Кеччо постарался, чтобы никто не узнал об отъезде его семьи. Все приготовления велись втайне, уехали жена и дети глубокой ночью. Но об этом стало известно, и секретность вышла Кеччо боком. Люди спрашивали, почему Кеччо вывез из города жену и детей. Он боялся осады? Сам собирался их покинуть? Мысли о возможном предательстве добавили злости к их страхам, и популярность Кеччо начала стремительно падать. Почему он хотел сохранить отъезд семьи в такой тайне? На этот вопрос давались тысячи ответов, и все они в большей или меньшей степени дискредитировали Кеччо. Еще недавно он был на пике популярности, он проходил по улице, его осыпали нарциссами, но нескольких дней хватило, чтобы все это кануло в Лету. Его больше не окружала восторженная толпа. Крики радости перестали быть в тягость. Никто не приветствовал его словами «Pater Patria». Кеччо делал вид, что не замечает перемен, но сердце его отчаянно ныло. И начались перемены с фиаско у крепости. Люди винили своих вождей за то, что они выпустили графиню из своих рук. Их ужасало пребывание врага в сердце города. Обычную осаду они еще могли пережить, но какое тут сопротивление, если крепость в любой момент могла нанести удар в спину?
Горожане знали, что помощь идет из Флоренции и Рима, и очень рассчитывали, что дружественные армии появятся под стенами города раньше ужасного герцога. О Лодовико ходили самые разные истории. Люди, которые видели герцога в Милане, рассказывали о его бледном, даже желтоватом, лице с большим крючковатым носом и широким, тяжелым подбородком. Другие вспоминали его жестокость. Все знали, что он убил своего племянника после того, как долгие годы продержал его в темнице. Они помнили, как он подавил мятеж в городе, который хотел освободиться от его власти, повесив на ярмарочной площади всех членов совета, старых и молодых, а потом выискивал каждого, кто участвовал в мятеже, и безжалостно убивал, так что население города уменьшилось на треть. Жители Форли тряслись и поглядывали на дороги, по которым должны были подойти дружественные армии.
Лоренцо де Медичи помочь отказался.
В городе едва не начался бунт, когда об этом стало известно. Лоренцо заявил, что в настоящий момент Флоренция никак не может прислать войска, но позже он обязательно нам посодействует. Это означало, что он намеревался выжидать, наблюдая за развитием событий, не собираясь открыто выступить против герцога, пока не станет ясно, что чаша весов склоняется в нашу пользу. Кеччо пришел в ярость, а горожане еще больше разозлились на Кеччо. Он уверял всех, что Флоренция придет на помощь, а когда Лоренцо ему отказал, в городе пошли разговоры о том, что он пошел против Джироламо без необходимой подготовки, не подумав о будущем. Мы умоляли Кеччо не показываться в тот день в городе, но он нас не послушал. Когда он проходил, люди смотрели на него в полном молчании. Его не восхваляли и ни в чем не винили, но мы чувствовали, что скоро его будут проклинать так же громко, как недавно благословляли. Кеччо шагал по улицам с каменным, бледным лицом. Мы просили его поскорее вернуться домой, но он намеренно замедлял шаг, чтобы растянуть время прогулки, как будто ему доставляли удовольствие страдания души. На площади мы увидели двух членов совета, которые о чем-то говорили. Они отошли на другую сторону, сделав вид, что не заметили нас.
Теперь нашей единственной надеждой оставался Рим. Папа прислал посланца, чтобы сообщить, что готовит армию, и попросил нас держаться. Сообщение об этом Савелло вывесил на ярмарочной площади, и толпа, читая его, восхваляла папу и Савелло. По мере того как влияние Кеччо падало, укреплялся авторитет Савелло. На заседаниях совета протонотарий все чаще добивался принятия своих решений, которые обычно противоречили мнению Кеччо. Не раз и не два решения эти он предлагал только для того, чтобы показать свою власть и унизить Кеччо. С каждым днем Кеччо становился все более замкнутым и молчаливым.
Стремление горожан к сопротивлению сильно уменьшилось, когда стало известно, что армия Лодовико в одном дневном переходе от Форли, тогда как из Рима никаких вестей не поступало. К папе отправлялись гонцы с просьбами ускорить выход армии или хотя бы направить какие-то войсковые части для поддержания боевого духа горожан. Жители поднимались на городские стены и смотрели на две дороги, одну — ведущую в Милан, вторую — в Рим. Герцог подходил все ближе. В город потянулись крестьяне со своими семьями, домашней скотиной, добром, которое могли увезти. Они говорили, что герцог приближается с сильной армией, и он поклялся предать всех форлийцев мечу, чтобы отомстить за смерть брата. Страх беженцев охватил и горожан, вызвав всеобщую панику. Ворота закрыли, всем взрослым мужчинам приказали взяться за оружие. Те запротестовали, спрашивая, что могут сделать неопытные люди против обученной армии герцога? Женщины плакали и умоляли мужей не рисковать своими драгоценными жизнями. Недовольство политикой Кеччо звучало все громче.
Где армия из Рима? Жители спрашивали крестьян, но те ничего не знали об этом. Дорога, по которой должна была прийти дружественная армия, оставалась пустынной.
Зато на дороге в Милан внезапно появился авангард войска герцога. Одни солдаты спускались на равнину, другие поднимались на вершину холма. Потрясенные горожане видели, какая огромная приближается армия — пять, десять, двадцать тысяч человек! Когда же появится арьергард? Паника в городе только усиливалась. Наконец вся армия разместилась на равнине и начала обустраиваться в суете, мельтешении, криках-приказах. Со стен казалось, что колония муравьев готовится к зимовке. Солдаты разбили лагерь, обнесли его полевыми укреплениями, поставили палатки, и осада Форли началась.
Глава 29
Наступила ночь, но прошла она без сна и отдыха. Горожане собирались на городских стенах, озабоченно переговаривались, вглядывались в темноту, пытаясь увидеть спешащую на помощь армию из Рима. То и дело кому-то казалось, что он слышит топот кавалерии или видит блеск брони, и тогда все замирали, затаив дыхание, прислушиваясь. Но тщетно. Форлийцы приходили на площадь семьями. Во всех церквях молились и плакали женщины. Наконец прохлада воздуха подсказала им, что заря близка, постепенно тьма начала светлеть, и вскоре над облаками, закрывавшими восточный горизонт, появилась желтоватая полоска света. С нарастающей озабоченностью мы смотрели в сторону Рима. Туман скрывал от нас землю, но некоторые наблюдатели видели что-то большое и черное вдалеке, на горизонте. Они указывали на эту черноту остальным, и уже никто не отрывал от нее глаз. Но чернота эта не приближалась, а когда солнце медленно поднялось и желтые лучи пробили облака, мы увидели лишь уходящую вдаль пустынную, пустынную дорогу.
Горожане обреченно ахнули и принялись спрашивать друг друга, когда же придет помощь. В этот момент на стенах появился какой-то мужчина, сообщивший, что протонотарий получил письмо от папы, в котором тот сообщал, что обещанная подмога уже в пути. Все радостно закричали. Наконец-то!
В город вели четверо ворот, и осада началась с одновременной атаки на все. Но ворота были хорошо укреплены, и атаку эту отбили без особого труда. Но тут же мы услышали грохот орудий, крики, вопли, увидели языки пламени, поднимающиеся над крышей одного из домов. Занятые Лодовико, мы напрочь забыли про врага в центре города, и обстрел из крепостных орудий вызвал жуткую панику.
Комендант нацелил их на дома, окружавшие крепость, и разрушения были значительными. Обитатели домов бросились врассыпную, похватав свои пожитки, и укрылись в более безопасных частях города. Один дом загорелся, и какое-то время мы опасались, что пламя перекинется на соседние строения, и тогда к нашим бедам добавится еще и большой пожар. Люди видели в этом руку Божью. Говорили, что это месть Небес за убийство графа, и когда Кеччо поспешил к горящему дому, они более не стали сдерживаться и принялись честить и освистывать его.
Потом, когда пожар удалось потушить и Кеччо шел через площадь, они окружили его, осыпая проклятиями и не давая пройти.
— Трусы! — прошипел он, яростно глядя на них, сжимая кулаки. А потом, более не в силах сдерживаться, выхватил меч и закричал: — Дайте мне пройти!
Они раздались в стороны, и он прошел. Но за его спиной толпа сомкнулась и вновь, только еще громче, зазвучали проклятия.
— Клянусь Богом, — воскликнул Кеччо, — я бы с радостью развернул пушки и выкосил их, как траву.
То были первые гневные слова, которые он произнес в адрес своих горожан.
Нас тоже перестали жаловать и освистывали, когда мы с Маттео или Моратини проходили по улицам. А ведь неделей раньше они лизали наши сапоги и целовали землю, по которой мы проходили.
Атака продолжалась снаружи и изнутри, по городу ползли слухи, что Лодовико поклялся отдать город на разграбление армии и повесить каждого третьего. И все знали его как человека слова. Сначала шепотом, а потом все громче зазвучали предложения сдаться… Мысль эта завладела всеми, и когда даже самые смирные жители, осмелев от охватившего их страха, заговорили об этом, они принялись виновато переглядываться. Собирались группами, шушукались, замолкали, если вдруг видели человека, которого причисляли к сторонникам Кеччо. Горожане обсуждали, как что-то выторговать для себя. Некоторые предлагали сдаться безо всяких условий, другие отдавали предпочтение хоть какому-то, но соглашению. Наконец прозвучало предложение выдать герцогу семнадцать заговорщиков, которые подготовили убийство Джироламо. Мысль эта сначала их испугала, но скоро они к ней привыкли. Говорили, что на самом деле д’Орси нисколько не заботило общее благо, они преследовали личные цели, убивая графа, и тем самым навлекли на город беду. Горожане ставили Кеччо в вину, что он заставил их страдать в угоду собственному честолюбию. Ранее они превозносили его до небес за отказ править городом, теперь же говорили, что он лишь прикидывался, а на самом деле собирался при первой возможности захватить город. Другие же помогали ему из жадности и мелкой мести. Обсуждая нас, они только распалялись и скоро пришли к выводу, что поступят по справедливости, выдав герцогу виновников их бед.
День прошел, и вторая ночь, а помощь из Рима все не приходила.
Еще одна ночь миновала, но ничего не изменилось: дорога на Рим по-прежнему пустовала.
И четвертая ночь прошла без изменений. Горожан охватило разочарование: если армия выступила на подмогу, почему же ее нет? Внезапно они принялись задавать вопросы о письме из Рима от папы. Никто не видел посланца. Как появилось письмо? Ужасные подозрения зародились в головах, и горожане устремились к дворцу д’Орси, требуя встречи с Савелло. Как только он появился, раздались крики:
— Покажи нам письмо!
Савелло отказался. Они настаивали. Спрашивали, где гонец, который доставил его. Савелло ответил, что отправил его обратно в Рим. Никто из нас тоже не видел письма, и мы заподозрили неладное. Кеччо спросил:
— Письмо было?
Савелло какое-то мгновение смотрел на него, прежде чем ответить:
— Нет.
— Господи, почему вы сказали, что получили его?
— Я не сомневался, что армия выступила. И хотел их подбодрить.
— Дурак! Теперь они ничему не поверят. Дурак, ты все испортил!
— Не я, а ты! Ты сказал мне, что весь город хочет перейти к папе!
— Так оно и было, пока не появился ты со своей ложью и интригами!
Савелло сжал кулаки, и я подумал, что он собирается броситься на Кеччо. Но тут с улицы донеслись крики толпы:
— Письмо! Гонец!
Кеччо подскочил к окну.
— Нет никакого письма! Протонотарий солгал вам! Помощи не будет ни из Рима, ни из Флоренции!
Толпа загомонила, и теперь послышались уже другие крики:
— Сдаваться! Сдаваться!
— Сдавайтесь, если хотите, — ответил им Кеччо, — но не думайте, что герцог простит вас. Придется отвечать за то, что вы раздели графа, надругались над телом, разграбили его дворец.
Савелло стоял один, побагровев от ярости. Кеччо повернулся к нему, губы искривила насмешливая улыбка.
Глава 30
На следующий день состоялось секретное заседание совета, о котором заранее не узнали ни Кеччо, ни его друзья. Но потом нам стало известно, что на заседании обсуждались условия капитуляции, предложенные Лодовико. Герцог потребовал, чтобы детей графа передали ему, а для управления городом предлагал создать комиссию, часть членов которой назначил бы он, а часть — жители Форли. Вскоре после полудня вошел слуга и сообщил, что к дворцу пришли Никколо Торниелли и другие члены совета. Кеччо спустился к ним, и Никколо заговорил, едва увидев его:
— Кеччо, мы решили, что будет лучше, если заботу о детях графа Джироламо мы возьмем на себя, и пришли, чтобы ты передал их нам.
Кеччо ответил коротко:
— Если это все, Никколо, вы можете идти…
— Мы не уйдем без детей, — прервал его Антонио Ласси.
— Как я понимаю, это зависит от меня, а я намерен держать детей у себя.
— Поосторожнее, Кеччо, не забывай, что ты не наш правитель.
— А кто ты, Антонио, хотелось бы мне знать?
— Я член совета Форли, как и ты, не больше и не меньше.
— Нет, сейчас я скажу тебе, кто ты, — яростно вскричал Кеччо. — Ты жалкий трус, попавший в совет благодаря тирану, и ты помогал ему угнетать людей, которых я освободил, и люди оплевывали тебя. Ты жалкий трус, который переметнулся ко мне, когда я убил тирана, и в своем рабском подобострастии предложил избрать меня правителем, и я плюнул на тебя. А теперь ты снова боишься и пытаешься примириться с герцогом, предав меня. Это от тебя поступило предложение выдать меня Лодовико. Вот кто ты такой. Посмотри на себя и возгордись!
Антонио уже собрался ответить, но Никколо остановил его:
— Помолчи, Антонио. А теперь, Кеччо, передай нам детей.
— Не передам, или вы меня не поняли? Я спас им жизнь, и они по праву мои. Они мои, потому что я убил графа, потому что я взял их в плен, потому что сейчас они у меня, и потому что они залог моей безопасности.
— Они залог и нашей безопасности, и мы, совет Форли, требуем от тебя, Кеччо д’Орси, отдать их.
— И я, Кеччо д’Орси, отказываюсь!
— Тогда мы возьмем их силой.
Никколо и Антонио шагнули вперед. Кеччо выхватил меч:
— Клянусь Богом, я убью первого, кто переступит порог моего дома.
Постепенно собирались люди, и теперь за спинами членов совета гудела огромная толпа. Они жадно ловили каждое слово, радуясь возможности унизить недавнего героя. Они насмешливо гоготали, когда Кеччо орал на Антонио, а теперь принялись кричать:
— Дети! Отдай детей!
— Говорю вам, не отдам!
Они начали свистеть и ругаться, обвинять Кеччо, что навлек на город беду, называть тираном и узурпатором. Кеччо смотрел на них, его трясло от ярости. Никколо приблизился еще на шаг.
— Отдай их, Кеччо, или тебе будет хуже.
— Еще шаг, и я тебя убью!
Терпение толпы лопнуло. В нас полетели камни. Один задел лоб Кеччо, и по щеке потекла струйка крови.
— Отдай нам детей! Отдай нам детей!
— Мы вызовем солдат, — пригрозил Антонио.
— Дети! — ревела толпа. — Он их убьет! Отберите их у него!
Толпа подступала. Члены совета и передние ряды подошли к нам почти вплотную, так что едва не натыкались на обнаженные мечи. Еще мгновение, и все закончилось бы для нас трагически: против двухсот человек мы устоять не могли. Внезапно на верхней ступеньке лестницы появился Бартоломео, который вел за руки мальчиков.
— Остановитесь! — крикнул он. — Остановитесь, вот дети!
Кеччо обернулся.
— Я их не отдам. Уведи их!
— Я никогда тебя ни о чем не просил, Кеччо, — ответил Бартоломео. — Всегда делал то, что ты говорил. Но сейчас взываю к тебе: отдай детей.
Я присоединился к нему:
— Детей надо отдать. Или нас всех убьют.
Кеччо постоял в нерешительности. Потом молча повернулся и ушел. Мы приняли это за согласие, и Бартоломео передал испуганных детей членам совета. Толпа радостно завопила, и горожане ушли с добычей, торжествуя…