Я пригласил Моратини пожить в моем доме, но они предпочли поселиться отдельно. Бартоломео, когда я попросил руки его дочери, сказал мне, что не может пожелать себе лучшего зятя, и рад, что его дочь вновь под защитой мужчины. Шипионе и Алессандро мое решение безмерно обрадовало, и наши отношения, и без того неплохие, стали еще более теплыми. От всего этого душа моя пела от счастья, ибо после долгих лет странствий я жаждал любви других, и теплое отношение окружающих проливалось бальзамом. И от Джулии я не мог требовать большего. Думаю, она действительно любила меня, пусть не так сильно, как я, но для полного счастья мне вполне хватало той любви, которую она мне дарила. Иногда я в некотором недоумении думал о том происшествии, что разлучило нас в Форли, и не мог понять, как такое могло случиться. Более того, отгонял эти мысли. Я не хотел понимать — стремился просто забыть.
Кеччо и Маттео тоже были со мной. Семья д’Орси в свое время купила дворец в Читта-ди-Кастелло, и они могли бы пустить здесь более глубокие корни, но обоих не отпускало желание вернуть утерянное. Кеччо и теперь оставался богатым человеком, который мог позволить себе жить в привычной роскоши, и со временем он набрал бы в Кастелло немалый политический вес, потому что молодой Вителли выделял моего друга среди остальных и уже часто следовал его советам, но Кеччо снедала печаль. Он мог думать только о городе, который так любил, а теперь, после изгнания, любовь эта возросла десятикратно. Иногда перед его мысленным взором возникал Форли тех лет, когда он жил в мире и покое, окруженный друзьями, гулял по улицам, на которых знал каждый дом. Или он представлял себе, как ходит по комнатам своего дворца, смотрит на картины, статуи, рыцарские доспехи. Или как ночью стоит у окна и смотрит на темный, молчаливый город, дома которого возвышаются, будто высокие призраки. Но потом дворец являлся перед ним грудой камней, поливаемых дождем, и Кеччо закрывал лицо руками и часами просиживал, охваченный тоской. Случалось, он перебирал в памяти недавние события, начиная с неудавшегося покушения и заканчивая ночным бегством через ворота у реки. Пытался определить, что сделал неправильно, где мог предпринять что-то иное. Но вроде бы он всегда действовал благоразумно, сообразно ситуации и не допускал ошибок, если не считать того, что доверился жителям Форли, поклявшимся идти за ним до самого конца, и своим высокопоставленным друзьям, обещавшим помощь и поддержку. Он сделал все от него зависящее, а то, что последовало, предвидеть никак не мог. Судьба сыграла против него, вот и все…
Но на бесплодные сожаления он тратил далеко не все свое время. Кеччо наладил контакты с Форли и через своих шпионов узнал, что графиня посадила в тюрьму и казнила всех, так или иначе связанных с мятежом, и город теперь более всего напоминал побитую собаку. Надеяться на поддержку горожан Кеччо никак не мог: активных его сторонников казнили, остальные забились в норы и старались не привлекать к себе внимание. Тогда Кеччо обратился во враждебные Форли города-государства, но везде получил отказ. Милан могуществом превосходил всех, и, пока там властвовал герцог Лодовико, никто не решался и пикнуть. «Подожди, — говорили они Кеччо. — Он вызовет ревность со стороны еще более могучих Венеции и Флоренции. Тогда тебе выпадет шанс, и мы придем на помощь». Но Кеччо не мог ждать. Каждый потерянный день растягивался для него на год. Он худел и все больше замыкался в себе. Маттео пытался подбодрить кузена, но постепенно заботы Кеччо поглотили и его, он потерял присущую ему веселость, стал таким же молчаливым и замкнутым, как и Кеччо. Так прошел год, полный озабоченности и душевных страданий для них и безмерного счастья для меня.
Но однажды Кеччо подошел ко мне.
— Филиппо, я всегда видел от тебя только хорошее, и теперь хочу попросить еще об одной услуге, и эта моя просьба к тебе будет последней.
— Что за просьба?
Кеччо объяснил, что хочет привлечь на свою сторону папу. Он знал, как разозлился его святейшество, не только из-за потери города, но и потому, что его полноправного представителя, а следовательно, и самого папу, подвергли такому унижению. Тогда между Римом и герцогом Миланским действовали некие договоренности, и первый уважал определенные права второго, но Кеччо предполагал, что теперь папа готов нарушить эти договоренности и воспользоваться эффектом внезапности, неожиданно для всех возвратив себе Форли. Тирания Катерины лишила ее поддержки населения, и Кеччо не сомневался, что горожане откроют ворота, увидев его во главе папской армии, и встретят его, представителя папы, с распростертыми объятиями.
Я не понимал, какая от меня будет польза, и мне совершенно не хотелось покидать молодую жену. Но Кеччо очень хотел, чтобы я поехал с ним, похоже, думал, что ему просто не обойтись без моей поддержки, и я счел свой отказ слишком жестоким. Более того, я полагал, что вернусь в Кастелло через месяц, и горькое расставание таило в себе сладость встречи. У меня самого были в Риме кое-какие дела, которые я откладывал на потом, потому что не мог даже подумать о расставании с Джулией. И я решил согласиться на путешествие.
Уже через несколько дней мы были на пути в Рим. Я грустил, потому что впервые после свадьбы покинул жену, и расставание оказалось более болезненным, чем я ожидал. Тысячу раз я находился на грани того, чтобы сказать, что я передумал и никуда не поеду, но не смог этого сделать из уважения к Кеччо. Грустил я и от того, что Джулию предстоящая разлука печалила куда меньше моего, но тут же отругал себя за глупость. Не следовало мне ожидать от нее столь многого. В конце концов, речь шла лишь о четырех коротких неделях. Джулия во многом оставалась еще ребенком, а сильные эмоции возникали только у тех, кто жил долго и много страдал.
Мы добрались до Рима и попытались добиться аудиенции у папы. Начались бесчисленные встречи с мелкими чиновниками, нас отсылали от одного кардинала к другому, мы проводили долгие часы в приемных, чтобы услышать несколько слов от очередного великого человека. Иной раз я так уставал, что засыпал стоя, но в Кеччо энергия так и бурлила, и мне приходилось повсюду сопровождать его. Месяц прошел, а мы не продвинулись ни на шаг. Кеччо уговорил меня остаться еще на две недели. Я согласился, и вновь потекли хождения по кабинетам. В какой-то момент вспыхнул луч надежды, и Кеччо летал, как на крыльях. Но надежда угасла, и Кеччо впал в отчаяние. Месяц растянулся на три, и я видел, что наши усилия бесплодны. Папа вел сложные переговоры с герцогом, каждая сторона внимательно следила за другой, пытаясь с помощью обмана и подкупа добиться односторонних преимуществ. В переговоры втянули короля Неаполя, Флоренция и Венеция проявляли к ним все больший интерес, и никто не знал, чем все закончится.
Однажды Кеччо пришел ко мне и буквально рухнул на мою кровать.
— Толку никакого. — Голос переполняло отчаяние. — Все впустую.
— Мне очень жаль, Кеччо.
— Тебе лучше поехать домой. Здесь тебе делать нечего. Нет никакого смысла держать тебя в Риме.
— А вы, Кеччо? Если добиться ничего не удается, почему вам тоже не уехать?
— Здесь мне лучше, чем в Кастелло. Здесь я в центре событий, и я могу еще подождать. Война может начаться в любой день, и тогда папа найдет время выслушать меня.
Я видел, что мне оставаться смысла нет, и понимал, что уговорить его уехать не удастся, поэтому собрал вещи, попрощался с ним и отправился в обратный путь.
Глава 39
Нет нужды говорить, как мне хотелось увидеть мою молодую жену и с какой страстью я сжал ее в объятиях, едва переступив порог дома.
Чуть позже я отправился на поиски Маттео. Он крайне удивился, увидев меня.
— Мы не ждали тебя так скоро.
— Да, я думал, что приеду послезавтра, — кивнул я, — но мне не терпелось добраться до дому, я скакал практически без остановок, и вот я здесь.
Я пожал ему руку, довольный и счастливый.
— Э… ты уже побывал дома?
— Естественно, — с улыбкой ответил я. — Первым делом.
Я не мог сказать наверняка, но мне показалось, что на лице Маттео отразилось облегчение. И почему? Я этого не знал, но подумал, что значения это не имеет, и выкинул из головы эту мысль. Поделился с Маттео новостями из Рима и расстался с ним. Мне не терпелось вернуться домой.
На обратном пути я увидел Клаудию Пьячентини, выходившую из дома. Меня это очень удивило. Я знал, что мои усилия не пропали даром и Вителли подписал указ о высылке Эрколе из города. Я решил, что его по каким-то причинам пока не исполнили. Хотел пройти мимо дамы, даже не поздоровавшись, потому что после моей женитьбы она больше не разговаривала со мной. Но к моему еще большему удивлению, она остановила меня:
— Ах, мессир Филиппо!
Я глубоко ей поклонился.
— Почему вы никогда не заговорите со мной? Вы на меня сердитесь?
— Никто не может сердиться на такую красивую женщину. — Клаудия покраснела, а я почувствовал, что сказал глупость: нечто подобное я уже говорил совсем в другой ситуации. — Но я только что вернулся после долгого отсутствия.
— Я знаю. Не зайдете ли? — Она указала на дом, из которого только что вышла.
— Но мне не хочется нарушать ваши планы. Вы куда-то собрались.
Она улыбнулась.
— Я видела, как недавно вы проходили мимо, и поняла, что идете к Маттео д’Орси, а потом дожидалась вашего возвращения.
— Вы крайне добры.
Я задался вопросом, зачем я ей понадобился? Может, она узнала о грядущей высылке мужа и моей причастности к этому событию?
Мы вошли и сели.
— Вы побывали дома? — спросила она.
Этот же вопрос задал мне и Маттео. Я ответил так же.
— Естественно. Первым делом.
— Ваша жена… удивилась, увидев вас?
— И обрадовалась.
— Ах! — Клаудия сложила руки и улыбнулась.
Я не знал, что она хотела этим сказать.
— Как я понимаю, вас ждали только через два дня.
— Вы прекрасно осведомлены о моих первоначальных планах. Приятно, что вы проявляете такой интерес ко мне.
— И не только я. Весь город интересуется вами. Вы — самая популярная тема разговоров.
— Правда? — Я начал злиться. — И что же говорит обо мне город?
— Ох, я не хочу портить ваше хорошее настроение.
— Вас не затруднит пояснить, о чем, собственно, речь?
Она пожала плечами, загадочно улыбнулась.
— Ну? — напирал я.
— Раз уж вы настаиваете, я скажу. Они говорят, что вы любезный муж, делящий жену с другими.
— Это ложь!
— Не слишком-то вы вежливы, — ровным голосом ответила она.
— Как ты смеешь такое говорить, наглая женщина?
— Дорогой мой, это чистая правда. Спроси Маттео.
Внезапно я вспомнил вопрос Маттео, облегчение на его лице. Меня охватил страх. Я сжал запястья Клаудии.
— О чем ты? О чем ты?
— Отпусти меня… мне больно.
— Говорю тебе, отвечай! Я знаю, тебе не терпится сказать мне. Не потому ли ты поджидала меня и затащила сюда? Скажи мне!
Лицо Клаудии разительно изменилось. Ярость и ненависть, прорвавшиеся наружу, сделали его неузнаваемым.
— Ты думаешь, что можешь избежать судьбы обычных мужей? — И она дико захохотала.
— Это ложь. Ты обливаешь Джулию грязью, потому что сама порочна!
— Ты сам-то веришь тому, что говоришь? Ты думаешь, что характер Джулии стал другим после того, как она вышла за тебя замуж? Она оброгатила своего первого мужа, а теперь, по-твоему, внезапно стала добродетельной? Дурак!
— Это ложь. Я не верю ни единому слову.
— Весь город говорит о ее любви к Джорджо д’Эсти.
С моих губ сорвался крик. Из-за него она бросила меня в первый раз.
— Ага, теперь ты мне веришь?
— Послушай, — ответил я, — если это ложь, клянусь всеми святыми, я тебя убью.
— Хорошо, если это ложь, убей меня. Но, клянусь всеми святыми, это правда, правда, правда! — Она торжествующе повторяла последнее слово, и каждый раз оно кинжалом вонзалось в мое сердце.
Я оставил ее. И пока шел по улицам, не мог отделаться от ощущения, что все смотрят на меня и улыбаются. Один раз чуть не подошел к какому-то господину и не спросил, почему он смеется, но сумел сдержаться. Как я страдал! Я вспомнил, что Джулия не слишком мне обрадовалась. Тогда я как-то не обратил на это внимания, но ведь не обрадовалась? И вроде бы чуть отворачивалась, когда я страстно целовал ее в губы. Тогда я сказал себе, что это мне чудится, но отворачивалась? И она точно отпрянула, когда я сжал ее в объятиях. Господи, неужели это правда?
Я подумал о том, чтобы пойти к Маттео, но отказался от этой мысли. Он знал Джулию до того, как она вышла за меня замуж, и принял бы на веру худшее, что говорили о ней. Как я мог поверить обвинениям этой злобной, завистливой женщины? Я сожалел о том, что близко сошелся с Клаудией, дал ей повод мстить мне. Ох, как жестоко она обошлась со мной. Но я не мог в это поверить. Я так доверял Джулии, так любил ее. Она не могла предать меня, зная, какую страстную любовь испытываю я к ней. Она не могла быть такой неблагодарной. И я так много для нее сделал… но я не хотел даже думать об этом. Я дарил ей любовь и наслаждение и не требовал благодарности. Но конечно, даже если бы она не любила меня, то питала ко мне теплые чувства и не могла отдаться другому. Нет, я в это не верил. Но… если все правда? Господи, если все правда?
Я вошел в свой дворец и внезапно вспомнил про старого мажордома, которого звали Фабио. Этим именем я назвался, когда говорил старому Орсо, что я его новый слуга. Если что-то происходило в моем доме, он знал наверняка. И она, Клаудия, сказала, что об этом знает весь город.
— Фабио!
— Да, мой господин!
Он вошел в мою комнату, и я пристально посмотрел на него.
— Фабио, ты хорошо присматривал за тем, что я оставил на тебя, уезжая в Рим?
— Рента заплачена, положенная вам часть урожая получена, оливки собраны.
— Я оставлял тебе кое-что более ценное, чем пшеничные поля и виноградники.
— Мой господин!
— Я оставил тебя хранителем моей чести. Что ты скажешь об этом?
Он замялся, а когда ответил, голос его дрогнул:
— Ваша честь… не запятнана.
Я тряхнул его за плечи.
— Фабио, в чем дело? Заклинаю тебя твоим первым господином, моим отцом, скажи мне!
Я знал, как он любил моего отца. Он посмотрел в потолок, сцепил руки, едва мог шевелить губами.
— Клянусь моим дорогим господином, вашим отцом, ничего… ничего!
— Фабио, ты лжешь! — Я сжал руками его запястья.
Он упал на колени.
— Господин мой, пожалейте меня! — Он закрыл лицо руками. — Я не могу вам сказать.
— Говори, говори!
Наконец среди стонов и вздохов он вымолвил:
— Она… Господи, она предала вас!
— Ох! — Я отшатнулся.
— Простите меня!
— Почему ты не сказал мне раньше?
— Как я мог? Вы любили ее, как ни один мужчина не любил женщину.
— Ты не подумал о моей чести?
— Я думал о вашем счастье. Лучше счастье без чести, чем честь без счастья.
— Для тебя, — простонал я, — но не для меня.
— Вы из той же плоти и крови, и страдаете вы, как и мы. Я не мог уничтожить ваше счастье.
— Ох, Джулия, Джулия, — вырвалось у меня, а потом я спросил: — Но ты уверен?
— Увы, сомнений нет.
— Я не могу в это поверить. Господи, помоги мне! Ты не знаешь, как я ее любил! Она не могла! Фабио, я хочу увидеть все собственными глазами!
Какое-то время мы молчали, а потом ужасная мысль пришла мне в голову.
— Ты знаешь… где они встречаются? — прошептал я.
Он застонал. Я повторил вопрос.
— Да поможет мне Бог!
— Ты знаешь? Я требую, чтобы ты мне сказал.
— Они думали, что вы вернетесь послезавтра.
— Он придет?
— Сегодня.
— Так! — Я схватил его за руку. — Отведи меня и позволь их увидеть.
— И что вы сделаете? — спросил он, ужаснувшись.
— Не важно, отведи меня.
Дрожа всем телом, он вел меня по прихожим и коридорам, пока мы не подошли к лестнице.