В этот момент в конце площади возникло какое-то движение, из примыкающей к ней улицы выплеснулась толпа ремесленников, возглавляемая гигантом-мясником, который размахивал мясницким топором. Они кричали: «Свобода!» Маттео направился к ним, начал им что-то говорить, но мясник прервал его, рявкнув: «Свобода!» — и остальные поддержали его ревом и криками.
Рядом с Маттео возник Кеччо, сопровождаемый вооруженными слугами. За ним следовала небольшая группа людей, кричащих: «Браво, Кеччо! Браво!»
Увидев Кеччо, ремесленники окружили его, громко приветствуя и поздравляя… Народу на площади все прибавлялось. В городе закрывались все лавки и мастерские, люди спешили на площадь. Я протолкался к Кеччо и шепнул ему:
— Эти люди! Воодушевите их, чтобы подать пример остальным.
— Возглавить толпу?
— Не важно. Используйте их. Бросьте им кость, и они исполнят вашу волю. Отдайте им тело графа!
Он посмотрел на меня, кивнул и прошептал:
— Быстро!
Я побежал во дворец и сказал Марко Скорсакане, что нужно делать. Мы прошли в Кабинет нимф. Тело графа лежало лицом вниз, в луже крови. В спине зияли две раны: Лодовико нанес второй удар, чтобы подстраховаться и гарантированно отправить Джироламо в мир иной. Мы подхватили еще не остывшее тело и потащили к окну. С трудом подняли его на подоконник.
— Вот ваш враг! — прокричал я.
Потом мы столкнули графа вниз, и он упал на камни с глухим ударом. Громкий крик вырвался из всех глоток, когда они бросились к трупу. Один человек сорвал с шеи золотую цепь, но, когда бросился бежать, за нее ухватился другой. В борьбе цепь порвалась, один остался с цепью, второй — с драгоценным камнем. Потом с криками ненависти они набросились на труп. Пинали его, били по лицу, оплевывали. С пальцев сорвали перстни, потом с тела камзол, обтягивающие штаны, башмаки. Менее чем через минуту он лежал на камнях голым, каким и появился на свет божий. Они не знали жалости, эти люди. Смеялись, отпускали грязные шутки насчет его наготы.
А народу на площади все прибавлялось. Появились женщины низших сословий, их пронзительные вопли присоединились к крикам мужчин. Шум стал оглушающим, и громче всех звучали слова «свобода» и «смерть».
Вдруг кто-то крикнул: «Графиня!» — и крик этот волной прокатился по всей площади:
— Графиня! Графиня!
— Где графиня? Приведите ее. Смерть графине!
Узнав, что графиня во дворце, толпа заорала:
— Во дворец! Во дворец!
Кеччо повернулся к нам.
— Мы должны ее спасти. Если они доберутся до нее, то разорвут. Отведите ее в мой дом.
Маттео и Пансекки собрали вооруженных слуг Кеччо и ушли во дворец. Через несколько минут вывели из него Катерину и детей, окружив их плотным кольцом, с мечами в руках.
Крик вырвался из тысячи глоток. Толпа надвинулась на маленький отряд. Кеччо обратился к людям, требуя, чтобы они дали пройти графине. Горожане чуть отступили, но, когда Катерина проходила мимо, шипели и обзывали ее грязными прозвищами. Она шла с гордо поднятой головой, глядя прямо перед собой. На лице не читался ужас, даже щеки не побледнели.
Казалось, она вышла на площадь, запруженную верноподданными, которые собрались, чтобы поприветствовать ее. Внезапно какому-то мужчине пришла в голову мысль, что она могла спрятать на себе драгоценности. Он пробился прямо к Катерине, ухватился за ее грудь. Она ударила его по лицу. Толпа ответила криком ярости, двинулась вперед. Маттео и его люди остановились, плотнее сжав оцепление.
— Клянусь Богом, я убью любого, кто подойдет на расстояние вытянутой руки! — предупредил Маттео.
Горожане в испуге подались назад, и, воспользовавшись моментом, маленький отряд покинул площадь.
Люди начали переглядываться. Их ненависть требовала выхода, но они не знали, с чего начать. Глаза сверкали, руки чесались. Кеччо уловил настроение толпы и указал на дворец:
— Это плоды ваших трудов, ваши деньги, ваши драгоценности, ваши налоги. Пойдите и возьмите то, что принадлежит вам. Этот дворец! Мы отдаем вам дворец!
Толпа ответила громкими радостными криками, горожане бросились к дворцу, поднялись по лестнице, устроили давку в дверях, разбежались по великолепным залам и комнатам.
Кеччо смотрел, как все больше и больше людей исчезает за дверями.
— Теперь мы их наконец-то проняли.
Через несколько минут толчея в дверях только усилилась, потому что появились те, кто хотел уже не войти, а выйти. В ход пошли кулаки, тут и там вспыхивали драки. Окна распахивались, из них на площадь летели вещи — покрывала, простыни, портьеры, великолепные шелка, парча, атлас. Стоявшие внизу женщины все это подбирали. Иногда завязывались потасовки, но из окон летело так много вещей, что никто не оставался с пустыми руками. Из дворца мужчины выносили охапки всякого добра, до отказа набив и карманы, отдавали все своим женам и вновь устремлялись обратно. После того как с мелочевкой покончили, пришла очередь мебели. Люди выносили стулья и сундуки, торопясь, как бы их добыча не приглянулась кому-то еще. Иной раз двое или трое мужчин тащили тяжелый комод или резное изголовье кровати. Крики и толкотня только нарастали. Покончив с мебелью, оглядываясь, они видели везде только голые полы и стены. Но тут же поняли, что забрали еще не все. Принялись выворачивать двери. С площади мы видели, как за дверьми последовали и оконные рамы. Их выдирали вместе с петлями. От дворца люди уходили, тяжело нагруженные, с окровавленными от тяжелой работы руками.
По всему городу звонили колокола, а люди все прибывали на площадь. Тысячи не смогли ничем поживиться во дворце, и они злобно кричали на других горожан, которым повезло больше. Люди сбивались в банды, стихийно появлялись главари, которые распаляли остальных. Кеччо стоял среди людей, не в силах утихомирить толпу. Внезапно возникла и мгновенно разлетелась по площади новая идея:
— Сокровищница!
Неодолимая, как море, толпа рванула к Габелле, зданию, которое занимали сборщики налогов, и через несколько минут его постигла участь дворца: от него остались только голые стены.
Толпа схлынула и площадь опустела. Обезображенный труп графа лежал на холодных камнях у стены дома, которым Джироламо так гордился. Сам же дом, с зияющими дырами вместо окон, казалось, стал жертвой гигантского пожара: от него остались только голые стены. Он опустел, если не считать нескольких упрямцев, которые еще бродили по залам и коридорам в тщетной надежде чем-нибудь поживиться. Они напоминали стервятников, опоздавших к пиршеству.
Тело графа сделало свое дело и теперь могло покоиться с миром. Кеччо послал за монахами, которые положили труп на носилки, прикрыли его наготу и унесли в церковь.
Пришла ночь, а с ней и некоторое успокоение. Бурлящий город начал затихать. Постепенно все звуки сошли на нет: горожане забылись тревожным сном…
Глава 25
Утром мы поднялись рано. Город принадлежал нам, за исключением крепости. Кеччо уже подъезжал к ней, возвышающейся над городом, и предложил коменданту сдаться. Он, как и ожидалось, отказался, но нас это не сильно волновало: Катерина и дети находились у нас, и мы рассчитывали, что это убедит коменданта открыть ворота крепости.
Кеччо созвал заседание совета, чтобы обсудить, что делать с городом. Сделал это лишь из уважения к заведенным порядкам, потому что для себя он уже все решил и предпринял соответствующие шаги. С учетом городской смуты, крепости, остававшейся в руках врага, и армий Лодовико Моро в Милане надежды выстоять в одиночку не было никакой, и Кеччо принял решение предложить город папе. Тем самым он мог обезопасить себя от внешних врагов, а во внутренние дела владыка Рима особо вмешиваться бы не стал. Реальная власть принадлежала бы самому влиятельному горожанину, ставленнику папы, и Кеччо знал, кто им станет. Более того, и без того мягкая хватка папы могла ослабеть после смерти последнего, в суматохе очередного конклава, и вот тогда появлялась возможность обрести настоящую свободу, а Кеччо мог бы стать настоящим правителем. Поэтому еще прошлой ночью он отправил депешу протонотарию Савелло, назначенному папой губернатору Чезены, с изложением случившегося и предложением папе взять город под свое крыло. Кеччо попросил ответить немедленно и ожидал послания протонотария с минуты на минуту.
Заседание совета назначили на десять утра. В девять Кеччо получил согласие Савелло.
Председатель совета, Никколо Торниелли, открыл заседание, напомнив членам совета о причине его созыва, и предложил высказаться. Поначалу все молчали. Никто не знал, что задумал Кеччо, и никому не хотелось, чтобы его предложение не понравилось Кеччо. Жителей Форли всегда отличали осторожность и осмотрительность. Через какое-то время поднялся какой-то старик, поблагодарил Кеччо за свободу, которую тот принес городу, и предложил ему выступить первым. Идею подхватили, один за другим начали подниматься наиболее влиятельные члены совета и говорили то же самое, пусть и другими словами, как бы претендуя на оригинальность.
Потом встал Антонио Ласси. Именно он посоветовал Джироламо обложить город более высокими налогами, и его знали как смертельного врага Кеччо. Многие удивились, когда увидели его входящим в зал заседания совета, предположив, что он покинул город по примеру Эрколе Пьячентини и других фаворитов графа. А уж когда он решил выступить, изумление охватило всех.
— Наш добрый друг Никколо созвал нас, чтобы решить, что делать с городом. Судя по всему, многие склоняются к тому, чтобы просить защиты у того или иного сильного соседа. Но мне представляется, что лучше остаться свободными, какими мы стали благодаря нашей победе. Давайте сохраним свободу, которую добыли нам эти люди, рискуя собственной жизнью… Почему мы сомневаемся в нашей способности сохранить свободу наших предков? Мы же их прямые потомки, в наших жилах течет их кровь, мы выросли в построенных ими домах! Почему мы думаем, что не способны воспользоваться выпавшим нам шансом? Давайте не бояться, что могучий монарх, который защитит город, сойдет с тропы справедливости и не сумеет взрастить росток свободы, который наконец-то взошел в нашем городе.
Тут Антонио Ласси выдержал паузу, чтобы оценить реакцию других членов совета.
— Но сам Спаситель показал нам, что пастух необходим для сохранения стада. И Он указывает нам, что наши взоры должны обратиться к тому, кто непосредственно приложил руку к уничтожению волка. Я предлагаю отдать нашу свободу в руки того, кто лучше всех сможет ее защитить, — Кеччо д’Орси.
Члены совета ответили криком удивления. Неужели это предложил Антонио Ласси? Они посмотрели на Кеччо, но его лицо оставалось бесстрастным, лишенным даже намека на эмоции. Они спрашивали себя, не подстроено ли все заранее, не подкупил ли Кеччо своего врага, не попытался ли Антонио таким способом примириться с победителем. На лицах читалось смятение. Собравшиеся оказались в трудном положении: никто не знал, чего именно хочет Кеччо. Высказываться им или молчать? Вид их вызывал жалость. Наконец один поднялся и поддержал предложение Антонио Ласси. Тут уж и остальные собрались с духом и принялись произносить восхваляющие Кеччо речи, упрашивая его взять на себя правление городом.
Сухая улыбка появилась на лице Кеччо, но тут же исчезла. И наконец, решив, что сказано достаточно, он поднялся и, поблагодарив всех выступавших за теплые слова, изложил свое видение ситуации.
— Это правда, мы захватили город, рискуя собственными жизнями, но действовали мы ради города, а не себя… Никто не думал о личной выгоде, мы руководствовались чувством долга. Свобода и всеобщее благополучие — такие цели мы ставили перед собой. Я от всего сердца благодарю Антонио Ласси и всех вас за ваше доверие ко мне, которое столь велико, что вы готовы поставить меня править городом. Одно ваше желание принять такое решение я расцениваю как достаточную награду. Но, Бог свидетель, нет у меня желания править. Мне нужна любовь моих сограждан, а не страх подданных. Я со страхом думаю о тяжких обязанностях правителя. И кто поверит в мою личную незаинтересованность, увидев, как я подхватил скипетр, выпавший из безжизненной руки? Простите меня, я не могу принять ваш дар. Но есть силы, способные управлять городом. Церковь не отказывает тому, кто просит убежища, и простит нас за то, что мы освободились от ярма тирании. Давайте попросим защиты у Святого Отца…
Члены совета прервали его аплодисментами. Они не хотели слушать дальше, потому что уже согласились с ним. Тут же приняли решение отправить делегацию к губернатору Чезены. Заканчивая заседание, члены совета вновь принялись возносить хвалу Кеччо. И если перед заседанием его позиции были сильны, то теперь стали в десять раз сильнее. Зажиточные сословия боялись толпы и выражали недовольство тем, что Кеччо прибег к ее помощи. Теперь же и они приняли его сторону.
Люди знали, что совет собрался с тем, чтобы решить судьбу города, и тысячи горожан пришли к зданию совета. Новость распространилась мгновенно, и когда Кеччо появился на верхней ступеньке лестницы, они приветствовали его громкими криками, выражая поддержку и восхищение:
— Браво! Браво!
Он направился домой, и толпа последовала за ним, оглашая криками серые улицы. Вдоль стен домов плотными рядами стояли люди, многие поднимались на цыпочки, чтобы получше разглядеть Кеччо. Мужчины махали шляпами и подбрасывали их в воздух, женщины приветствовали его взмахами разноцветных платков. Детей поднимали на плечи, чтобы они могли увидеть великого человека, их пронзительные крики добавлялись к общему шуму. Потом кому-то пришла мысль бросить под ноги Кеччо плащ, чтобы он прошел по нему. Другие последовали его примеру, и теперь ноги Кеччо уже не касались земли. Перед ним рассыпали корзины цветов, по воздуху растекся резкий запах нарциссов. Поначалу все кричали, кто во что горазд, но постепенно два слова начали набирать силу, и вскоре их скандировали тысячи глоток:
— Pater Patria![24] Pater Patria!
Кеччо шел с непокрытой головой, глядя под ноги, с бледным лицом. Столь велик был его триумф… что ему было страшно.
Процессия достигла улицы, на которой находился дворец д’Орси, и в этот момент из ворот дворца вышла жена Кеччо и его дети. Они двинулись к нам, сопровождаемые благородными дамами. Произошла радостная встреча, и Кеччо, раскрыв объятия, прижал жену к груди и нежно поцеловал. Потом одной рукой обнял за талию, другой взял за руку одного сына, второй встал со стороны матери, и они пошли к дому. Толпа ответила восторженным ревом. Людей захлестнули эмоции, и свою радость они могли выразить, лишь крича во весь голос:
— Pater Patria! Pater Patria!
Глава 26
Через какое-то время официальная делегация, посланная в Чезену, вернулась с известием, что протонотарий Савелло никак не мог решить, принимать город или нет, но, увидев твердое желание жителей Форли перейти под правление папы и убедившись, что именно набожность горожан привела их к такому решению, не посмел противиться воле небес и согласился прибыть, чтобы самолично принять город под крыло Церкви.
Кеччо чуть улыбнулся, услышав про сомнения, которыми терзался этот достойный человек, но полностью одобрил решение монсеньора Савелло, подумав, что его приезд более чем уместен.
Протонотария приняли с должным почетом. Ростом Савелло не вышел, зато мог похвастать дородностью. Большущий круглый живот, толстое, всегда красное лицо, двойной подбородок и бычья шея. Огромные уши торчали, а маленькие свинячьи глазки, казалось, буравили насквозь. Он сильно облысел, и макушка сверкала на солнце. Тонкие, выцветшие брови едва просматривались между обширными полями бритых щек и лоснящегося лба, так что лицо его отчасти напоминало гладкий костяной шар. В Форли он прибыл в роскошном бархатном наряде. После положенных приветствий Савелло подробно рассказали о ситуации в Форли. Ему очень не понравилось, что крепость по-прежнему в руках коменданта, которому вежливо предложили сдать крепость полномочному представителю папы, но комендант отказался повиноваться. Меня отправили к Катерине, чтобы сообщить о последних событиях и передать, что протонотарий хочет с ней встретиться.
Графиня теперь находилась во дворце д’Орси, и в одну из ее комнат проводили достопочтенного Савелло.