- Все! - взмахнул Обабок кулаком.
- Стой, чертило этакий, - увернулся Ванька. - А это что? Все? - и в руке его блеснул полтинник. - Видишь? Ну-ка, понюхай, чем пахнет! вскочив на ноги, сует в самый нос попятившегося Обабка. - Гляди, ребя: фють! - подбросил полтинник вверх, и тот бесследно исчез.
- Ха! - хакнула толпа.
- А теперича смотри! - вскричал Ванька, незаметно покосившись на копошившегося в темном углу Антона. - Раз - первый, два - другой, а серебруха-то у рыжего начальника под бородой! - он дернул за бороду Обабка и достал полтину.
Все захохотали, а Обабок, широко осклабясь и почесывая за ухом, милостиво приказал:
- Ослобонить!..
- Вот спасибо, ваше благородие, - хихикнул в кулак обрадованный Ванька.
Обабок гордо оглядел подбитым глазом толпу и поправил на груди бляху.
- Шарь другого!
Стали обыскивать Тюлю.
Народ стоял в чижовке, очень довольный тем, что видит; ни у кого не было в сердце злобы, все смотрели на Ванькин фокус с любопытством и чувствовали себя празднично, как у ярмарочного веселого балагана. Задние, скаля зубы, напирали на передних, а те, пыхтя, кричали: "Сдай назад, чего прешь!" - и ретиво осаживали. Девки и бабы, затесавшиеся в середку, вызывающе повизгивали.
Тимохе-звонарю больше всех фокус понравился. Чтоб покороче познакомиться с Ванькой Свистоплясом, сел возле него на корточки, хлопнул дружески по плечу и осклабился:
- Дай-ка, паря, покурить.
- Курила бы у тебя вошь в голове! - шутливо ответил Ванька, незаметно подталкивая к Антону свой, уже подвергшийся обыску, мешок.
- Говорок, язви его! - смеялись мужики.
- Говорок - съел у твоей бабы творог!
- Ха-ха-ха!.. вот и возьми его за полтора с полтиной...
Антон понял Ванькину подсобу: трясущимися руками всунул что-то в мешок и, крадучись, толкнул обратно.
- Ах, сво-о-о-олочь! - вдруг покрыл все голоса Обабок.
Толпа замолкла и метнулась в тот угол.
- Это у тебя откуда лисица, а?
- Я сам убил, вишь - ружье у меня, - робко ответил сидевший на полу Тюля.
- Сам?! И это сам?! - Обабок выкинул новые вожжи и со всей силы двинул сапогом Тюлю в бок.
Тот взвыл и, обомлев, пополз к стене.
Толпа замерла. Похолодел Антон.
- Выть?! Ты еще выть, жаба?! - орал Обабок, подскакивая к Тюле.
- Ой, дяденька... Не бей! - в ужасе закрылся тот рукой.
Обабок, прикрякнув, двинул Тюлю кулаком.
- Негодяй!.. - вдруг вскочил в своем углу Андрей и шагнул к Обабку. Как ты смеешь, негодяй?! Как ты смеешь?! - Он был страшен и диким выражением лица и вмиг взвившимся резким голосом.
- А-а-а, - протянул, подбоченившись и чуть попятившись, Обабок. - Ишь ты! А ежели я тебе в ухо порсну?! - пальцы правой его руки заиграли. - А ежели я тебя... - и он, стиснув зубы, сжал кулак.
- Ты кто? Ты десятский?! - еще смелее наступая на Обабка, кричал Андрей. - Десятский?!
- Пшел, погань!.. Не замай!!!
Ванька Свистопляс, врезавшись между ними, испуганно молил:
- Андрей... Андрей... Уймись, пожалуста... - и, растопырив руки, легонько отодвигал политика к стене. - Плюнь, не вяжись!
Обабок кашлянул, поутюжил бороду и повернулся к Андрею задом.
- Шарь этого... холеру-то... - кивнул он головой на притихшего Антона.
Андрей-политик мешком сидел на полу, растерянно хватался за голову, споря и ругаясь с Ванькой.
- А я чо-то зна-а-ю... - протянула, склонив набок голову, белобрысенъкая девочка Акулька.
- Старик пришел, пустите старика, - послышалось с улицы.
- А я чо-то зна-а-аю, дяденька Обабок, - опять пропищала Акулька, он эвот куда схоронил... Вот подохнуть. Грамотку какую-то...
- Ково? - переспросил Обабок и вместе с Акулькой нагнулся к мешку Ваньки Свистопляса..
Антон открыл рот и впился глазами в руки Обабка, торопливо развязывавшие мешок.
- Ведь искал... брось!.. - несмело сказал Ванька.
- Удди!
В чижовке было жарко и душно, пахло потом, винным перегаром, луком и махоркой.
- А! Вот оно что! Ребята, деньги!.. - Обабок тряс над толпой пачкой бумажек.
- Деньги!! Ура... Деньги!
- А они твои? - раздался с улицы голос Лехмана. - Пусти-ка меня... Ну, сторонись, что ль!!
Передние сразу посунулись.
- Милый... - на коленях просил Обабка Антон. - Ради Христа...
- Расступись!! - гремел Лехман... - Это что, грабить?!
- Ради Христа... Ради господа...
Лехман схватил Обабка за горло и грохнул его на пол. Все растерялись. Задние повыскакали на улицу. Ванька в суматохе быстро вырвал деньги из рук Обабка, но Цыган ударил Ваньку по затылку, выхватил у него пачку и, подняв руку вверх, сильным плечом проложил себе дорогу на улицу.
- Эво они!.. Вяжи, ребята, бузуев... Выходи на улку... Эво они!..
Андрея-политика охватила дрожь.
Лехман, прислонившись спиной к стене, тяжело пыхтел. В его руке сверкал клинок ножа.
- Изувечу! Убью!.. - хриплым, уставшим в схватке голосом рокотал он. - Мне каторга не страшна... Только тронь хошь одного, всем вечную память загну!!
- Мы вас, варнаков, нешто шевелили?! - кричал Обабок. - Ты мне, старый черт, полбороды выдрал!..
- Полезешь - башку оторву да в бельма брошу!
- Милые мои, - хныкал Антон, - я вам в ножки поклонюсь.
- Отдай, чалдон, деньги! - сказал грозно Лехман. - Добром отдай...
- Обабок, выходи! - кричали с улицы.
- Кешка, запирай! - скомандовал Обабок, и все, пятясь к двери и со страхом следя за сверкающим ножом деда, высыпали на улицу.
- Еще мы тебя спросим, ворина, где деньги взял? - пригрозил, отдуваясь, Обабок.
- Господом прошу: отдай... В Россию, к своим иду, помирать иду... В земельку свою лечь... - стонал Антон и, поднявшись с полу, со скрещенными на груди руками, несмело подходил к стоявшему за порогом на улице Обабку. - Прошу... умоляю... - Глаза Антона были полны слез, и тряслась хохолком бороденка. - Десять лет копил. Ребят обучал по деревням.
- Кешка, залаживай!
Когда захлопнулась дверь, Антон стал что есть силы бить кулаками и коленками в запертую дверь.
- Отдай!! Отдай!! - вопил он исступленно. - Деньги отдай!.. Мои кровные отдай!..
Голоса, шумя и пересмеиваясь, удалялись.
- Так твою так... вот это - встретили! - вздыхал Ванька, щупая затылок.
- Ах, обить твою медь, - подхватил и Тюля.
Лицо Антона вдруг помертвело.
- Ребятушки... Смерть... - Антон с размаху сел, словно ему перешибли ноги, свесил на грудь голову и распластался на полу.
- Воды давай! Тащи к окошку! - суетился Лехман.
Андрей-политик, уставив в решетчатое окно голову, пронзительно кричал:
- Эй, эй... Отопри!.. У нас человек помирает!..
Но кругом было тихо. Лишь вдали наигрывала гармошка и выводили песню два мужских голоса: на лугу у речки собиралась молодежь.
XVII
Дедушка Устин, сгорбившись, петухом наскакивал на мужиков, сидевших на завалинке:
- Ограбили - и квиты?! Ах вы, непутевые!
- Иди-ка, дедка, иди! Вот тебе на церкву две красных... и проваливай... - сказал Обабок.
Он вытащил из кармана горсть денег и отсчитал трешками, выбирая самые старенькие, двадцать один рубль.
- А достальные возворотите, грех... По правде надо.
- Ну, ладно, возворотим... Проходи!
Устин строго посмотрел на мужиков и пошел к часовне, устало переставляя согнувшиеся в коленях одеревеневшие свои старые ноги.
А мужики разделили по пятерке на дом, остальные решили в пропой пустить: гуляй вовсю, на неделю хватит.
Девчонка Акулька тем временем прибежала к избе старосты Прова и, запыхавшись, крикнула:
- Тетынька Матрена, а у бродяг-то деньги...
- Врё... Много?
- У-у-у, папуша... Вот подохнуть... Мужики за вином побегли.
- Врё?..
- Вот подохнуть...
И припустилась рысью сказать мамке, чтоб пятерку у тятьки отняла: пропьет.
Бородулин чайничал у Матрены. Не дослушав Акулькиной речи, вскочил, табуретку опрокинул, сорвал с гвоздя картуз, - да на улицу:
- Это мои, обязательно мои...
А в ушах его шум гулял, болезнь из головы выходила, и в этом шуме грезилось: "Деньги найдешь, - быть"...
И, не спрашивая встречных, - сами ноги несли, - спешил к той заветной, пьяной завалине, где ходила уже чарка зелена вина.
- Братцы, у меня деньги пропали!
Точно бичом хватил: чарка остановилась, Обабок сразу присел на луговину, все затихли и, разинув рты, смотрели на Бородулина.
- Какие, Иван Степаныч, деньги, когда? - притворчиво спросил Цыган.
Бородулин все подробно рассказал: как с топором бежал по улице за жуликом, как в волость ездил, и про видение сонное в тайге: денег не жаль ему, лишь бы вора изобличить, только бы найти разгадку сну.
Мужики смотрят на него, дивятся: заикается Бородулин, руками машет, не в себе.
- Вы у бродяг, братцы, деньги-то отобрали?.. Обязательно мои...
И опять:
- Кешка, отворяй!
- Робенки, выходи!
Лехман высунул из двери голову и кивнул своим:
- Кажется, старшина, товарищи, пришел. Ну-ка...
Один за другим вышли четверо. Ограбленный Антон оправился и весь вдруг наполнился надеждой: глаза сразу Бородулина разыскали, улыбнулись ему и запросили пощады и милости.
- Который? - всех четверых взял взглядом Бородулин.
- Вот, - сказал Обабок, указав ногой на Антона.
Тот поклонился низко Бородулину и заговорил:
- Мои, господин старшина, у меня отобрали... кровные мои.
- Не он, - перебил Бородулин, - этого наздогнал бы.
- Отпустите нас, сделайте милость, мы своей дорогой шли... - загудел и Лехман.
Андрей из чижовки вышел.
Что-то ударило купца по сердцу, кто-то в уши крикнул: он!
- Это кто?!
Лехман, оглянувшись, куда показывал Бородулин, сказал:
- Это Андрей, политик тут один, недавно в тайге к нам пристал.
Зашатался Бородулин, защурился: так ярко вспыхнул в глазах огонь, все сказавший, на мгновенье туманом все покрылось, - и вдруг:
- Он!!
- Бородулин, Иван Степаныч! - радостный голос раздался, и Андрей шагнул к Бородулину. - Иван Степаныч!
- Он! Ребята, бей!!
Бородулин крякнул, привскочив: трах! - мимо, увернулся; трах! кто-то на руке повис.
- Бей!.. Кто это? Нож, нож, нож, лови, держи, режь!
А в гору во весь дух летит он, враг, он, окаянный, живой оборотень, он!
- Держи-и-и!!
А сзади мужики с кольями, с ножами, с кулаками:
- Держи! Держи!!
Тропинка в тайгу стегнула. Андрея не видать, прытко бежит, смерть по пятам несется.
- Напересек, напересек ему!!
- Держи-и-и!!
Сучья трещат, гам, ругань: ломится тайгой деревня, осатанели мужики. Бородулин впереди, легче пуху, себя не чувствует.
- Обутки сбросил, стервец... За мной!..
- Айда!!
Тропинка на луговой пригорок взметнулась, хорошо видать: нет врага, скрылся...
- Ребята! Сюда!.. Эн шапка!..
И слышит притаившийся в чаще Андрей, как, тяжело пыхтя, бегут мимо него, незримого, незримые люди: обманул их, бросил шапку вперед по тропинке, а сам в чащу, замер.
Кончилась лихая вереница, три мальчонка в хвосте бежали.
Андрей, пригибаясь к земле, бросился наискосок к речке и, еле переправившись вброд, пал в кусты, потеряв сознание.
А у чижовки оставшиеся мужики вихрем налетели на бродяг:
- Бей! Рр-работай! - сшибли их с ног, и началась расправа.
Все в клубок смешалось. Ревом и стонами задрожал воздух; лаяли собаки, визжали и плакали женщины, надрывались, яро хрипя, хмельные мужики. Бродяг били кулаками, били палками, топтали огромными подкованными сапожищами, где-то кирпич нашли - били кирпичом.
Вдруг:
- Стой! Что вы, окаянные!.. Стой!
Лысый, с грозным огнем в главах, Устин совался возле кучи извивавшихся тел и взмахивал руками:
- Стой! Остановись!..
Не сразу очнулись: руки ходу просят, осатанелые глаза кровью налились, на кулаках вбросили бродяг в чижовку, с руганью захлопнули дверь и, надсадисто дыша, буйно повалили в тайгу, на подмогу погоне за Андреем.
А старый Устин, в большущих своих сапогах, все так же подгибая ноги, торопливо вслед мужикам кинулся и не переставая звал:
- Воротись, лиходеи!.. Прокляну!.. Стой!!
В свалке Лехман кудрявого парня ножом пырнул. Парень лежал у чижовки вниз лицом и стонал, а на него лили ключевую воду. Плакала над ним в голос мать, ахали и ругались оставшиеся возле мужики, а пьяный отец, по прозвищу Крысан, лез драться к ключарю Кешке и диким голосом ревел на всю деревню, взмахивая огромным топором:
- Отопри, тебе говорят!.. Всех один кончу... Всех!!
Был полдень.
XVIII
В это время тайгой ехали трое: Анна, Пров, Даша... Эта насильно увязалась, упросила Прова Михалыча: праздник, погулять охота.
Отец с дочерью впереди, Даша далеко отстала: конь уросит, а Даша отвыкла от седла, боится.
У Прова душа играет, он глядит в спину дочери, на статную, крепкую, с обнаженными белыми икрами, фигуру, радуется: дочь говорит правильно, про все выведывает, все знать хочет, болезни не видать.