Вся крыша чижовки, как поле цветами, усеяна ребятами.
Федота нет, ему некогда, на пашню укатил. Бродяги на колени опустились: только Лехман, выше всех среди толпы, столбом стоит, угрюмо смотрит в землю.
- Люди добрые... - тихо начинает Антон.
- Чуть жив... Осподи... - причмокивают бабы и качают головами.
- Смилуйтесь, люди добрые... Пожалейте...
И все время, пока он говорит, Ванька Свистопляс, стоя на коленях и широко опершись ладонями в землю, то и дело бухается в ноги мужикам и тихо, без слов, скулит...
- Пойдем, ребята!.. - громко сказал бродягам Пров. - Нечего тут...
Толпа утихла.
- Вставай! - приказал Пров.
- Люди добрые!.. - взмолил Антон. - Меня казните, их не трогайте... Мой грех... Я все напакостил...
- Ты?! - крикнул Крысан и вылез из толпы. - И моего мальца ножом пырнул ты?!
- Ну, я... ну... - уронил Антон.
Крысан так крепко стиснул зубы, что черная бороденка хохолком вперед подалась, а скулы заходили желваками.
- Вон лесовик-то стоит!.. Орясина-то!.. Вон кто... Бей его, ребята!!
- Стой! - схватил Пров за ворот Крысана. - Не лезь!.. Мы сами разберем.
- Дурачье... Чалдоны... - презрительно прогудел Лехман и ударил по толпе взглядом.
Сенька с Мишкой - два друга - с кулаками подлетают, громче всех орут:
- Они, варнаки, и коров перерезали... Не иначе!
На Прова напирает возбужденная толпа.
- Стой! Сдай назад!.. Черти!
- А-а-а... Заступник?..
Бабы от перепуга к месту приросли. Толпа напирает и гудит. Кто-то пальцы в рот вложил и оглушительно свистнул.
- Бей их!
Тюля отчаянно взвыл, Лехмана к земле за штанину тянет:
- Дедка, проси... Дедка, на колени...
Пров охрип:
- Сдай, тебе говорят!!!
Но голоса пьяно ревели:
- Расшибем!
Улюлюкали, кулаки сжимались, глаза метали молнии, все ходило ходуном.
И вдруг толпа враз грянула ядреным, зычным хохотом и утонувшими в смехе глазами унизала неожиданно кувырнувшегося рыжего Обабка.
Обабок, ко всему равнодушный, стоял пред этим смирнехонько рядом с Провом и, мечтая о бутылочке, только что потянулся и сладко позевнул, а какой-то парнишка, наметив с крыши в Лехмана, как трахнет невзначай в широко разинутый Обабков рот липкой грязью. Обабок на аршин припрыгнул и, дико выпучив глаза, шлепнулся задом наземь:
- Тьфу!!
Заливалась толпа, буйно звенела на крыше детвора, хохотали бабы, девки, Пров, хохотал бежавший по дороге веселый звонарь Тимоха, даже у Тюли смешливо заходили под глазами фонари.
А сидевший на земле Обабок усиленно плевал, отдирал грязь из рыжей бороды и по-медвежьи рявкал:
- От так вдарил!.. Язви те...
Не дал Пров остыть смеху, замахал руками, закричал снисходительно строгим голосом, чуть улыбаясь:
- Ну, молодцы, расходись, расходись!.. С богом по домам... Бабы, девки, проваливай!..
Бродяги поднялись и глядели с надеждой на Прова.
Когда угасла последняя смешинка, опять окаменело сердце Прова, строгое, темное, мозолистое. Угрюмо вскидываясь взглядом на разбредавшихся баб, Пров чуял, как набухает злобой его сердце:
"Три белые, последние... Ну, погоди-и-и!"
И когда поредела толпа, Пров отвел в сторону Цыгана да Сеньку Козыря и долго им что-то наговаривал, указывая вдаль: крутой наказ дал. Еще двоих отвел.
- Ну, так счастливо, ребята... Айда!..
- Айда! - крикнул басом оправившийся Обабок и под злым взглядом Прова зашагал к своей избе.
Повели бродяг пять мужиков.
А за ними следом другая компания пошла - Андрея разыскивать, что у Бородулина деньги утянул; его, варнака, надо изымать обязательно: он из Бородулина душу вышиб... Какой он, к лешевой матери, политик... Вор!
Про Кешку и забыли. Он орет в чижовке, но глухо, плохо слышно, Тимоху кличет:
- Где ты, дьявол, кружишься?! Живой ногой к Устину... Живо, сек твою век!..
- А подь ты к... - огрызается тот, скаля зубы. - Я лучше с парнишками в городки побьюсь...
Бабы только до веселой горки дошли.
Ребятенок едва прогнали.
А карапузик Митька хитростью взял, к речке спрыгнул, бежит у воды, его не видать. Бежит-бежит да наверх выскочит, а как в лес вошли, по-за деревьями прячется, - одна штанишка со вчерашнего дня засучена, другая землю метет.
Староста Пров, отправив бродяг, решил остаться дома и медленно пошел по улице. Но чем ближе к дому, ноги быстрей несут, - мысли подгоняют их, мысли быстро заработали. И, уж не замечая встречных, вбежал Пров в свою кладовку, дробовик сорвал с крючка, - вот хорошо, Матрена не заметила, да по задворкам, крадучись, назад.
Когда бежал мимо Федотовых задов, слышит - мужики галдят, вином угощаются.
"Разве тяпнуть для храбрости? Нет, дуй, не стой... Лупи без передыху..."
XXVI
Бродяги со скрученными руками шли тихо.
- Куда же вы нас ведете? - спросил Лехман.
- В волость.
Ваньке Свистоплясу в свалке, вместе с ухом, ногу повредили.
Идет Ванька, прихрамывает, ступать очень больно. Стонет.
Тюля бодро шагал бы, если б не беда: гирями беда нависла, гнет к земле, горбит. Левый глаз совсем запух, закрылся, а правый - щелочкой выглядывает из багрового подтека; как слепой идет Тюля, голову боком поставил.
Антону рук не связали, уважили:
- У меня, милые, бок поврежден...
Он нес узелок с новыми своими сапогами. Под глазами черные тени пали, щеки провалились, без шапки идет, волосы прилипли ко лбу, ворот расстегнут, на голой груди - гайтан с крестом.
Солнце подымается, ласкает утренний тихий воздух - теплом по земле стелется.
Полем идут - цветами поле убрано, - прощайте, цветы!
Медленно движутся: путь труден.
Не разговаривают, не советуются, а близко чуют друг друга, души их в одну слились. Так легче: не один - вчетвером беду несут.
Черемуховой зарослью идут - черемуха белым-бела. Воздухом не надышишься, до того сладостен и приятен запах.
Тайгою идут - хорошо в тайге. Стоит молчаливая, призадумавшись, точно храм, божий дом, ароматный дым от ладана плавает.
Вот и зеленая лужайка, вся в солнце: хорошо бы чайку попить.
- Хорошо бы, Тюля... - силится пошутить Лехман.
- Славно ба, - на полуслове понял Тюля.
Лехман шагает крупно, в груди у него хрипит, согнулся, лицо темное. Версты полторы от деревни прошли, немогота опять настигла. Нет сил идти.
В конвоиры к бродягам Крысан прилип.
Все мужики как мужики: идут, посмеиваются. Цыган бутылку вина из плисовых штанов вытащил, отпил, другому передал, третьему; только Крысан молча идет, нахлобучив на брови зимнюю свою, с наушниками, шапку, за щеками сердитые желваки бегают, зубы стиснуты, глаза рысьи, оловянные, жрут бродяг неистово. Молчком идет, чуть поодаль, ружье у него за плечами хорошее, называется "турка", медвежиное.
- Развяжите нас, пожалуйста... Комар поедом ест...
Мужики не ответили. Бродяги мотали головами, но комары жадно пили кровь.
Только до "росстани" дошли, до "крестов", где дороги таежные пересеклись, глядят - телега тарахтит. Заимочник Науменко, бывший каторжник, домой едет, корье везет.
- Куда, робяты?
- Да вот... бузуев... А вино у тебя есть?
- Есть... Вот дойдете до заимки - угощу.
Когда подошли к заимке, Крысан спросил:
- А нет ли у тебя, Науменко, лопаты хорошей али двух?
- Зачем?
- Бузуев закапывать... - пробурчал Крысан.
У Науменко бородатое лицо сразу вытянулось:
- Да что-о-о вы это, робята...
А бродяг бросило в дрожь.
Конвоиры вошли в избу. Каторжник Науменко подошел к бродягам:
- Бегите, братцы, скореича... Я развяжу...
- Нет, - сказал Лехман. - Нам все одно подыхать... У нас все кости перебиты... - Губы его дрожали, брови то лезли вверх, то падали.
Мужики, выпив по стакану, вышли и собрались в путь.
Как ни отказывался Науменко идти с ними, силком принудили.
- Будешь перечить - все твое жительство спалим! - пригрозил Крысан. Всей деревней придем...
Науменко скрепя сердце на своей лошаденке опять вслед плелся и выпытывал у братанов Власовых, в чем вина бродяг.
Антон шел, бессмысленно озираясь, и ему хотелось громко, на всю тайгу, заголосить или вскинуть вверх голову и завыть диким звериным воем.
А Ванька Свистопляс с Тюлей готовы были броситься пред мужиками, целовать им ноги и молить о пощаде и милости.
Только у Лехмана своя была дума, упрямая. Ей некуда разгуляться: в стену уперлась и бесповоротно встала.
- Бей наповал!!! - неожиданно крикнул он и враз остановился.
Сзади грянул выстрел: "турка", ружье медвежиное, грохнуло на всю тайгу и раскатилось.
- Ой, ты!! - дико взвыли братаны Власовы.
Бродяги помертвели.
А Лехман назад посунулся, потом пал на четвереньки и страшно закатил глаза. Орошая пыль кровью из простреленной ноги, он ползал по дороге и сквозь стоны сек подошедшего Крысана:
- Подлец ты, а не стрелок... Гадюка...
- Замолчь, шволочь! - взмахнул Крысан прикладом. - Убью...
- Что ты, собака!.. - сгреб его Науменко.
- Удди, дьява-а-л! - рванулся Крысан.
Он весь был в злобе: захлебываясь, дышал и свирепо таращил глаза и на Науменко, и на оторопевших братанов Власовых.
Цыган далеко впереди лесом шел, песни орал. Как услыхал выстрел, выскочил на опушку и, проверив бродяг взглядом, крикнул:
- Кого?!
Братаны Власовы, высокие, белобрысые, в черных запоясанных армяках, Лехмана на телегу положили. Они мужики смирные: им бы без оглядки домой бежать, да против миру нельзя!
А мальчонка Митька что есть духу полетел домой, в Кедровку, и, вытаращив глаза, хрипло, чужим голосом ревел:
- Уй... уй... уй!..
- Ах ты гнида! Хватай его! - пугал Цыган, притоптывая на месте.
Но тот бежал, не оглядываясь, поддергивал на ходу штанишки и не переставая выл.
Андрей очнулся и открыл глаза. Над ним голубело небо. Он осторожно приподнялся на локтях и, крадучись, огляделся. Тихо было, кругом кусты, внизу переливалась вода.
- Ловко... вот это ловко... - криво ухмыльнулся Андрей и закусил вдруг запрыгавшие губы. - Фу, че-орт...
Он опять лег и закрыл глаза. Долго лежал так, ни о чем не думая, в каком-то полусне.
- Нет, погоди... - сорвалось у него. Он быстро сел. - Еще не все кончено... Да... - Его голос дрожал, срывался, был болезненным и рыхлым.
Андрей крепко сомкнул кисти рук и уставился в одну точку. Он старался сосредоточиться на пережитом. Но все только что происшедшее, такое дикое и непонятное, куда-то отхлынуло и померкло.
"Что это значит? Где Анна? Где Бородулин? - пытался Андрей повернуть думы и подчинить их себе, но тут же всплывало ненужное: - Надо сапоги новые... хорошо я срезал белку..." - и затуманивало главное: как быть, что делать?
"Надо разыскать Прова", - твердо сказал Андрей, пытаясь представить себе отца Анны: он никогда не видал его. Но мысль, не дав ростков, лениво затихала.
Андрей поднялся и, откинув чуб, вышел на поляну.
А в это время жадно уставились на него два человечьи глаза.
Андрей, учуяв, круто повернулся: у опушки, невдалеке от него, стоял мужик.
- Эй, дядя! - крикнул Андрей. - Проведи меня к старосте... Я политический... Из Назимова...
- А-а-а, - остолбенев на миг, протянул Пров. - Так это ты, змей?.. Он вскинул ружье, подбежал поближе и прицелился.
Андрей стоял неподвижно: ноги не повиновались, и пропал голос.
Но какая-то сила ударила в душу Прова, зарябило в глазах, ружье закачалось, опустились руки.
- Отвела, заступница, - выдохнул Пров, перекрестился и подошел к Андрею.
Тот поднял на него глаза и достал горящим взглядом до самого его сердца.
- Ну, вот... я один... Бей! Стреляй...
Пров разинул рот и не знал, что делать.
- Дочерь моя... Анна... Эх, брат-брат...
Андрей покачнулся.
- Пров?.. Пров Михалыч?! - и сразу почувствовал, что ему не хватает воздуха.
- На-ко, оболокись... - сказал, засопев, Пров, снял армяк и бросил к ногам Андрея.
XXVII
Варька вдруг вскочила и только начала Анну будить, как отворилась дверь.
- Варюха, Сенька по тебя прислал, требовает тебя, - пропищал белоголовый Оньша, братишка Сеньки Козыря.
Варька с кулаками бросилась к парнишке:
- Убирайся, дьяволенок, покуда цел!.. Я ему нихто!.. Тре-е-бо-вал... Вот я чичас мужикам все обскажу... Живорез он... Живорез!
Парнишка выскочил, захлопнул дверь, опять чуть приоткрыл, крикнул:
- Потаску-у-ха!.. - и метнулся вниз по лестнице...
- Ты что? - встревожилась проснувшаяся Анна.
Варька стоит, опершись о печку локтем, и тяжело дышит.
- И батька-то твой, Пров-то Михалыч, хорош... - сквозь слезы выкрикивает она. - Эн бузуев кончить порешил... На что похоже? Псы этакие... Варнаки...