет. Разве мы условились? Значит, я была пьяна до бесчувствия.
— Вы были совсем пьяная, дорогая, — сказал граф.
— Да. Граф был ужасно мил.
— Консьержка теперь в восторге от вас.
— Ну еще бы. Я дала ей двести франков.
— Какая глупость!
— Не свои, его, — сказала она, кивая на графа.
— Я решил, что нужно дать ей что-нибудь за беспокойство вчера ночью. Было очень поздно.
— Он изумителен, — сказала Брет. — Он всегда помнит все, что было.
— Как и вы, дорогая.
— Фантазируете, — сказала Брет. — И кому это нужно? Послушайте, Джейк, вы дадите нам сегодня выпить?
— Доставайте, а я пока оденусь. Вы ведь знаете, где что найти.
— Как будто знаю.
Пока я одевался, я слышал, как Брет ставит на стол сифон и стаканы, а потом я услышал их голоса. Я одевался медленно, сидя на кровати. Я чувствовал себя усталым, и на душе было скверно. Брет вошла в комнату со стаканом в руке и села на кровать.
— Что с тобой, милый? Не в духе?
Она поцеловала меня в лоб.
— Ах, Брет, я так тебя люблю.
— Милый, — сказала она. Потом: — Хочешь, чтоб я отправила его?
— Нет. Он славный.
— Я пойду отправлю его.
— Нет, не надо.
— Да, да, я отправлю его.
— Нельзя же так вдруг.
— Нельзя, по-твоему? Посиди здесь. Он без ума от меня, поверь мне.
Она вышла из комнаты. Я лег ничком на кровать. Мне было очень тяжело. Я слышал, как они разговаривали, но не прислушивался. Брет вошла и села на кровать.
— Милый мой, бедненький! — Она погладила меня по голове.
— Что ты ему сказала? — Я лежал, отвернувшись. Я не хотел видеть ее.
— Послала его за шампанским. Он любит покупать шампанское. — Потом, немного погодя: — Тебе лучше, милый? Легче голове?
— Легче.
— Лежи спокойно. Он поехал на другой конец города.
— Нельзя ли нам жить вместе, Брет? Нельзя ли нам просто жить вместе?
— Не думаю. Я бы изменяла тебе направо и налево. Ты бы этого не вынес.
— Сейчас выношу ведь.
— Это другое дело. В этом я виновата, Джейк. Уж такая я уродилась.
— Нельзя ли нам уехать на время из города?
— Это ни к чему не приведет. Поедем, если хочешь. Но я не смогу спокойно жить за городом. Даже с любимым.
— Знаю.
— Это ужасно. Я думаю, можно не говорить тебе, что я тебя люблю.
— Что я тебя люблю, ты знаешь.
— Давай помолчим. Все слова впустую. Я уезжаю от тебя, да и Майкл возвращается.
— Почему ты уезжаешь?
— Так лучше для тебя. И лучше для меня.
— Когда ты едешь?
— Как можно скорее.
— Куда?
— В Сан-Себастьян.
— Нельзя ли нам поехать вместе?
— Нет. Это было бы уже совсем дико, после того как мы только что все обсудили.
— Мы ни до чего не договорились.
— Ах, ты же знаешь не хуже меня. Не упрямься, милый.
— Ну конечно, — сказал я. — Я знаю, что ты права. Просто я раскис, а когда я раскисаю, я говорю глупости.
Я сел, нагнулся, нашел свои ботинки возле кровати и надел их. Потом встал.
— Не надо так глядеть, милый.
— А как ты хочешь, чтобы я глядел?
— Ах, не ломайся. Я завтра уезжаю.
— Завтра?
— Да. Разве я не говорила? Завтра.
— Тогда пойдем выпьем. Граф сейчас вернется.
— Да, пора бы ему вернуться. Ты знаешь, замечательно, как он покупает шампанское. Для него это страшно важно.
Мы пошли в столовую. Я взял бутылку коньяка и налил Брет и себе. У дверей зазвонил колокольчик. Я пошел отворять — вернулся граф. За его спиной стоял шофер с корзиной шампанского.
— Куда поставить, сэр? — спросил граф.
— На кухню, — ответила Брет.
— Поставьте туда, Анри, — показал рукой граф. — Теперь ступайте вниз и принесите лед. — Пока корзину водворяли на место, граф стоял в дверях кухни. — Надеюсь, вино вам понравится, — сказал он. — Я знаю, что сейчас у нас в Америке редко приходится отведать хорошего вина, и не считаю себя знатоком. Но это я взял у приятеля, который занимается виноделием.
— Где только у вас нет приятелей, — сказала Брет.
— У него свои виноградники. На тысячи акров.
— Как его фамилия? — спросила Брет. — Вдова Клико?
— Нет, — ответил граф. — Мумм. Он барон.
— Это замечательно, — сказала Брет. — Мы все с титулами. Почему у вас, Джейк, нет титула?
— Уверяю вас, сэр, — граф дотронулся до моего рукава, — титул никогда не приносит пользы. Чаще всего это стоит денег.
— Ну, не знаю. Иногда это очень удобно, — сказала Брет.
— Мне это никогда никакой пользы не приносило.
— Вы не умеете им пользоваться. Мне мой титул всегда открывал огромный кредит.
— Садитесь, пожалуйста, граф, — сказал я. — Разрешите взять у вас трость.
Граф через стол, освещенный газовой лампой, смотрел на Брет. Она курила сигарету и стряхивала пепел на ковер. Увидев, что я заметил это, она сказала:
— Послушайте, Джейк, так я могу испортить ваш ковер. Дайте человеку пепельницу.